Люди огня, стр. 67

Обыск не дал ничего интересного. Только немного денег. Впрочем, деньги у меня были. Мои палачи даже не подумали их отобрать.

Я сам поражался, насколько я спокоен. «Ну что, Такуан Сохо, не решил я твоего коана», — сказал я светлеющему небу и углубился в лес.

ГЛАВА 4

Я сидел на железнодорожной станции и читал записки Сугимори. Вокруг открывался великолепный горный пейзаж. Было жарко. Я подошел к автомату по продаже конфет и газировки и купил баночку оранжины. Вернулся обратно на нежно-сиреневое пластиковое сиденье. Я уже пропустил одну электричку.

«…С ограды спускаются кисти лиловых и белых глициний. Слышен шум ручья. Птица хлопнула крыльями, перелетела на соседнюю ветку. Белые пионы. Капля росы на лепестке, которая не доживет до вечера.

Сатори и божественная благодать. У них много общего. Впрочем, мне ли судить об этом, едва коснувшемуся того и другого? Учитель говорит, что просветление наступает лишь однажды и длится вечно. Возможно. Тогда мое было лишь обманом. К чему я прикоснулся? К изначальному сознанию Будды, к Свету Христа, ко Вселенной? Я не получил официального свидетельства о просветлении. И не надо.

…Что христианская любовь без разума дзэн? Милосердие должно быть ограничено справедливостью, сердце — властью ума. Догматы или свободный ум? Встретишь Будду — убей Будду. Встретишь Христа? [62] Моя рука отказывается писать там, где не остановится кисть мастера дзэн, даже кисть ученика. Но плохо ли это? Когда вы достигаете определенной ступени духовного развития и понимаете, что добро и зло — одно и нет различий между плохим и хорошим, вас подстерегает величайший соблазн. Вы можете решить, что все позволено. Здесь и начинается дорога во тьму. Здесь надо остановиться. Христианство удерживает меня. Христианская любовь — вот узда для дзэнской свободы!

…Первое кваканье лягушки ничуть не хуже пения соловья. Далекая капля упала в воду.

…Читал «Историю Японии» Накамуры. Наткнулся на маленький эпизод. Один из вассалов Оды Нобунаги предал своего господина и выступил против него, но проиграл битву и совершил харакири [63]. Вдруг подумал: а что бы было, если бы случилось наоборот? Если бы Нобунага потерпел поражение? Может быть, тогда бы у нас был не период Нобунага, а какой-то другой? Хидэеси? [64] Токугава? [65] Какие там еще были влиятельные семейства? К чему бы это привело? К периоду политической изоляции? Возможно, даже к гонениям на христианство. Десятки тысяч христианских мучеников, распятых на крестах над Землею Богов! И никакого взаимного влияния дзэн и христианства. Великая тьма!

Я отогнал видение. Нет! Случайностей не бывает. Не может такой мелкий эпизод перевернуть историю. Нынешнее влияние христианства в Японии не от покровительства Оды Нобунага, жившего более четырехсот лет назад. Просто миссионеров вел Бог, и они не совершили тех ошибок, которые могли бы совершить.

…Говорят, христианство в Японии извращено. Святой Игнатий, бывший у нас пять лет назад, морщился и ужасался. Иезуит, посещающий мастера дзэн? Христиане, празднующие буддистский О-Бон?

Да, это трудно понять европейцу. Христианство в Японии не извращено — оно обогащено, как драгоценная руда. И святой Игнатий ничего не предпринял, потому что Господь дарует мудрость своим верным. Последнее решение Лойолы…»

Здесь текст неожиданно обрывался. Я перевернул страницу.

«…Некоторые европейцы говорят, что Япония — интеллектуальная помойка мира. Что мы перенимаем все без разбора и складываем в своей культуре, как дикари разноцветные бусы. О нет! Япония — это узел, который все связывает, конец и начало Путей Духа!

…Идея разделить орден. Да, я подчинюсь, я не могу не подчиниться».

