В мире фантастики и приключений. Белый камень Эрдени, стр. 68
Но однажды, когда он привычно протянул руку в окошко кассы за очередной порцией жетонов, служащий фирмы, как две капли воды похожий на Майкла, такой же безукоризненно подтянутый и вежливый, сказал:
— Очень, сожалею, мистер Тышкевич, но вы уже превысили максимальный предел кредита. Очень сожалею.
Растерянный, Тышкевич молча отошел от кассы. Что ж, рано или поздно это должно было случиться.
Все же машинально он продолжал идти к своей ячейке, к ячейке за номером 203415/371, как ходил туда каждый день. Кажется, ничего не изменилось здесь с того момента, когда он впервые попал сюда. Тот же мертвенный свет ртутных ламп разливался под низкими потолками, тот же ровный однообразный гул стоял в воздухе, и те же согнутые спины виднелись в ячейках. Никто не оборачивался, никто не отрывался от своего дела, никто не обращал внимания на Тышкевича, одиноко, без всякой цели бредущего по коридору. И вдруг он понял, что напоминала ему эта картина.
Это было в Японии. Еще тогда, когда он был молод и служил в военно-морском флоте. И вот в те дни как-то он и забрел в зал для игры в починок. Так, кажется, называлась эта игра. Больше нигде, кроме Японии, он не видел ничего подобного. Что поразило его тогда в этом зале? Бесчисленные ряды молчаливых, терпеливо сосредоточенных людей, часами простаивающих у автоматов. Игра с самим собой, без партнеров. До сих пор помнил Тышкевич характерный, сливающийся воедино звук перекатывающихся, сыплющихся шариков… Что ж, там были шарики, сверкающие, никелированные шарики, а здесь — кнопки, клавиши, вспыхивающие и гаснущие экраны — но, в сущности, какая разница?
Ничего, кроме безразличия и усталости, не испытывал сейчас Тышкевич. Его взгляд остановился на тяжелых красных портьерах. «Детская»? Так, кажется, сказал тогда Майкл.
Тышкевич нащупал у себя в кармане последние две монеты. Этого было слишком мало для того, чтобы подключиться к «Оракулу», но, пожалуй, вполне достаточно, чтобы спуститься в «детскую».
— Прошу! — сказал, возникая из-за портьеры, еще один двойник Майкла. Почему все они были так схожи между собой? Подбирали их, что ли, по принципу сходства? Или работа в «Оракуле» постепенно делала их неотличимыми друг от друга?
— Прошу! Только у нас вы получите ни с чем не сравнимую возможность оказаться в роли любого великого человека, всего за один вечер прожить любую жизнь, какую пожелаете!
— И жизнь Стива Эллинсона?
— Да, и жизнь Стива. Но сегодня я бы не советовал вам этого делать.
— Интересно! — сказал Тышкевич. — Это еще почему?
— Разве вы не знаете? Стив Эллинсон неделю назад покончил с собой. Он застрелился.
— Как? — поражение воскликнул Тышкевич. — Но отчего?
— Кто их разберет, этих актеров! Они ведь живут по своим законам…
— Но — как же так… — растерянно пробормотал Тышкевич. — Мне же рассказывали… я же сам видел… его портрет здесь, на стене… Значит, он должен был знать свое будущее…
— Да, это верно, — сказал двойник Майкла. — И все же… Возможно, он просто недостаточно глубоко проработал свой вариант, свою версию, а возможно…
— Что еще? Что — возможно?
— Возможно, это был риск, сознательный риск. Скорее всего, я думаю, так оно и было. Он понимал, что за все нужно платить, в том числе и за ту жизнь, которую он выбрал, которую он получил возможность прожить. Эга плата; вероятно, показалась ему вполне сносной…
Тышкевич молчал в растерянности.
— И тем не менее я вам не советую… — сказал двойник Майкла. — Выберите лучше что-нибудь другое. Могу порекомендовать, например, роль наследного принца… — И он, доверительно понизив голос, назвал страну, которую Тышкевич не знал, и имя принца, которого Тышкевич никогда не слышал. — Сейчас это очень модно… Вы не пожалеете… — Ну что ж… — сказал Тышкевич. — Принц так принц… Я согласен.
