Небесный полководец, стр. 59

Когда я продолжил свой путь, сердце бешено колотилось. Я шел, обходя распаханные участки и проклиная грязь, которая налипала на подошвы моих сапог. Я чувствовал себя как турист в чужой стране, который постепенно начинает понимать местный язык. «Иди дальше, иди дальше!» — внушал я себе. Откуда-то прилетела пчела и несколько раз с жужжанием облетела вокруг моей головы. Что делала пчела во время бури? Но тут я заметил, что буря кончилась. Дождь прекратился, ветер утих. Только высоко в небе чернели облака, тесня друг друга, мчались наперегонки к, востоку.

— Где ты, ветер? — спросил я. В ответ внезапно налетевший порыв окатил меня водой с деревьев.

Я остановился. Ледяные струи потекли за шиворот, но не это меня беспокоило. И не чувство одиночества, потому что на самом деле я был окружен мириадами назойливых видений, которые звали меня. Куда?.. «Куда?» — спросил я вслух — и тут же ощутил в своем теле нечто подобное медленному движению сока в растениях. Я столь же медленно повернул голову. Насекомые, птицы, жабы перестали быть невидимыми, хотя меня не соединяла с ними обычная зрительная связь. Мои чувства были прикованы к неким обособленным друг от друга центрам вибраций. Потом эти чужеродные вибрации приблизились и слились со мной, и течение времени утратило всякий смысл. Внезапно я ощутил поднимавшийся из земли удушливый запах. Гниющая тряпка? Или это безмолвный и неотвратимый распад моего тела? «Надо выбираться, — подумал я, — скорей выбираться отсюда». Потом эту мысль вытеснила другая. Я вспомнил, как Тереза сказала однажды: «Серж, ты все время борешься с собой. Как будто кто-то в тебе самом ненавидит тебя. Неужели это и называют умом?»

Около пяти часов вечера я вернулся к дому, где между тем разыгралась драма иного рода. Пришли два человека с фермы, разбудили Терезу и сказали, что ночью на амбар обрушилось дерево. Провалилась часть крыши, и об этом необходимо сообщить страховой компании, плотнику, мэру и пожарнику. Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что произошло. К моему удивлению, Тереза выглядела так, словно весь день провела за вязанием у камина. Кое-какие решения об амбаре были приняты, и наши гости ушли, приподняв свои черные шляпы. Но когда я наконец подошел к Терезе, она выскользнула из моих рук, холодная, как змея, и упала на диван лицом вниз. Я положил руку ей на затылок. Она лежала неподвижно, с закрытыми глазами, прижавшись щекой к подушке, и тяжело дыша.

— Посмотри на меня.

Она открыла глаза, но взгляд ее блуждал, избегая моего.

— В чем дело? — спросил я.

— Я думала, ты ушел. Бедная детка.

— Ты должен был, — сказала она, — я даже надеялась, что ты ушел.

— Ты могла бы взглянуть на машину.

Я хотел сказать еще кое-что, но сначала спросил из вежливости:

— Что с тобой произошло ночью?

— Не знаю, я всегда была немного лунатичкой. Еще в детстве. — И она взглянула на меня с притворной невинностью, как маленькая девочка, которая хочет, чтобы ее простили. — Ты на меня сердишься?

Это был настолько странный вопрос, что я решил противопоставить ему другой.

— Что случилось с черной курицей?

— С черной курицей?

— Я пересчитал их. Одной не хватает. Черной.

— Ты сошел с ума.

— Точно, — согласился я. — Я сошел с ума. Но все равно скажи.

— Ты съел ее в понедельник. — Действительно, у нас была вареная курица, которую Фу убил и ощипал. — Почему ты спрашиваешь?

— Ладно. Забудь об этом. — И я вышел из комнаты.

Поднявшись в спальню, я достал из-под кровати чемодан, положил его на кровать и принялся разыскивать свои вещи. Это оказалось не так-то просто. Пижамную куртку, свернутую в комок, я нашел в недрах платяного шкафа. Брюки оказались в ванной. Трубка пропала вместе с бритвой. Пропало все, и все постепенно отыскивалось, кроме большого черного блокнота. Может, он внизу? В этот момент я услышал, как к дому подъехала машина. Потом заскрипели ворота. Я подошел к окну и увидел во дворе Бонафу. В тот же момент из дома выбежала Тереза и бросилась в объятия к дяде. «Не слишком ли быстро?» — подумал я. Так в обнимку они и прошли в дом.

