Серебряный леопард, стр. 27

Поднялся радостный шум. Сообщение, что выступать придется лишь после уборки урожая, подняло ДУХ и у владевших землей рыцарей, и у арендаторов. Ведь последние были воинами-крестьянами, которые, находясь на военной службе, могли выплачивать своим землевладельцам деньги за аренду их полей, лесов и виноградников. Герцог Боэмунд нахмурился:

– Да будет вам известно, милорды, что большой отряд уже отправился к Иерусалиму…

– Под чьим руководством? – спросил сэр Хью.

– Под водительством святого и красноречивого, но, опасаюсь, мало сведущего человека. Он называет себя Петром Пустынником.

– Почему же «мало сведущего»? – поинтересовался сэр Тустэн.

Прелат пожал плечами.

– Потому что последователи этого Пустынника не представляют собой подлинной армии. Это – разного рода сброд: мошенники, воры, разбойники, лжемонахи, блудницы и большое число беглых крепостных. Окружает Петра Пустынника кучка руководителей, не имеющих ни малейшего представления о военном искусстве. Лучший из них, как мне говорили, – Вальтер Голяк, бедный франкский рыцарь, не имеющий собственных сподвижников. – Все в зале внимательно прислушивались к словам прелата. – По последним сведениям, этот отряд, подобно заблудшей овце, двигался к Византии вдоль большой реки под названием Дунай. Но я думаю, что лишь немногие из паствы Пустынника достигнут когда-либо столицы императора Алексея.

Герцог Боэмунд водрузил себе на голову позолоченный венок, который на взгляд некоторых слишком уж напоминал королевскую корону, и снова встал.

– Послушайте и постарайтесь понять, почему мои вассалы отправятся в святое паломничество в числе последних. Наша дорога в Византию самая короткая. А потому, чтобы прибыть туда раньше других армий христианства, мы должны выйти из Бари в конце сентября или в начале октября.

Глава 1 5 ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Эскорт герцога Тарантского был немногочисленным, и путешествовал он в спешке, поэтому решили не разбивать лагерь, а устроиться в замке Сан-Северино. Там герцог мог спокойно принимать заверения в верности со стороны вассалов со всей округи.

Эдмунд скоро понял мотивы этого поспешного объезда Кампании и действительные причины отсрочки выступления из Бари. Перед тем как влиться в крестовый поход, Боэмунд, весьма подозрительный, решил избавиться от тех своих вассалов, которые не прочь были бы признать своим сюзереном его брата.

Несмотря на боль в старых ранах, граф Тюржи показывал пример преклонения перед герцогом и всячески демонстрировал ему свою верность. Большинство из местных феодалов уже прикрепили алый крест к своим изношенным плащам и теперь возлагали свои руки на огромные, загорелые лапищи Боэмунда, признавая его своим законным господином и сюзереном.

При прощании Дикий Вепрь был очень любезен. Барон Дрого еще раз принес феодальную присягу, затем собрал своих сподвижников и свернул лагерь. Перед отъездом темнобровый ломбардец смиренно просил прощения у леди Розамунды. Все с удивлением заметили, что при этом он поцеловал край ее платья и поклялся совершить в ее честь великие дела. В ответ она лишь бросила на него холодный, отчужденный взгляд. Сэр Тустэн обратил на это внимание и решил удвоить бдительность. Конечно, Дикий Вепрь не мог измениться за одну ночь, и когда-нибудь Сан-Северино может дорого заплатить за понесенное им здесь поражение. Дикому Вепрю удалось также очень правдоподобно изобразить глубокий восторг по отношению к целям крестоносцев. Он даже вспомнил два-три анекдота, связанных с его прежней службой под знаменами Боэмунда. Набрался смелости попросить у сэра Робера совет, как лечить молодого боевого коня, раненного соседом на линии пикета.

Утром, когда барон Дрого выехал, наконец, в свое владение, Эдмунд де Монтгомери, изнуренный, с болью в каждом суставе, сладко храпел в своей постели. И только почти в полдень Герт Ордуэй решился разбудить его, сообщив, что леди Розамунда уже тревожится по поводу его отсутствия.

– Попросите мою сестру проявить терпение, – спросонок пробормотал он, – и скажите, что я вполне здоров.

