Из глубины, стр. 40

В отличие от медпункта на верхнем уровне временный лазарет на четвертой палубе был очень невелик. Крейну он напомнил тесный медицинский отсек на лодке «Спектр», где доктору пришлось трудиться почти целый год, — сплошные переборки и трубопроводы. И все же, несмотря на размеры, сейчас помещение казалось тоскливо пустым. Крейн думал, что здесь будут лежать трое из Сферы-один. Но от экипажа осталось столько, что не хватило бы заполнить и один мешок для перевозки трупов; аппарат запаяли в толстый пластик и поместили в холодильную камеру, чтобы позднее провести исследования.

Крейн вздохнул и повернулся к Бишоп.

— Спасибо, что пришли. Извините, что напрасно вас вызвал.

— Перестаньте.

— Вы кого-нибудь из этих троих знали? — спросил он.

— Хорста. У него были проблемы с остановкой дыхания во сне, но все прошло после пары консультаций.

Крейн покачал головой.

— Я ни с кем из них не был знаком.

— Не вините себя за это, Питер. Вы здесь ни при чем.

— Понимаю. Просто мне тяжело. Трагическая утрата.

Но его угнетала не только гибель трех членов экипажа Сферы. Дело было еще и в том, что сам Крейн почти не продвинулся в своей работе. Они провели почти все возможные проверки: компьютерную томографию, магнитно-резонансные исследования, электрокардиограммы. И ничего. Каждая свежая теория, каждое многообещающее направление приводили в тупик. Все было бессмысленно. Доктор следовал всем правилам диагностики, однако проблема упрямо не желала решаться. Словно происходящие несообразности каким-то образом выбивались за границы законов медицины.

Крейн поерзал и сделал неловкую попытку переменить тему разговора.

— Как дела наверху? Я был так здесь занят, что даже не посмотрел, как ваши пациенты.

— За последние сутки два новых случая — жалобы на сильную рвоту и аритмия.

— Вы поставили холтеровский монитор?

— Да, на суточный цикл. Потом у повара, Луазо, случился еще один приступ, на этот раз более тяжелый.

— Его положили в стационар?

Бишоп кивнула.

— Да. Но сейчас дел больше у Роджера.

— Что произошло?

— Не то семь, не то восемь человек обратились к нему с жалобами на общие психические расстройства.

— Какие?

— Ничего нового. Проблемы с концентрацией внимания, провалы в памяти, невозможность сдерживать себя. Роджер считает, что это проявление накапливающегося стресса.

— Ясно.

Крейну не хотелось возражать, не видя пациентов. Но его собственный опыт службы на подводных лодках, работа с мужчинами и женщинами в условиях повышенного давления подсказывали, что дело не в этом. Кроме того, люди с любыми нежелательными чертами характера отсеиваются на этапе предварительного отбора.

— Расскажите про случай растормаживания.

— Один из библиотекарей в мультимедийном комплексе. Застенчивый парень. Скромный. Вчера ввязался в две драки на Таймс-сквер. Охрана задержала его пьяным во время хулиганской выходки — он громко ругался.

— Очень интересно.

— Почему?

— Потому что один из пациентов здесь в закрытом секторе совсем недавно вел себя точно так же. — Он замолчал, задумавшись. — Похоже, что количество психических заболеваний перевешивает чисто физиологические.

— И что? — Бишоп, была с ним не согласна. — Мы все потихоньку сходим с ума?

— Нет. Но может быть, может быть, это и есть та общая черта, которую мы так долго ищем. — Крейн опять помолчал. — Вы слышали про Финеаса Гейджа?

— Персонаж из сказок Готорна?

— Это реальная история. В тысяча восемьсот сорок восьмом году Финеас П. Гейдж был прорабом на строительстве железной дороги, тогда прокладывали насыпь для железнодорожной компании в Вермонте. Там произошел случайный взрыв. Ударной волной прямо ему в голову бросило трамбовку, четырехфутовый металлический костыль весом в тринадцать фунтов и окружностью более дюйма.

Бишоп поморщилась.

— Жуткая смерть.