И он шагнул за портьеры.
Борис Романовский
Город, в котором не бывает дождей
Итак, я обещал вам рассказать историю о каком-нибудь преступлении из моей судейской практики. Собственно, судьей я никогда не был, был народным заседателем. Нет, это не одно и то же, но близко.
Парень, о котором я хочу рассказать, был сыном моего друга. Не стану утверждать, что он вырос на моих коленях, но скажу, что знал его хорошо, — отец уши мне прожужжал о талантах своего отпрыска. Мальчишка и вправду рос тихим и застенчивым романтиком, читал книги и смотрел фильмы о пиратах и разбойниках, но имел в школе всего четыре балла за активность. В то время, когда произошло несчастье, он уже вырос и превратился в мужчину среднего роста, субтильного, даже хилого сложения, с негустыми пшеничными волосами и беспомощными, какими-то близорукими глазами, хотя зрение у него было вполне нормальное. Был он прекрасным поэтом, добрым и мягким человеком. Совершенно неожиданно, женщинам он нравился, хотя сам либо не знал этого, либо не придавал значения.
Со временем нашлась девушка, которая его полюбила, или ей показалось, что она полюбила, и в которую он влюбился сам… Как их звали? Это абсолютно неважно для моего рассказа, но для определенности назовем Алек и Тамара… Да, я видел ее два-три раза. Они были похожи, это странно — обычно друг друга находят разные люди и похожими становятся с возрастом, с годами совместно прожитой жизни… Блондинка с голубыми глазами, большими и великолепного цвета. Конечно, все мы видим любимую женщину и вообще женщину совсем иначе, чем она сама видит себя. Мы ее облагораживаем, чтобы было, что любить. Тем более, наверное, поэты. Я поэтом никогда не был, но мне так кажется. В общем, Алек начал устраивать их совместную жизнь и кончил тем, что договорился о работе на одном из экологических пунктов, где-то в лесу, далеко от людей, и это было для него, биолога по основной профессии, замечательный началом деятельности. Вы знаете, экологические пункты великолепно оборудованы, вполне автономны и люди, живущие в них, ни в чем не нуждаются, кроме человеческого общества.
Как вы сами понимаете, меньше всего молодоженам было нужно человеческое общество. Они надеялись, что медовый месяц у них растянется как раз на три года. Не знаю, сами ли они придумали эту цифру, но верили свято в созданный ими безобидный миф.
Полгода примерно так и было. Он работал, она ему помогала, он писал стихи, она их слушала. Маленькие ссоры и бурные примирения скрашивали их жизнь на этом необитаемом острове. Он говорил мне позже, что эти полгода он наслаждался совершеннейшим счастьем, и я ему верю.
Но через семь-восемь месяцев положение изменилось, ссоры стали бурными, а примирения — недолговечными и неустойчивыми. Она была горожанка, дитя города, вдобавок — женщина темпераментная и страстная. По-настоящему она не любила природу, ей надоело одиночество, и пение птиц да стрекотание кузнечиков не заполняло пустоты в ее душе. Однако он не мог нарушить слово и сбежать со своего пункта, она же боялась уйти одна, так как это было бы воспринято окружающими как крушение и капитуляция, а она была чертовски самолюбива.
Еще Гете, был такой великий поэт… ах, вы знаете его? Тем лучше! Так вот, Гете как-то сказал, что «женщина обладает тысячью способов сделать нас несчастными и только одним — счастливыми». Делать его счастливым она больше не хотела, и он стал по-настоящему несчастен. Она не знала сама, чего хотела добиться, да я думаю, что у нее и не было никаких планов. Она просто вымещала на нем свое одиночество, потому что теперь она была действительно одинока. Он горько разочаровался в ней, тем более горько, что уж больно высоко она была вознесена им всего три-четыре месяца назад. Слишком короткий срок для метаморфоз. И он отшатнулся от нее, ожесточился, но не потерял ее, он точно знал положение ее тела в пространстве в каждое мгновение. А такое чутье дает человеку или большая любовь, или ненависть.