Собачьи истории, стр. 62

Я был поглощен работой, не то заметил бы, что он к тому же и побелел как полотно. Я подцеплял надрезанную кожу пинцетом и тут услышал крик Тристана:

– Поддержите его!

Приятели успели подхватить великана и опустили его на пол, где он и пролежал в тихом забытьи, пока я накладывал швы. Мы с Тристаном успели вымыть и убрать инструменты, прежде чем Кен открыл глаза и с помощью приятелей поднялся на ноги. Теперь, когда все было уже позади, компания вновь оживилась, и Кену пришлось выслушать немало дружеских насмешек, хотя позеленел во время операции не он один.

– По-моему, Кену не помешает глоток чего-нибудь покрепче, – заметил Тристан, вышел и через минуту вернулся с бутылкой виски, которым с обычным своим радушием угостил всех. В ход пошли мензурки, крышки, пробирки, и вскоре вокруг спящего пса вновь забушевало веселье. Когда фургон, рыча мотором, унесся в темноту, в его тесном нутре гремела песня.

Через десять дней они привезли Мика, чтобы снять швы. Раны зажили, но роговица все еще была воспалена и старый пес по-прежнему болезненно жмурился. Окончательный результат моей работы мне довелось увидеть только месяц спустя.

Я вновь возвращался домой через Коптон после вечернего вызова, и свет в дверях «Лисы и гончих» напомнил мне о несложной операции, которая в вихре трудовых дней давно успела вылететь у меня из головы. Я остановил машину, вошел и сел, оглядывая знакомые лица.

Все, словно нарочно, было совсем как в тот раз. Альберт Клоуз примостился на своем обычном месте, Мик лежал под столом, и лапы его подергивались – ему опять снилось что-то увлекательное. Я долго смотрел на него и наконец не выдержал. Словно притягиваемый магнитом, я прошел через комнату и присел на корточки возле пса.

– Мик! – сказал я. – Проснись, старина.

Лапы перестали подергиваться. Я ждал затаив дыхание. Большая косматая голова повернулась ко мне, и я сам себе не поверил: на меня глянули ясные, блестящие глаза совсем молодой собаки.

Мик смотрел на меня, растянув губы в улыбке, стуча хвостом по каменному полу, и у меня по жилам словно разливалось теплое вино. Ни воспаления, ни гноя, а ресницы, сухие и чистые, ровной дугой изгибались далеко от поверхности глаза, которую они так долго терли и царапали. Я погладил Мика по голове, и, когда он с любопытством посмотрел по сторонам, меня охватил неизъяснимый восторг: старый пес, наслаждаясь новой свободой, смаковал только теперь открывшийся ему мир. Выпрямившись, я заметил, что Тед Добсон и остальные хитро улыбаются.

– Мистер Клоуз! – возопил я. – Можно вас угостить?

– Спасибо, молодой, человек, подлейте сюда капельку.

– А глаза у Мика стали много лучше.

– Ваше здоровье! – Старик поднял кружку. – Да, застудил он их маленько, а теперь и прошло.

– Но, мистер Клоуз!..

– А так-то ничего хорошего. Его так и тянет под дверью лежать, ну и опять их застудит. Еще с тех пор, как щенком был…

Мне очень нравится писать про операции, которые приносят животным быстрое блаженное облегчение. Устранение заворота век – одна из них, и мы довольно часто ее делаем, хотя отнюдь не в столь красочной обстановке, как было, когда вокруг Мика на операционном столе толпились добродушные работники с ферм. Зато хозяева наших нынешних пациентов очень нам благодарны – в отличие от милого старичка Альберта Клоуза.

28. Стрихнин

Мужчина в дверях приемной вне себя от отчаяния бормочет, задыхаясь:

– Ничего не получается!.. Я не могу его вытащить… Он как доска…

У меня защемило сердце. Значит, опять!

– Джаспер?

– Да, он на заднем сиденье, вон там.

Я кинулся к машине и открыл дверцу. Именно этого я и боялся: крапчатый красавец закоченел в ужасной судороге – спина выгнута, голова запрокинута, ноги, твердые, как палки, тщетно ищут точку опоры.

