Небесный полководец, стр. 29

— Черт его знает, — сказал я. — Меня это не интересует. Единственное, чего я хочу — вернуться в нормальный, цивилизованный мир, где люди ведут себя разумно и благопристойно!

Снисходительно улыбнувшись, Гевара сел и потянулся.

— Бог мой, ну и проголодался же я! Как вы думаете, поесть нам дадут?

«Поесть», — послышался незнакомый голос.

Я оглянулся и обомлел: на голубом овале появилось лицо молоденькой китаянки! Девушка улыбнулась.

— Какую кухню предпочитаете, господа? Китайскую или европейскую?

— Разумеется, китайскую, — ответил Гевара за нас обоих. — Я от нее восторге. А что у вас есть?

— Мы пошлем вам самые лучшие блюда. — Девушка исчезла.

Несколько секунд спустя, пока мы приходили в себя от изумления, в стене открылась ниша с подносом, уставленным разнообразными китайскими яствами. Гевара в нетерпении вскочил, схватил поднос и поставил на стол.

Запах, от которого текли слюнки, заставил меня позабыть обо всем на свете. Я принялся за еду, в который раз удивляясь, сколь отчетлив и ярок мой сон, навеянный наркотическим дурманом Шаран Канга.

Глава IV

ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ УЛЬЯНОВ

Поев, я умылся, переоделся в пижаму и забрался под одеяло.

Никогда еще мне не доводилось лежать в столь мягкой и удобной постели! Вскоре я погрузился в глубокий сон.

Проспал я остаток дня и всю ночь, а наутро почувствовал небывалый прилив сил и поэтому смог взглянуть на события последних дней с философской точки зрения. Удивительно, но, несмотря на то, что Корженевский, Гевара, Шоу и остальные анархисты по-прежнему казались фанатиками, ослепленными своими идеями, я вынужден был признать, что они не похожи на кровожадных людоедов — ведь они искренне верят, что борются за свободу «угнетенных» народов…

Давно я не чувствовал себя таким отдохнувшим — в мою душу даже закралось подозрение, не подсыпали ли нам в пищу наркотик. Однако, взглянув на Гевару, я понял, что граф за всю ночь так и не сомкнул глаз — по-прежнему в дорожном платье, он лежал на спине, закинув руки за голову, и мрачно разглядывал потолок.

— Похоже, граф, вы не очень довольны своим положением, — заметил я, направляясь в ванную.

— А чему радоваться, мистер Бастейбл? — Он раздраженно хмыкнул. — Я сижу взаперти, когда должен быть в Брунее и выполнять свой долг… Меня раздражает шутовская маска революционера, которую напялил на себя Шоу. Настоящий революционер скрытен и неприметен…

— В таком случае, роль подпольщика явно не для вас. — Я вздрогнул, потому что из крана неожиданно потек кипяток. — Газеты пестрят вашими фотографиями, и книги ваши, я слышал, широко известны.

— Я другое имел в виду. — Он посмотрел на меня красными от недосыпания глазами и прикрыл веки, словно не желая больше мириться с моим присутствием.

Меня позабавил своего рода дух соперничества, царящий между анархистами… или социалистами… или коммунистами… или как там они себя называют. Каждый из них, казалось, знал, как изменить мир к лучшему, и каждый отвергал идеи другого. Если бы они реально взглянули на вещи, думаю, их борьба стала бы во сто крат эффективнее.

Вытирая лицо полотенцем, я посмотрел в окно. Да, Шоу достиг немалого.

Вставало солнце. В розовом садике играли и смеялись дети — разного возраста, разных национальное гей. По тропинкам, непринужденно беседуя, прогуливались мужчины и женщины. Многие из них наверняка состояли в смешанных браках… Как ни странно, меня ото не удивляло. Напротив, казалось естественным. Помнится, Шоу назвал эго поселение Городом на Заре Демократии, Городом Равенства… Однако возможно ли подобное равенство в остальном мире? Не зиждется ли Город лишь на беспочвенных мечтаниях генерала Шоу? Я поделился этой мыслью с Геварой и прибавил:

— Вокруг так. мирно и спокойно… Но вам не кажется, что тот город построен на пиратстве и убийствах, точно так же, как и Лондон, до вашим словам, построен на несправедливости?

Товара приоткрыл глаза и пожал плечами.

— Мне нет до этого дела — Он помолчал. — Но, честно говоря, у меня такое впечатление, что Город-на-Заре — это начало. Фундамент грядущего. А Лондон — это финал. Последний оплот мертвой идеологии.

— В каком смысле?