Через несколько минут послышался стук в дверь, которую я оставил приоткрытой. Бонафу вошел улыбаясь — у него всегда было улыбающееся лицо с тяжелой нижней губой и быстрыми голубыми глазами. Правда, теперь он, кажется, отчасти утратил свою обычную уверенность. Я как раз закрыл чемодан. Бонафу наблюдал за мной не двигаясь.

— Я очень люблю ее, — наконец сказал он, повернувшись к окну.

— Я тоже.

— Я не хочу, чтобы она страдала.

— Я тоже страдаю.

Взглянув на него сзади, я увидел, что он качает головой.

— Вы не из тех людей, которые страдают.

— Что вы знаете обо мне?

— У вас нет чувства ответственности и нервов.

Если он пришел разыгрывать роль оскорбленного отца, то она ему вполне подходила. У меня наготове была бомба, уже снабженная взрывателем. Я любовно погладил ее, но не спешил доставать, потому что знал: она взорвет нас обоих.

— Я хочу сказать, что она ничего не воспринимает легко. Вы, вероятно, не знаете: когда она была совсем маленькой, ее фактически бросила мать. Быть покинутой очень тяжело, но быть покинутой дважды — это слишком.

— Я не переношу психоанализма, — заявил я.

Бонафу обернулся и посмотрел на меня. Его молчание было упреком за абсурдность моего ответа. «Это все, что вы можете сказать?» — как будто говорил его взгляд.

— Что мне делать? — продолжал я. — Очевидно, вам все известно. Вы хотите сказать, что я не должен был начинать? Но теперь слишком поздно А значит, все равно.

— Все равно? Что вы имеете в виду?

— Пойдемте со мной, — сказал я и повел его к двери. — Пора раскрывать карты.

И когда мы спустились, я почти без подготовки обрушил на них свою информацию, как будто объявляя репертуар местного театра на следующий сезон.

— Я вернусь через десять дней. Думаю, этого будет достаточно, чтобы уладить все дела, и больше не уеду никогда. — Я взглянул на Терезу. Ее лицо словно витало в воздухе само по себе. — Я напишу тебе, — сказал я, — напиши мне тоже, дорогая.

Слезы потекли по ее щекам, но она не пошевелилась. Я прижал ее к груди, погладил похожее на раковинку ухо. Потом быстро вышел. У подъезда меня догнал Бонафу. Он помог мне уложить чемодан в багажник.

— Вам будет трудно?

— Ужасно, — ответил я.

— Не мог бы я чем-то помочь?..

— Спасибо, — усмехнулся я. — В подобных случаях один человек не в силах помочь другому.

— О, это не совсем так. Он может сделать многое.

— Что, например?

— Он может помолиться.

— Вы хотите казаться чудаком? Я захлопнул дверь и поехал.

XII

Если вас нужно сделать выбор между двумя любимыми людьми, значит, вы должны выбрать одну из двух жизней. Но такая задача вам не под силу, потому что эти две жизни — просто две половинки вашего существа, связанные неразрывно, как две стороны монеты. Если вы честны с самим собой, то вы можете только понять, что попались в ловушку, и попытаться поступить как можно честнее. В противном случае вы должны обмануть себя, убедить в том, что одно из двух ваших Я должно прекратить существование и принести себя в жертву другому. Но нужно еще решить, какое будет жить, а какое умереть. И это — самая трудная задача.

Я выбрал Ким, потому что она была мне ближе, созданная из положительной энергии и мелких компромиссов. Но кто-то другой выбрал для меня Терезу, и потому я был так угнетен, когда возвращался в Париж. У меня не хватало того героизма, которого требовала ситуация. Каждый поворот штурвала убеждал меня, что я поступаю малодушно. Но альтернативы не было. Если вы попались в ловушку, всегда есть вероятность, пусть слабая, что кто-то придет освободить вас. Но когда вы сами — ловушка: никто не в силах помочь вам. That is the question [9] — Испытав свою совесть и тщательно взвесив на своих испорченных весах все «за» и «против», к концу четырестапятидесятикилометрового пути я пришел к заключению, что осталась только одна проблема, одна, а не две: выбор слов. Например, Берни.