Помнишь?.., стр. 53

Сара пропустила ее вперед, просто для того, чтобы полюбоваться лошадью. Когда она была девочкой, у нее была своя кобылка Виктория, названная в честь королевы Англии – низкорослая, неказистая и старая, но Сара все равно любила ее. Летом она ездила на ней одна, забираясь в места, где так хорошо было сидеть и мечтать о странах, в которых ей хотелось побывать... Виктория умерла, когда Саре было семнадцать лет. С тех пор у нее не было своей лошади.

В конюшне пахло свежей соломой и кожей. Когда они вошли, новая рабочая лошадь Джереми заржала, свесив черную голову через жерди стойла. Кобыла ответила на приветствие.

Эдди выбрала одно из незанятых стойл и завела туда кобылу.

– Она в любой момент может ожеребиться, но, по-моему, это будет не раньше, чем через неделю или две.. Джереми знает, что делать, когда это случится. Как-то весной он помогал нам на ферме, у него хороший нюх на все, что касается лошадей.

– Джереми работал у вас?

– Да.

Эдди сняла уздечку, потом почесала кобылу за ухом. Искорка вскинула и опустила голову.

– Какой он был мальчиком? – спросила Сара. Этот вопрос никогда не выходил у нее из головы.

Эдди улыбнулась.

– Страшный озорник. Только и делал, что шалил. Почти как твой брат, в общем-то, только попадался чаще, чем Том.

Роуз Рэфферти и дедушка сказали ей почти то же самое, когда она стала их расспрашивать. Тем не менее, она не теряла надежды, что кто-нибудь подскажет ей что-то такое, что поможет ей приблизиться к мужу.

У Эдди пропала улыбка.

– Мне кажется, Джереми был очень одинок. Они с Уорреном были, как вода и масло. Их невозможно было перемешать. Никогда. А Тед... Видишь ли, Тед Уэсли был очень скрытный человек. Он приходил в церковь, играл на скрипке на общинных танцах, но никогда ни с кем много не разговаривал, никого, по крайней мере из тех, кого я знаю, не подпускал к себе близко. Думаю, он и детей своих держал на расстоянии.

– А Милли Паркерсон? – тихо спросила Сара. – Какая она была?

Эдди подумала и ответила не сразу.

– Милли была очень стеснительная, простенькая и очень маленькая. И, по-моему, такая же одинокая, как Джереми. – Она покачала головой и улыбнулась. – Они всегда казались такой странной парой – Джереми и Милли. Он такой взрывной, а она смирная, тише воды, ниже травы. Джереми уже тогда был видным парнем. Не думаю, чтобы другие ребята вообще замечали Милли.

Сара попробовала представить себе первую жену Джереми.

– Он ее очень любил, правда?

– Да, в этом я не сомневаюсь. – Эдди на прощанье похлопала кобылу и вышла из стойла. – Может быть, тебе попросить Джереми рассказать о ней?

– Я просила. Он не хочет говорить о ней. Эдди кивнула.

– Уилл такой же. Никак не заставишь его раскрыться. Не торопи Джереми. Наступит момент, и он расскажет.

Не торопи его. Казалось, все повторяют Саре эти слова. Но как трудно проявлять терпение, особенно когда она так сильно любит Джереми. Ей хотелось, чтобы они делили все – и радости, и печали.

Она посмотрела Эдди прямо в глаза.

– Я не страдаю от того, что он любил ее. Эдди еще раз доброжелательно улыбнулась.

– Ты мудрая женщина, Сара Уэсли. – Она направилась к дверям конюшни. – Пожалуй, мне пора возвращаться на ранчо.

Сара шла рядом с Эдди и думала: «Я не страдаю от того, что он любил Милли. Но только при условии, что он теперь любит меня.»

Джереми неторопливо шел по тротуару, притрагиваясь к полям шляпы в ответ на приветствия горожан и посматривая по сторонам, все ли в порядке в Хоумстеде. У него не было причин для волнений. Один день походил на другой, менялось только время года.

Он шел и наслаждался весенней погодой. Уже несколько дней держится хорошая погода. Небо такое яркое, что больно глазам смотреть на него, а воздух такой бодрящий, такой чистый. Скоро тоненькая корка грязи растечется в коричневое море. И тогда никто не будет радоваться весне, даже он.

