Элегия погибшей звезды, стр. 43

Солдат перекатился на бок, с громким стуком выпал из чаши на деревянный помост и тут же сжался в комок, как ребенок в утробе матери. Он попытался подтянуть к себе правую руку, в которой все еще сжимал огромный меч, но тот за что-то зацепился.

Талквист собрался сделать шаг вперед, но ему пришлось отступить, когда огромный воин вдруг принялся исступленно колотить мечом по доскам помоста. Удары получались такими мощными, что Талквиста охватила паника.

— Нет, Фарон, это меч. Все в порядке, не пытайся избавиться от своего оружия…

В ответ великан свободной рукой вцепился в меч и начал вытаскивать его из своего сжатого кулака.

— Фарон…

Могучим усилием статуя вырвала меч из сжатой руки и швырнула его в Талквиста. Регент едва успел уклониться от каменного снаряда. Затем воин из Живого Камня медленно поднялся на колени.

С растущей тревогой Талквист наблюдал, как великан пытается встать, но он вел себя так, будто считал свои конечности слишком мягкими и гибкими.

«Он помнит, каким был прежде», — отметил про себя регент, пока статуя поднималась на ноги. Наклонившись к помосту, воин принялся собирать упавшие на него диски, при этом несколько раз снова их уронив.

— Фарон, я приказываю тебе, остановись! — закричал Талквист.

Живая статуя некоторое время смотрела на зажатые в руках диски, затем нетвердой походкой двинулась к краю помоста.

Талквист поднял руки, пытаясь остановить Фарона, но, увидев, что гигант продолжает двигаться вперед, не обращая на него внимания, отскочил в сторону, чтобы тот не растоптал его своими огромными ногами. Воин неловко спустился по слишком узким для него ступенькам с помоста и неуверенно зашагал в сторону темного провала одной из улиц, выходивших на площадь Джерна'Сид. Однако ему удалось пройти совсем немного, и он тяжело рухнул на булыжники мостовой. И вновь сжался в комок, словно не был уверен в силе своих ног, но потом медленно поднялся, отбрасывая громадную тень в тусклом свете факелов.

— Фарон! — вновь позвал его Талквист, но голос его получился не слишком громким, ибо страх сжимал горло.

С противоположной стороны площади послышался топот ног.

Появилось четверо стражников, которые что-то кричали друг другу. Они остановились как вкопанные, увидев огромную статую.

— Нет! — заорал Талквист, но Фарон уже устремился навстречу солдатам. — Уйдите с дороги!

Двое стражников сразу же выполнили приказ и, отскочив, прижались к стене дворца. Третий, после недолгих колебаний, бросился за стоящую на обочине тележку. Четвертый застыл на месте. Он поднял алебарду, пытаясь защититься, но все его тело сотрясала такая дрожь, что оружие буквально подпрыгивало у него в руках.

Воин из Живого Камня швырнул стражника на стену дворца, словно тот был невесомой тряпичной куклой. Раздался отвратительный треск ломающихся костей, и тело несчастного сползло на землю.

Ожившая статуя даже не замедлила шага, более того, движения гиганта становились все увереннее, он перешел на бег и вскоре растворился в темноте, направляясь к высоким скалам, окружавшим Джерна'Сид.

Ошеломленный Талквист молча стоял, вглядываясь в ночь и пытаясь различить контуры великана, но ему мешал свет горящих факелов. Он все еще смотрел вслед исчезнувшему чудовищу, когда командир отряда стражников преклонил перед ним колени, два уцелевших солдата стояли у него за спиной, держа на руках своего товарища.

— Милорд?

— Да? — отстранение отозвался Талквист.

— Что это было?

— Неудачная идея, — прошептал будущий император и провел носком сапога вдоль лезвия огромного каменного меча, брошенного ожившей статуей. Его поверхность потрескалась, и грозное оружие осыпалось разноцветным песком на мостовую.

Талквист продолжал смотреть на опустевшую улицу.

— Ужасная потеря. Живая земля превратилась в прах без всякой пользы.

Наконец он повернулся к стражникам, словно стряхивая сон, и посмотрел на тело, лежащее у его ног.

— Вы, — обратился он к стражникам, — доставьте его в монастырь Терреанфора. И положите на ступеньки. — Он посмотрел командиру в глаза. — Все святые люди вернулись в монастырь и особняк?

— Да, милорд.

