О всех созданиях – прекрасных и удивительных, стр. 54

Мы с Хелен ходили играть в теннис на травяных кортах возле поля для крикета. Туда же ходили и Флакстоны – и всегда приводили с собой Пенни. Я часто наблюдал сквозь сетку, как она играет с другими собаками – а позднее и с быстро подраставшим Флакстоном-младшим, – и только диву давался.

Мне не хотелось бы создавать впечатление, будто я рекомендую общий наркоз как панацею от всех болезней, которыми страдают животные, но я твердо знаю, что искусственный сон имеет спасительные свойства. Теперь, когда в нашем распоряжении есть всевозможные снотворные и транквилизаторы, а я сталкиваюсь с острым гастроэнтеритом у собаки, я прибегаю к некоторым из них в добавление к обычному лечению. Потому что сон прерывает смертоносный изнуряющий замкнутый круг, снимает боль и страх ему сопутствующие.

И много лет, когда я смотрел, как Пенни носится вокруг и лает, ясноглазая, полная неуемной жизнерадостности, меня вновь охватывало благодарное чувство к овце в темном углу конюшни, где мне открылся этот способ лечения, – и все из-за счастливой случайности.

28

Вот это – подлинный Йоркшир: светлая известняковая стенка опоясывает склон, а по густому вереску вьется изумрудно-зеленая тропа! Я шел, вдыхая душистый ветерок, и меня охватывало знакомо пьянящее ощущение колдовского одиночества среди пустынных холмов, где ничто не двигалось, и бескрайний ковер лиловых цветов и зеленой травы простирался на мили и мили, сливаясь с туманной голубизной небес.

А впрочем, какое же одиночество? Со мной был Сэм, и это меняло все. Хелен украсила мою жизнь многими источниками радости, которых я прежде не знал, и Сэм оказался среди самых замечательных из них. Сэм был бигль. Ее собственный. Мы с ним познакомились, когда ему исполнилось два года, и при нашей первой встрече мне и в голову не могло прийти, что он станет моим верным спутником, моим автомобильным псом и будет из года в год сидеть рядом со мной во время объездов, пока не простится с жизнью в четырнадцать лет. Он был первым из череды любимых собак, чья дружба скрашивала и согревала мои рабочие часы.

Сэм признал меня хозяином с первого взгляда. Казалось, он изучил какое-то «Руководство для преданных псов», потому что всегда был рядом со мной: упираясь лапами в перчаточник, с любопытством смотрел на дорогу перед нами, лежал, уткнувшись мордой мне в колено в нашей маленькой комнатке, трусил чуть позади меня, куда бы я ни шел. Когда я пил пиво в кабачке, он свертывался у меня под стулом, и, даже когда я стригся в парикмахерской, тот, кто приподнял бы окутывающую меня простыню, увидел бы Сэма, притулившегося у моих ног. Только в кино я не рисковал брать его с собой, и в этих случаях он забирался под кровать и обиженно там отлеживался.

Многие собаки любят ездить в машине, но Сэм обожал это неистово. Даже ночью, когда мир вокруг спал глубоким сном, он весело выпрыгивал из корзинки, раз-два со вкусом потягивался и бежал за мной в холодную тьму. Я еще только приоткрывал дверцу машины, а он уже водворялся на привычное место, и это движение настолько вошло в мою жизнь, что еще долго после смерти Сэма я, приоткрыв дверцу, машинально ждал, чтобы он вспрыгнул на сиденье. И помню, как больно щемило у меня сердце, когда я вдруг вспоминал, что вспрыгивать больше некому.

Его общество удивительно обогатило короткие минуты отдыха, которые я позволял себе между вызовами. На фабриках и в учреждениях устраивают перерывы, чтобы выпить чашечку чаю, а я просто останавливал машину и окунался в великолепие, которое всегда было рядом: прогуливался в лабиринте живых изгородей, углублялся в рощу или – вот как теперь – просто шел туда, куда вела тропка на вершине холма.

Я поступал так с самого начала, но благодаря Сэму эти недолгие минуты приобрели особый смысл. Те, кто когда-нибудь гулял с собакой, знают, какую глубокую радость получаешь, доставляя удовольствие верному четвероногому другу, и, глядя, как Сэм весело бежит впереди, я начинал понимать, чего мне раньше не хватало во время таких прогулок.