— Европе больше не к чему стремиться. У нее нет будущего… Будущее рождается здесь, в Китае, который еще умеет мечтать. Рождается в Африке, в Индии, в Средней Азии, на Дальнем Востоке… наверное, и в Южной Америке… А Европа умирает. Признаться, мне жаль. Однако перед смертью она покажет обесчещенным ею народам, каких высот те могут достигнуть.

— Значит, мы катимся в пропасть?

— Этого я не говорил. Понимаете, как хотите.

Я не мог уследить за ходом его мысли и поэтому промолчал.

Вычищенная и выглаженная одежда лежала на кровати. Я оделся.

Спустя некоторое время раздался тихий стук в дверь, и к нам заглянул глубокий старик с белой как снег козлиной бородкой, подстриженной на китайский манер. Одет он был в простой хлопчатобумажный костюм. Незнакомец выглядел так, словно прожил целое столетие и повидал все на свете.

— Доб’ое ут’о, молодой человек. Доб’ое ут’о, Гева’а, — сказал он, опираясь на трость. У него был тонкий, хрипловатый голос с сильным русским акцентом.

Отбросив невеселые мысли, Гевара вскочил и приветствовал гостя:

— Дядя Владимир! Как здоровье?

— Спасибо, хо’ошо. Чувствую, п’авда, что мне недолго осталось. Старец сел в мягкое кресло, и граф представил нас друг другу:

— Мистер Бастейбл, это Владимир Ильич Ульянов. Он был революционером, когда мы с вами еще на свет не родились.

Я решил не разубеждать его и пожал руку гостю. Гевара засмеялся.

— Дядя, мистер Бастейбл — закоренелый капиталист. Он называет нас анархистами и убийцами!

Ульянов захихикал.

— Меня всегда смешит, когда людоед обвиняет свою же’тву. В двадцатые годы, до того, как я вынужден был покинуть ’оссию, подобные обвинения на меня сыпались тысячами… Тогда пост п’едседателя Думы занял Ке’енский… Он все еще у ко мила власти?

— Умер в прошлом году, дядя. Ваши соотечественники выбрали нового председателя. Сейчас им стал князь Суханов.

— И, без сомнения, лижет пятки ’омановым, как и его п’едшественник… Дума! Па’одия на демок’атию! Каким же я был идиотом, что позволил выб’ать себя на пост п’едседателя! Нет, надо было идти д’угим путем! Путем воо’уженной бо’ьбы! ’оссией все еще п’авит ца’ь — даже если власть официально п’инадлежит так называемому па’ламенту.

— Верно, дядя… — пробормотал Гевара

Мне показалось, что граф подтрунивает над ним. Хотя он, конечно, восхищался этим человеком, в свое время вершившим великие дела, а теперь превратившимся в забавного старичка.

— Ах, если бы мне п’едставился случай, — продолжал Ульянов. — Я показал бы Ке’енскому, что такое настоящая демок’атия. Я ог’аничил бы власть ца’я… или даже свет его… Да, да… Это было бы возможно, если бы восстал весь на’од. В исто’ии всегда есть такой момент…, а я упустил его. Может, я спал в это в’емя, или был в ссылке в Ге’мании, или… — он грустно улыбнулся, — или занимался любовью… Ха! Но в один п’екасный день ’оссия будет освобождена, а, ’удольфо? Мы сделаем из ’омановых честных т’ужеников, сошлем в Сиби’ь Ке’енского и его «па’ламент» — как он сослал меня, п’авда? Ско’о, ско’о п’оизойдет ’еволюция!

— Скоро, дядя.

— Дайте людям еще немного поголодать. Сделайте их т’уд еще тяжелее. Это а’хиважно. Пусть на’од лучше узнает, что такое болезни, ст’ах, сме’ть — и тогда он поднимется. Как волна, кото’ая смоет всех этих п’одажных князьков и купчишек, утопит их в собственной к’ови!

— Так и будет, дядя.

— Ах, если б я не упустил шанс! Если б Дума мне подчинилась!.. Но этот лис Ке’енский обманул, опозо’ил меня, выгнал с ’одины, из моей ’оссии…

— Когда-нибудь вы вернетесь. Ульянов хитро подмигнул Геваре.

— А я уже возв’ащался ’аза два! ’асп’ост’анил несколько памфлетов. Навестил Б’онштейна — давнего своего това’ища по па’тии… п’ипугнул, что если ох’анка схватит меня, то и его заподоз’ят в подпольной деятельности… Б’онштейн когда-то был ’еволюционе’ом, но потом отошел от бо’ьбы и тепе’ь де’житься за свое к’есло в Думе… Ев’еи! Все они одинаковы!