Ты здесь не чужой, стр. 31

Поезд тащится через задворки Брэдфорда. Тут пластмассовые яркие игрушки разбросаны потраве, рядом земля перекопана, будут сеять новый газон. Прислонившись головой к стеклу, Дэниэл скашивает глаза так, что деревья за окном расплываются смутным облачком. Не глядя берет конверт и перекладывает на соседнее сиденье. Поезд притормаживает. На станции Брэдфорд-Хиллз отец, сидящий за две скамейки от Дэниэла, берет подмышку кейс, свободной рукой хватает сына за руку и направляется в тамбур. Почти опустевший поезд тянется мимо теннисных и баскетбольных площадок, где Дэнни играл ребенком, мимо супермаркета, в котором он после уроков покупал продукты, мимо полицейского участка, где они с матерью подавали заявление о пропаже человека.

Где они нашли его на этот раз? В супермаркете, в одних плавках, умоляющего совершенно постороннего человека прочесть зажатую у него в кулаке страницу печатного текста? Или в квартире, о которой он упоминал в последнем разговоре, у какой-то его приятельницы (Дэниэл ее в жизни не видел), предсказательницы судеб? Как странно, думает Дэниэл, что он спокойно едет себе в поезде и перебирает все варианты. Он получил отсрочку, но не чувствует ни отчаяния, ни облегчения.

Сразу за почтой поезд снова остановился — Брэдфорд-сквер. Собрав в кучу бумаги, конверт и пустую жестяную банку, Дэниэл встает.

Потеплело, но в воздухе еще висит влажность после утреннего дождя. Дэниэл поднимается по ступенькам к парковке и проходит ее насквозь, к Вашингтон-стрит. Смотри-ка, бордюр заново отделали кирпичом, появились лавочки и фонари, все покрашено в темно-зеленый цвет. «Мерседесов» и «ягуаров» стало больше, чем было на его памяти, а еще больше богатых молодых мамочек с макияжем на лице и в золоте — везут коляски мимо ресторанов и бутиков. Вот и библиотека. Там возле телефона-автомата нашлась урна, и в эту урну летит папка со всем содержимым: результаты тестов, копии рецептов, анализы крови, заметки врача, расшифровка фонограммы, медицинские предписания.

На Понд— стрит он дождался зеленого сигнала светофора и пересек улицу. Солнце почти зашло, тонкие тени ложились на тротуар, вечерний свет сиял на влажной мостовой. Шуршали колеса проносившихся автомобилей. Теплый ветерок шевелил ветками деревьев с набухшими почками.

Впереди виднелся указатель к церкви Сент-Мэри. Дорожка доходила до кирпичной церковной башни, а затем сворачивала в обход главного здания. Он пошел по дорожке к воротам. Кладбище — всего два акра, надгробия и цветочные кусты жмутся друг к другу. В конце участка пришлось вырубить небольшую рощицу, расчистить местечко для прихожан. Издали видны плечи Кайла, согнувшегося над тележкой. Дэниэл закрывает за собой ворота и неторопливо идет навстречу другу по аккуратно подстриженной траве.

— Дэн! — восклицает Кайл, подняв глаза — он приводит в порядок могилу. — Выбрался-таки!

И здесь, в полной тишине — он знает, это затишье посреди бури, в эпицентре урагана, который, вопреки всему сказанному и написанному, быть может, вовсе лишен смысла, — он может наконец смотреть в ласковые глаза друга, с благодарностью прислушиваясь к голосу природы вокруг.

Добровольный помощник

С мальчиком к ней вернулась надежда, на какую Элизабет уж и не надеялась. Семь недель подряд он навещал ее. Неуклюжий подросток, тоже, должно быть, одинокий, любознательный и совершенно не приспособленный к жизненной борьбе, никого не станет топтать. Мальчик приносил с собой блокнот и карандаши, спрашивал, что ей нарисовать. Все стены уже увешаны набросками: лес позади его дома, вид из окна этой самой комнаты, но по большей части — автопортреты, вначале, возле зеркала, довольно условные, дальше более выразительные, и если пройти вдоль стены, видно, как глаза на рисунке становятся меньше, лоб — выше, как умело художник растушевывает линии. В неделе появилась вершина, кульминация. Часами Элизабет сидела, готовясь к разговору, перебирая вопросы, которые хотела задать, и вновь забывая про них, словно нервная мать, когда мальчик возвращался.

Из окна был виден закат над гаванью. С востока на небо наползала туча, синие волны потемнели, лишь узкая бледная полоса света еще тянулась на горизонте поперек Атлантики. Близится время ужина. Пройти по мощеному коридору, мимо комнат, где живут такие же, как она, постояльцы, в столовую, а там кухарка Марша приветливо махнет рукой, Элизабет займет привычное место за столом и примется за пищу, полную крахмала. Бывает ли такая вещь, как глухой гонг? Если бывает, то именно такой гонг призывает на ужин обитателей Брюстерского пансионата организованного проживания в Плимуте каждый вечер ровно в половине шестого. Услышав этот негромкий звон, Элизабет отходит от окна в глубь комнаты, накидывает кардиган, надевает тапочки и пускается в ежедневное путешествие.

Когда она часом позже возвращается в комнату, в белом бумажном стаканчике на тумбочке уже дожидаются таблетки примидона, оставленные здесь, как всегда, нянечкой Джудит. Более двух десятилетий Элизабет Майнард делала все, как велено, и голос Эстер, причинивший ей столько бед, доносился до нее лишь изредка и еле слышно. Есть чем гордиться, говорит она себе, всю жизнь положила на то, чтобы чего-то не допустить. Но в последние недели, как она ни старалась, при визитах Теда наступали такие моменты, когда лекарство брало верх и время растягивалось бесконечно. Этот мальчик напомнил ей обо всем, что она утратила. Элизабет хотела бы поближе узнать его, узнать как личность. Разве она многого просит? Небольшая передышка только на пользу пойдет, прикидывает она, пряча таблетки подальше в ящик тумбочки.

— Оставь ее на хрен, слышишь? — орет снизу старший брат, а Тед все еще стоит перед дверью в комнату матери, безнадежно повторяя: — Ты не спишь? Ты не спишь?