За поворотом тропинки волны густого вереска катились вниз по склону, захлестнув небольшой выступ, заманчиво обращенный прямо к солнцу. Перед подобным соблазном я никогда не мог устоять. Взгляд на часы – нет, еще несколько свободных минут у меня есть, к тому же ничего срочного: просто проверить результат туберкулинизации на ферме мистера Дейкра. Еще секунда – и я разлегся на пружинящих стеблях, самом изумительном естественном матрасе в мире.

Я лежал, прищурившись от солнца, вдыхал густой аромат вереска и следил, как тени облаков бегут по верхним склонам, на миг погружая в сумрак ложбины и овражки и вновь открывая свежую яркую зелень.

В такие дни я особенно благодарю судьбу, что она нежданно-негаданно сделала меня деревенским ветеринаром, – в дни, когда можно скинуть пиджак, когда склоны, голые и грозные зимой, дышат дружеским теплом, когда я растворяюсь в этом свежем воздухе, в молодых травах, когда вновь радуюсь тому, что всем моим юношеским планам и надеждам вопреки стал тем, кем никогда не думал стать – врачевателем сельской скотины.

Вот и мои партнер сейчас где-нибудь там бешено носится с вызова на вызов, и Тристан сидит в Скелдейл-Хаусе над книгами… Последнее было потрясением всех основ – до самого последнего времени я вообще не видел, чтобы Тристан хотя бы раз подержал в руке учебник. Природа наградила его мозгом, делавшим зубрежку излишней, но в этом году ему предстояли заключительные экзамены, и даже он вынужден был начать к ним готовиться. Конечно, он очень скоро получит диплом – и мне вдруг стало грустно, что его вольный дух окажется в оковах будничной ветеринарной практики. Прозаический конец такой ослепительной главы!

Солнце внезапно скрылось за вислоухой головой. Сэм вспрыгнул мне на грудь и вопросительно посмотрел на меня. Он не одобрял ленивой неги, но я знал, что через минуту-другую, если я не пошевельнусь, он философски свернется у меня на ребрах и поспит, пока я не решу отправиться дальше. Но на сей раз в ответ на его безмолвную мольбу я приподнялся и сел. Он победоносно запрыгал вокруг меня, и мы направились к машине, чтобы заглянуть на ферму мистера Дейкра и установить результаты туберкулинизации его стада.

– Подвинься-ка, Билл! – прикрикнул мистер Дейкр некоторое время спустя, крутя хвост своему быку.

В те дни чуть ни каждый фермер держал быка, и все они носили кличку Билли или Билл. Этого, решил я, произвели в Билла за могучую стать. Он отличался покладистым нравом и послушно сдвинул свою огромную тушу чуть в сторону, так что между ним и деревянной перегородкой, к которой он был прикован цепью, открылся узкий проход. Теперь я мог добраться до его шеи. Мне ведь надо было только измерить складку там, где я раньше ввел ему туберкулин. Кутиметр я раскрыл почти до предела – такой толстой была кожа на мощной шее.

– Тридцать! – крикнул я фермеру.

Он, посмеиваясь, записал эту цифру в журнал туберкулиновых проб.

– Ну, шкура, так уж шкура!

– О да! – сказал я, начиная протискиваться к выходу. – Так ведь он не совсем замухрышка.

Насколько не замухрышка, я оценил в ту же секунду, потому что бык внезапно шагнул вбок и прижал меня к перегородке. Коровы проделывают такие штуки постоянно, и я высвобождался, упираясь спиной в то, что за ней было, и отталкивая их ладонями. Но ведь то были коровы!

Охая, я изо всех сил давил в складки жира, покрывавшие крутой серебристый бок, но с тем же успехом я мог бы попробовать сдвинуть дом.

Фермер бросил журнал и опять ухватил хвост, но на этот раз бык не шелохнулся. Нет, в его поведении не было ни малейшей злобы – просто ему захотелось привалиться к стенке, и, думаю, он даже не заметил крохотного человечка, отчаянно извивавшегося под его ребрами.

Но хотел он того или нет, исход мог быть только один: я превращусь в лепешку. Выпучив глаза, постанывая, задыхаясь, я нажимал, нажимал… но не продвигался ни на дюйм. И в тот миг, когда я решил, что хуже уже быть не может, Билл принялся чесаться о перегородку. Так вот почему он к ней вздумал прижиматься! Поскрести место, которое зудит!