Из глубины, стр. 11

Истон, однако, смеяться не стал.

Ашер внимательно на него посмотрел. Истон, обычно озорной парень, любитель розыгрышей и совершенно неприличных стишков, сегодня хмурился, выражение молодого лица было мрачным. Даже больше — встревоженным.

Ашер махнул рукой в сторону единственного свободного стула.

— Садись, Пол, и расскажи, что тебя беспокоит.

Истон тут же сел, но по-прежнему молчал. Вместо этого он поднял руку к шее и начал осторожно ее тереть.

— Что-то случилось, сынок? — спросил Ашер.

— Не знаю, — сказал Истон. — Наверное.

Он все еще потирал шею. Каждому, кто работал в секретной зоне станции, был вживлен микрочип. Целая система сканеров следила за передвижениями сотрудников и передавала информацию на центральный компьютер. Ашер знал, что у некоторых людей появляется легкая аллергия на имплантацию.

— Вулканизм, — вдруг сказал Истон.

— Вулканизм?

— На месте раскопок. Я работал с образцами базальта со дна, чтобы установить дату события.

Ашер кивнул, подбадривая его.

— Знаете, как это бывает. — Истон, похоже, начал нервничать, а может быть, приготовился защищаться. — Подводные течения в этой зоне очень сильные, и все осадки на дне смешаны в кучу.

— Это термин такой? — попытался пошутить Ашер.

Истон его шутки не заметил.

— Там нет отдельных слоев, стратификацию не сделаешь. Пробы, взятые из верхних отложений, совершенно бесполезны. Визуальное наблюдение тоже не помогает провести правильную датировку. Здесь не то что на поверхности земли — нет ни выветривания, ни эрозии. И я попытался определить возраст базальтовых образований путем перекрестного сравнения с образцами из нашей геологической базы данных. Но не мог найти подходящей пары. Тогда я решил определить возраст проб по следам радиоактивных изотопов в базальте.

— Продолжай.

— Ну… — Кажется, Истон нервничал все сильнее. — Вы знаете, как мы обычно делаем грубую оценку времени события. Дело в том, что… — Он запнулся и начал по-другому: — Для тестов я принял те же допущения. А перемагничивание не проверял.

Ашер понял, почему Истон так взволнован. Он сделал непозволительную для ученого ошибку — принял допущение и пропустил базовый тест, который должен был провести. Ашер немного успокоился. Неприятно, болезненно, но в настоящих условиях вряд ли эта промашка сильно испортит дело.

Время сыграть строгого отца семейства.

— Хорошо, что ты сказал мне, Пол. Всегда неприятно, когда мы понимаем, что нарушили научную методику. И чем глупее ошибка, тем хуже мы себя чувствуем. Хорошо, что никаких важных результатов ты не испортил. Что я тебе скажу? Это плохо, но не смертельно.

Но Истон был по-прежнему встревожен.

— Нет, доктор Ашер. Вы не поняли. Видите ли, сегодня я провел этот тест. Я положил пробы в размагничивающую катушку, замерил магнитное поле. Так вот, перемагничивания в образце не наблюдалось.

Ашер приподнялся на стуле. Потом медленно сел, стараясь не выдать своего удивления.

— Что ты сказал?

— Пробы. Перемагничивания не наблюдается.

Ашер облизал губы.

— Ты уверен, что образцы были положены правильно?

— Совершенно.

— И убедился, что не было аномалии, а пробы взяты качественные?

— Я проверил все. В каждом случае результаты были одинаковые.

— Но этого не может быть. Перемагничивание — безошибочный метод определения возраста минералов. — Ашер вздохнул. — Это должно означать, что катастрофа случилась даже раньше, чем мы думали. То есть было два перемагничивания вместо одного. Север на юг, а потом снова юг на север. Уверен, что изотопное исследование это подтвердит.

— Нет, сэр, — ответил Истон.

Ашер грозно на него посмотрел.

— Что значит «нет»?

— Я уже провел изотопный анализ. Распад почти не наблюдается.

— Невозможно, — ответил Ашер.

— Я провел четыре часа в радиографической лаборатории. Три раза тестировал. Вот результаты.