И только после того как ему в лицо плеснули водой, он окончательно проснулся, надел нижнюю тунику и уже начал причесывать волосы, когда услышал легкие шаги. Они раздавались за занавеской, отделявшей место, где он спал, от остальной части длинного и мрачного зала. К его изумлению, шаги принадлежали леди Аликс. Она поспешила к нему, с тревогой и озабоченностью рассматривая багровую вмятину у него между глаз, оставленную носовой пластиной шлема.

При виде этой красивой женщины в обтягивающем красном платье, подчеркнувшем прелестные изгибы фигуры, сердце Эдмунда учащенно забилось. Аликс появилась словно дивное видение, освещенное через бойницу лучом утреннего солнца. Такая чистая и ясная, она напомнила Эдмунду ангелов, изображения которых он видел в аббатстве Гластонбери.

Замерев, Эдмунд наслаждался очертаниями гибкой фигуры Аликс де Берне, серебристо-золотым блеском ее длинных локонов, возбуждающими очертаниями ее ярко-розовых губ.

– Я ваш покорный слуга, миледи, – наконец вымолвил он. – Но я думал, что это моя сестра?…

– Она отправилась на кухню вместе с вашим медведем-эсквайром. Они готовят завтрак, достойный столь знаменитого паладина. – Аликс приблизилась с распростертыми руками. – О, Эдмунд! Вам не понять глубину моей гордости за вашу победу!

– Но, право же, милая Аликс, я не заслуживаю вашей глубокой заботы.

Эдмунд почувствовал себя неловко, кровь бросилась ему в лицо. Почему же там, дома, ни одна из дев, многие из которых были столь же чисты и добродетельны, а может, и более добродетельны, чем дочь графа Тюржи, не заставила его сердце биться так сильно?

– Отчего ваш взгляд так серьезен? – ласково спросила Аликс. – Разве вы забыли, дорогой милорд, что теперь вы больше не безземельный рыцарь?

– Безземельный? Но я, разумеется, лишен земли. Проклятый Руфус завладел всем, что я когда-либо имел…

Аликс сделала недовольную гримаску.

– Нет, после такой блестящей победы вы стали лордом Лукано. Конечно, это одно из самых бедных владений моего отца… О, Эдмунд, как изумительно умно и благородно вы обошлись с Дрого из Четраро. Теперь он отправится в странствие во имя Бога и не сможет напасть на Сан-Северино, пока не будет отвоеван Иерусалим. К тому времени мы уже будем готовы его встретить. Вы и я.

Позабыв о том, что он не брит, а его темно-рыжие волосы не расчесаны, Эдмунд упал на колено и прижал ее руку к своим губам со словами:

– Вам, демуазель де Берне, я отныне и навсегда посвящаю свою преданную службу, Свой меч и свое сердце…

– Поверьте, мой храбрый рыцарь, даже приглашение в Божий Рай не вызвало бы в моем сердце более горячего отклика.

Аликс погладила его спутанные волосы, затем кинулась в его распростертые объятия с такой же грацией и легкостью, с какой самка оленя вступает в чащу…

Шум приближающихся по каменному полу коридора шагов заставил их, смущенных и покрасневших, отпрянуть друг от друга.

– Скажем же «не сейчас» нашей любви, – прошептала она, сияя улыбкой. – Мне нужно время, чтобы уговорить отца одобрить наши намерения. – И добавила уже с грустным выражением: – Если, конечно, это когда-нибудь будет возможно… любовь моя…

Жадным глотком Боэмунд фиц Танкред осушил кубок из позолоченного серебра. Положил на колено слуге ногу в пыльном башмаке, чтобы тот разул хозяина. Тут же, на переносной подставке, спокойно сидел его любимый кречет – Челеста. Нахохлившись, птица перебирала клювом перья, изредка поглядывая на окружающих блестящими темными глазами.

– Жиль, сними у нее колокольчики со спины, – приказал герцог.

Главный сокольничий тем временем возился с тремя серебряными колокольчиками, прикрепленными к хвостовым перьям кречета. Их привязывали там, чтобы Челеста не поддалась искушению улететь на охоту самостоятельно. Изящная птица испустила крик протеста и угрожающе защелкала клювом, когда сокольничий осторожно надел ей на голову колпачок, украшенный красными и черными перьями.