Я встрепенулся. Последняя фраза меня заинтересовала. И вовсе не с литературно-философской точки зрения. Орден иезуитов разделился! Дальше шел большой кусок зашифрованного текста. Я пропустил его и стал читать дальше.

«…Далекий звук колокола в предутренней тиши. Буддийский храм? Христианская церковь? Я ощущаю себя единым с этим миром, и я молюсь. „В этом мире нет ничего, что бы не было тобою…“ [66] Иногда небеса молчат. Голос Господа замолкает в сердце. Но видишь вечерние облака, тонкий стебель травы, луну, подернутую дымкой, — и всё возвращается. Небеса не молчат! Просто мы не всегда их слышим».

Я дочитывал дневник Луиса уже в электричке, и мне казалось, что я убил себя. Не разговаривайте перед выстрелом со своей жертвой! Не читайте дневников тех, кого вы убили!

Электричка вплыла под огромный, нависший над ребрами перекрытий навес вокзала. Стиль модерн. Начало вика. Подражание Европе. Здесь их много, таких построек. Иногда ощущаешь себя почти как дома, а порой словно на Марсе. И кажется, что люди ходят на головах.

Я вышел на платформу и отправился к выходу в город. На привокзальной площади стояли три танка, уставившись орудиями на вокзал. Я опешил.

Гм… Интересно, кто сейчас у власти?

Я поймал такси, и мы поехали по улицам Токио. В переулке мирно отдыхал бронетранспортер, возле парка устроились еще два танка.

— Что происходит? — спросил я у таксиста.

— В город ввели войска.

Это я и так понял.

— Почему?

— Нам не говорят.

Последняя фраза явно означала: «Проклятые европейцы ничего нам не говорят».

— А кто сейчас у власти?

Всякий европейский таксист, услышав подобную фразу, вероятно, посмотрел бы на меня с удивлением. Посудите сами: к нему в машину садится голый по пояс мужик в штанах, не доходящих до щиколоток, а потом интересуется: «Кто сейчас у власти?» Но японец только вежливо улыбнулся:

— Шевцов-сан и ками Тэндзин.

Я перевел дух. Это успокаивало, хотя ничего не объясняло.

Впереди показались белые стены императорского дворца. Я расплатился и вышел из машины.

Марк встретил меня с распростертыми объятиями.

— Ну наконец-то! Мы уж тебя похоронили! — Он сиял, как свеженачищенный самовар. — Поедем! Ты очень кстати.

— Куда?

— На телевидение.

— Что?

— Это дело государственной важности!

— Дай мне хоть переодеться!

— В пятнадцать минут уложишься?

Я полулежал, прикрыв глаза, на мягком сиденье «Линкольна» Марка. Больше всего на свете мне хотелось спать.

Я был облачен в дорогущий темно-серый костюм с искрой и галстук за триста солидов. На голове у меня была прическа, а не то безобразие, которое возникло там после моего двухдневного висения на скале. А потому мы опаздывали.

— Как только ты не вернулся, когда обещал, — доносился словно издалека голос Марка, — мы решили: что-то случилось. А если случилось, то неспроста. Поэтому я ввел в город войска. На всякий случай. Лучше сжечь несколько лишних тонн бензина, чем проморгать заговор. — Марк явно был доволен собой. — Ничего, все тихо, — продолжил он. — Попробовали бы они высунуться! Так вот теперь эти, — он кивнул в сторону улицы, явно имея в виду японцев, — требуют объяснений. Надо выступить по телевидению. Я сначала отказывался, но Господь сказал: «Выступай». Что тут поделаешь? Только какой из меня к черту оратор! Так что давай. Твоя работа.

— А? — я посмотрел на него сонными глазами. — А что я им скажу?

— Ну я же все объяснил!

Я вздохнул.

— Слушай, у тебя нет ничего бодрящего?

Марк извлек из бара плоскую бутылку коньяка. Протянул мне. Все-таки хорошая машина — длинный «Линкольн».

— Марк, я от этого только засыпаю!

— Ерунда! Давай! Пару глотков. Все зависит от дозы.

Я отхлебнул. Густая жидкость обожгла горло. Кажется, действительно стало лучше.