Истон достал из кармана лабораторного халата DVD-диск и положил его на стол перед Ашером. Ашер посмотрел на него, но брать не стал.

— Значит, все наши выводы неверны. Получается, что катастрофа произошла в другое время и совсем не так давно, как мы думали. И какую дату ты можешь назвать, основываясь на своих тестах?

— Пока только приблизительную, сэр.

— И?

— Примерно шестьсот лет назад.

Ашер очень медленно прислонился к спинке кресла.

— Шестьсот лет…

И снова в крохотном кабинете воцарилось молчание.

— Надо будет взять один из роверов, — наконец сказал Ашер. — Поставить на него электронный магнитометр и несколько раз пройти участок. Сделаешь?

— Да, доктор Ашер.

— Очень хорошо.

Ашер наблюдал, как молодой геолог встает, кивает и поворачивается к двери.

— Пол… — тихо позвал он.

Молодой человек обернулся.

— Сделай это прямо сейчас. И никому не говори. Ни одной живой душе.

9

Крейн поднял голову от цифрового планшета, на котором делал заметки пластиковым пером.

— И все? — спросил он. — Просто болят ноги?

Мужчина на больничной койке кивнул. Даже одеяло не скрывало его тела — высокого, хорошо сложенного. Цвет кожи у него был нормальный, глаза смотрели ясно.

— По десятибалльной шкале — насколько сильная боль?

Пациент немного подумал.

— По-разному. Примерно шесть. Иногда сильнее.

«Нефибрильная миалгия» — записал Крейн на планшете. Казалось невозможным — нет, это и было невозможно, — что два дня назад этот человек перенес микроинсульт. Он был слишком молод, кроме того, ни одно исследование ничего не показало. Отмечались только начальные жалобы — частичный паралич, неразборчивая речь.

— Благодарю, — произнес Крейн, закрывая планшет. — Я навещу вас, если будут еще вопросы.

И он отошел от кровати.

Хотя медицинское отделение на станции именовалось «пунктом», однако оно могло похвастать оборудованием, какому позавидовал бы любой госпиталь средней руки. Кроме сектора первой помощи, хирургических операционных и двух десятков палат имелись многочисленные отсеки для специального оборудования — от рентгенологического до кардиологического. Был и отдельный комплекс, где размещались рабочие помещения персонала и комнаты для совещаний. Там и Крейн получил небольшой, но хорошо оборудованный кабинетик, к которому примыкала лаборатория.

Среди новых пациентов, о которых говорила доктор Бишоп, только трое чувствовали себя настолько плохо, что их нужно было госпитализировать. Крейн уже побеседовал с двумя больными — сорокадвухлетним мужчиной, страдавшим рвотой и поносом, и вот этим, предполагаемой жертвой инсульта, и выяснилось, что ни один ни другой больше не нуждаются в стационарном лечении. Нет сомнения, доктор Бишоп просто держала их под наблюдением.

Крейн повернулся и кивнул Бишоп, стоявшей поодаль.

— Никаких признаков ишемического приступа, — сказал он, когда врачи вышли в коридор.

— Кроме начального состояния.

— Говорите, сами его наблюдали?

— Да. И все признаки ишемии были налицо.

Крейн помолчал. Пока он осматривал этих двоих пациентов, Бишоп говорила мало, но враждебность по-прежнему ощущалась. Ей бы не понравилось, если бы ее диагноз подвергли сомнению. Придется быть максимально тактичным.

— Самые разные состояния могут давать сходные симптомы… — начал он осторожно.

— Я проходила интернатуру в кардиологическом отделении и повидала немало больных с ишемией. Поэтому ни с чем ее не спутаю.

Крейн вздохнул. Недружелюбие Бишоп стало утомлять. Конечно, никому не понравится, когда вмешиваются в его работу, и, наверное, Мишель считает, что Крейн вторгся на ее территорию. Но дело в том, что медики на станции провели только самые поверхностные исследования, рассматривая каждую жалобу отдельно. Крейн был убежден, что если бы они копнули глубже, изучив проблему в комплексе, то смогли бы выявить нечто общее. И вопреки всему, что рассказала ему Бишоп, он по-прежнему считал, что все случаи так или иначе связаны с кессонной болезнью.