Не тратя времени на расспросы, я побежал в дом за шприцем и лекарствами, подстелил под голову собаки газеты и ввел апоморфин. Теперь оставалось только ждать.

Хозяин Джаспера поглядел на меня со страхом:

– Что это?

– Стрихнин, мистер Бартл. Я сделал инъекцию апоморфина, чтобы очистить желудок.

Я еще не договорил, а собаку уже вырвало на газеты.

– Теперь он поправится?

– Все зависит от того, сколько яда успело всосаться. – У меня не хватило духа сказать ему, что смертельный исход почти неминуем, что за последнюю неделю через мои руки прошло шесть собак в подобном состоянии и, несмотря на все мои старания, они погибли. – Нам остается только надеяться на лучшее.

Он смотрел, как я набираю в другой шприц нембутал.

– А это зачем?

– Чтобы усыпить его.

Я вколол иглу в лучевую вену, и, пока жидкость медленно, по каплям, шла в кровоток, напряженные мышцы расслабились и пес погрузился в глубокий сон.

– Ему уже как будто полегчало, – сказал мистер Бартл.

– Да. Но, когда действие инъекции кончится, судороги могут возобновиться. Как я уже сказал, все зависит от того, какое количество стрихнина успело всосаться. Устройте его в каком-нибудь тихом помещении. Любой громкий звук может вызвать судороги. При первых признаках пробуждения позвоните мне.

Я вернулся в дом. Семь отравлений стрихнином за неделю! Это было страшно, немыслимо, но больше сомневаться я не мог – злой умысел! В нашем маленьком городке какой-то психопат сознательно подбрасывает собакам яд. Собаки время от времени становились жертвой стрихнина: лесники, да и не только они, прибегали к его смертоносным услугам, чтобы избавляться от тех или иных «вредных тварей», как они выражались, но обычно с ним обращались очень осторожно и принимали все меры, чтобы уберечь домашних животных. Беда случалась, если собака, залезая в нору, натыкалась на отравленную приманку. Но тут было другое.

Следовало как-то предупредить владельцев собак. Я позвонил репортеру местной газеты, и он обещал поместить заметку о случившемся в ближайшем номере, сопроводив ее рекомендацией не спускать собак с поводка во время прогулок и вообще оберегать их.

Затем я позвонил в участок. Дежурный полицейский внимательно выслушал меня.

– Да, мистер Хэрриот, я с вами согласен, тут орудует какой-то ненормальный, и мы безусловно займемся этим делом. Если бы вы сообщили мне фамилии владельцев, чьи собаки… спасибо… спасибо. Мы опросим их и проверим в аптеках, не покупал ли кто-нибудь в последнее время стрихнин. Ну и, конечно, мы теперь будем настороже.

Я отошел от телефона, надеясь, что хоть как-то помог предотвратить дальнейшие трагедии, и тем не менее меня продолжали грызть мрачные предчувствия. Но тут я увидел в приемной Джонни Клиффорда, и настроение у меня сразу улучшилось.

Джонни, примерно мой ровесник, всегда действовал на меня таким образом, потому что был удивительно жизнерадостным человеком и веселая улыбка никогда не исчезала надолго с его лица, хотя он и был слеп. Он сидел в обычной позе – положив руку на голову Фергуса, своего четвероногого поводыря.

– Опять подошло время осмотра, Джонни?

– Ага, мистер Хэрриот, оно опять подошло. Шесть месяцев пролетело, а я и не заметил. – Он со смехом протянул мне ветеринарную карту.

Присев на корточки, я осмотрел морду крупной немецкой овчарки, которая чинно сидела рядом с хозяином.

– Ну и как Фергус?

– Лучше не надо. Ест хорошо и прыткости хоть отбавляй. – Его рука ласково скользнула к ушам, и Фергус начал подметать хвостом пол приемной.

Заметив, какой гордостью и нежностью засветилось лицо молодого человека, я особенно остро осознал, что такое для него эта собака. Джонни однажды рассказал мне, какое отчаяние терзало его, когда на двадцать втором году жизни после нескольких лет полуслепоты он окончательно потерял зрение, – терзало, пока его не направили в школу собак-поводырей, где он познакомился с Фергусом и приобрел не просто замену для своих глаз, но и спутника, и друга, разделяющего каждую минуту его жизни.