— Хорошо. — Он прищелкнул пальцами и вновь обратился к солдатам: — Как только доставите тело в монастырь, возвращайтесь в казармы. Монахи позаботятся о погребении вашего товарища. И под страхом смерти никому не рассказывайте о том, что здесь видели. Предупредите остальных. Если до моих ушей дойдут слухи, я буду знать, кто их распускает.

— Слушаюсь, милорд.

Солдаты поклонились и бросились выполнять приказ. Как только они скрылись из виду, Талквист подошел к вратам Джерна Тала и жестом велел капитану стражи приблизиться.

— Масло и магнезия для монастыря и особняка приготовлены?

Капитан молча кивнул.

— Замечательно. Как только солдаты положат тело своего товарища на ступени монастыря, подожгите масло.

Капитан сглотнул, но его лицо не дрогнуло.

— А если кому-нибудь удастся выбраться из здания?

— Загоните их обратно стрелами.

Капитан, привыкший исполнять подобные приказы, кивнул.

— А как быть с монахами? Если они не сгорят в огне?

Талквист покачал головой.

— Они уже мертвы. Не сомневаюсь, что яд, которым была отравлена их пища, сработал. Я просто хочу, чтобы не осталось ни свидетелей, ни следов. Так оно и будет — магний горит жарче, чем огонь преисподней. Трагический пожар. Благословенный, несомненно, будет ужасно расстроен. Быть может, он предпримет шаги, чтобы сделать жилища своих последователей более надежными.

Капитан поклонился и ушел.

Талквист оставался на площади Джерна'Сид до самого утра. Пытаясь увидеть великана, он продолжал осматривать склоны гор, пока их не затопили потоки солнечного света, от которого начали слезиться глаза, он слышал шепот осеннего ветра, но в его вое будущему императору не удалось разобрать слов скрытой мудрости.

Когда площадь перед Дворцом Весов наконец опустела, свет в башне регента погас и фитили в уличных светильниках почти дотлели, главный хранитель Терреанфора и два его уцелевших помощника, дрожа, осторожно выбрались из своего убежища, где они провели предрассветные часы.

Они молча наблюдали за отблесками далекого пожара, полыхавшего на фоне Ночной горы, зная, что это горит их монастырь и особняк. Собравшись с силами, Лестер трясущейся рукой коснулся плеча Лазариса.

— Что нам теперь делать, отец? — прошептал он.

Вопрос прозвучал так, словно его задал маленький ребенок.

Лазарис, погрузившись в собственные мысли, смотрел на далекое пламя. Наконец он посмотрел в глаза Лестера.

— Мы отправимся в Сепульварту, в святой город, — тихо сказал он, озираясь по сторонам, — там Благословенный. Мы должны найти Найлэша Моусу и рассказать ему об ужасных событиях, свидетелями которых стали. Но нам нужно соблюдать осторожность, у Талквиста повсюду шпионы.

— До Сепульварты неделя пути на лошади, — негромко заметил Доминикус. — Как мы пересечем пустыню, не имея никаких припасов, да еще без посторонней помощи? Мы наверняка погибнем, или, еще того хуже, нас обнаружат.

— Нет, если мы будем сохранять осторожность, — ответил Лазарис. — Талквист уверен, что мы мертвы, и не будет специально искать нас. Во всяком случае до тех пор, пока мы не поговорим с Благословенным Сорболда и не сообщим ему о том, что произошло в эту кошмарную ночь.

Он пониже надвинул капюшон своего монашеского одеяния, спасаясь от прохладного, вздымающего тучи пепла ветра, остальные последовали его примеру и зашагали по узким, извилистым переулкам Джерна'Сид в сторону бескрайней пустыни.

19

Хагфорт, провинция Наварн, Роланд, первый снег

В детстве Гвидион Наварн любил зимний карнавал.

Родоначальником этой замечательной традиции стал его дед, а отец с радостью продолжил. Тем самым правители Наварна решали сразу две задачи: отмечали мирской праздник, на который съезжался народ даже из самых отдаленных провинций, и организовывали неофициальную встречу лидеров двух основных религиозных течений континента, филидов, жрецов Гвинвуда, и патриархальной веры Сепульварты, проводивших свои церемонии в честь дня зимнего солнцестояния. К тому же это событие почти совпадало с днем рождения Гвидиона и потому имело особое значение для мальчика. Когда он стал старше, и в особенности после убийства его матери — тогда ему было восемь лет, — Гвидион начал понимать, что всеобщее веселье может оказаться дополнительным бременем, которое ложится на плечи хозяев.