— В этом-то все и дело. Он не умер, даже сознания не потерял, и это несмотря на то, что железяка размозжила большую часть лобной доли головного мозга. Через несколько месяцев он даже смог вернуться к работе. Но вот в чем дело: его личность изменилась. До несчастного случая Гейдж был вежливым, трудолюбивым человеком, ответственно подходил к своему делу. Теперь же он стал грубым, нетерпимым, ленивым и не мог занимать никакую ответственную должность.

— Как пациенты после ранних операций по лоботомии.

— В случае Гейджа впервые была установлена связь между лобной долей человеческого мозга и личностью.

Бишоп задумчиво кивнула.

— И к чему вы ведете?

— Я еще сам не знаю. Но начинаю думать: а вдруг то, что мы здесь имеем, — вовсе не неврологические проблемы? Энцефалограф еще не прислали?

— Привезли как раз сегодня утром. Шуму было много — он занял половину «лоханки».

— Тогда давайте начнем его использовать. Мне бы хотелось сделать энцефалограммы пяти пациентов с самыми серьезными случаями. И симптомы здесь не очень важны — думаю, надо взять людей и с физиологическими жалобами, и с психическими. — Он потянулся и потер поясницу. — Я бы выпил кофе. А вы?

— Да. Если вы мне его принесете, — хмуро сказала Бишоп, указывая большим пальцем в сторону двери.

— Да, конечно.

Крейн на миг забыл о том, что у входа во временный лазарет стоит часовой; он по приказу адмирала Спартана привел Бишоп из открытой зоны и поведет ее обратно, когда она выйдет из помещения. Она же нисколько не была рада тому, что обзавелась такой нянькой.

— Я сейчас вернусь.

Крейн вышел из лазарета, кивнул моряку и направился по коридору. Он сам еще не совсем привык к тому, что теперь может свободно перемещаться почти по всей станции. Впрочем, оставалось еще немало закрытых дверей, куда ему с ограниченным допуском вход был по-прежнему заказан; хотя, проводя медицинские осмотры, за последние сутки Крейн повидал столько лабораторий, кладовых оборудования, кабинетов, кают и мастерских, что ему хватит на всю жизнь.

То же касалось и зон отдыха. Кафе на четвертой палубе было просто оформлено, а стульев и столов хватало всего человек на двенадцать. Однако Крейн обнаружил, что французское жаркое было так же хорошо, как и то, что подавалось в ресторанах на Таймс-сквер.

Он вошел и сделал заказ. Поблагодарил женщину за стойкой, плеснул молока себе в чашку (Бишоп любила черный кофе) и повернулся, думая уже возвращаться, но остановился, услышав громкие голоса.

В дальнем углу кафе сидела группа мужчин. Компания подобралась разношерстная — двое были в обязательных белых халатах, какие на станции носили сотрудники научного отдела, еще один был одет в комбинезон механика, а четвертый — в форму старшины. Когда Крейн вошел, они, сгрудившись, о чем-то говорили вполголоса — он едва обратил на них внимание, решив, что, скорее всего, они обсуждают аварию Сферы-один. Но за то недолгое время, которое потребовалось, чтобы заказать кофе, разговор превратился в перепалку.

— А ты откуда знаешь? — спрашивал тот из ученых, который был повыше ростом. — Для человечества это небывалая возможность, самое важное открытие всех времен. Это доказательство, главное свидетельство того, что мы не одиноки во Вселенной. Нельзя это просто игнорировать и прятать голову в песок.

— Я знаю, что я видел, — огрызнулся механик. — И что слышал. Поговаривают, что мы вовсе не должны были обнаружить это.

Ученый насмешливо фыркнул:

— Не должны были?

— Ну да. Типа, нашли случайно. Еще как бы слишком рано.

— Если бы мы не нашли, нашел бы кто-нибудь другой, — отрезал старшина. — Вы что, хотите, чтобы первыми сюда забрались китайцы, заграбастали всю технологию и сделали оружие?

— Какую еще технологию?! — Механик опять повысил голос. — Никто, черт возьми, не знает, что там лежит!

— Господи, Чаки, да не ори ты, — одернул его второй ученый, раздраженно помешивая ложкой в чашке.

— Я работал с подводными стражами, — заметил первый ученый, — видел их возможности. Может быть, это наш единственный шанс вступить в общение с другой формой жизни!