Но за весной придут теплые летние денечки. Коричневая трава нальется сочной зеленью. Сквозь тучную черную почву пробьются всходы. Жеребята и телята засеменят за своими матерями.

Он вдруг подумал о Саре – вот она стоит в дворике перед конюшней и кормит кур, а солнце радостно играет бликами на ее светлых волосах. Он представил себе, как она развешивает белье после стирки, а на склонах холмов полно расцветающих цветов. Он вообразил, какой она будет с большим животом, где его ребенок, и почувствовал знакомое неистребимое желание скорее вернуться домой, обнять ее и целовать до тех пор, пока у нее не перехватит дыхание.

Громкий смех прервал его приятные мечтания. Он увидел идущих ему навстречу шестерых людей.

Все до одного были ему незнакомы, у них были длинные нечесанные волосы, лица заросли бородой, одежда давно не стиранная. Один из них, шлепнув другого по спине, грязно выругался, потом толкнул дверцу в салун, и вся компания ввалилась туда.

Джереми нахмурился. Компания ему не понравилась. Интересно, что они делают в Хоумстеде.

В этот момент его окликнул шериф Тернер, стоявший на ступеньках гостиницы Рэфферти. Джереми еще раз взглянул на салун, потом перешел улицу и подошел к Чэду.

– Лесорубы поднимаются в лагеря, – обратился к нему шериф, угадав, о чем думает Джереми. – Они приехали сегодня поездом из Бойсе. Скоро их будет целый поток. Присматривай за салуном. Обычно там начинаются все неприятности.

Джереми кивнул.

Чэд Тернер сдвинул со лба шляпу.

– В этом году будет ранняя весна. Еще немного, и ты сможешь засеять землю. Представляю, как тебе не терпится!

– Давно я не ходил за плугом и не пахал своей земли.

Чэд кивнул.

– Понимаю. Есть вещи, для которых рождается человек. Я сам всегда любил работать у горна. Не знаю, почему я дал Рэфферти и Мак-Лиоду уломать меня взяться за эту работу и стать шерифом. – Он сошел с веранды вниз. – Но уж коли я за это взялся, пойду загляну в салун. Пусть эти молодцы знают, что в Хоумстеде царит закон. Увидимся в воскресенье в церкви.

Джереми проследил глазами, как шериф вразвалку направился к салуну, и пошел к тюрьме. Пора возвращаться на ферму... и к Саре.

Из головы его испарились и возмутители спокойствия лесорубы, и его работа помощника шерифа. Стоило ему вспомнить Сарино имя, и он забывал обо всем другом на свете.

С каждым днем у него понемногу прибавлялась уверенность в будущем. Он начал представлять себе, как они вместе состарятся. Начал представлять себе, как рядом с ним в поле работает его сын.

Только бы продержаться до сбора урожая...

ГЛАВА XXXIII

Том смотрел, как доктор Варни снимает очки и трет глаза.

– Мистер Джонсон, думаю, у вас грипп. Рекомендую вам в настоящее время оставаться в постели.

Он снова нацепил очки.

Больной посмотрел на него лихорадочно блестевшими глазами.

– Но мы завтра утром уезжаем в лагеря.

– Вы поступите очень глупо, если отправитесь в такую поездку до того, как у вас спадет жар. Вам нужно полежать здесь по меньшей мере неделю.

Джонсон повернулся на бок и надрывно закашлял.

Доктор взял свой саквояжик и открыл его.

– Я пришлю рецепт на феназон и аммоний карбонат. Это поможет вам сбить температуру и облегчит дыхание. – Он кинул стетоскоп в саквояж. – Утром заеду посмотреть вас, мистер Джонсон.

– Я уже буду в дороге в лагерь лесорубов.

– Искренне сомневаюсь в этом, сэр, – сухо заметил доктор Варни, держа в руке саквояж, и повернулся к Тому.

Том шагнул к двери и, открыв ее, вышел из комнаты вслед за врачом. Проходя по коридору гостиницы, Том не спускал глаз с доктора Варни, заметив, как тот нахмурился и сжал губы. В конце концов он не выдержал и спросил:

– Это серьезно, доктор?

– Инфлюэнца может быть очень серьезной. Намного серьезнее, чем она кажется на первый взгляд.

– Но ведь вы же сказали, что это грипп.

Доктор Варни пожал плечами, и они стали спускаться вниз – доктор впереди, Том за ним. Когда они спустились вниз, Том опять зашел сбоку.