Две операции майора Климова, стр. 19

— Подумайте, Кротов. Пока я называю вас так, хотя вы такой же Кротов, как я Магомет. Вас взяли с поличным. Доказательства бесспорны...

Севрюков опускается в массивное, словно топором рубленое, деревянное кресло. Тянет к себе папку с бумагами, не спеша перебирает листки. Наступившую паузу прерывает громкий щелчок репродуктора. Торжественно строгий и чуть-чуть взволнованный, знакомый всем от мала до велика голос диктора произносит:

Арестованный прячет лицо в ладонях, плечи его вздрагивают.

— Schirwindt... meine Heimat [3], — шепчет он. Сменяя диктора, из репродуктора вырываются волны величественной музыки победы.

Выключив радио, Севрюков отпускает коменданта и следователя, подходит к арестованному.

— Ну как, будете говорить?

Тот отнимает ладони от лица, поднимает голову. Растерянные, бегающие глаза смотрят куда-то мимо. Наконец он хрипло выдавливает:

— Буду.

ГЛАВА I

Под сенью пальм

Они шли по набережной, взявшись за руки, той дело прижимаясь друг к другу плечами. Легкий ветерок освежал разгоряченные, начавшие бронзоветь лица. Они были счастливы: недавний выпускник курсов Комитета государственной безопасности, ныне сотрудник Долинского управления лейтенант Александр Максимович Колосков и студентка политехнического института Галя Чернова, еще не успевшая получить паспорт на свою новую фамилию. Десять дней назад была их свадьба. Были и шумное застолье, и не менее шумные проводы в Долинском аэропорту, и громадные букеты сирени, которую они не могли удержать в руках и щедро раздавали попутчикам. Знавшие друг друга с детства, они не свыклись еще с новизной возникших между ними отношений; прекрасной, но еще смущающей слух музыкой звучали для них слова: жена, муж, свадебное путешествие... В Крыму оба были впервые и сейчас жадно впитывали новые впечатления, разрываясь между опасением чего-то не увидеть, не узнать и желанием быть только вдвоем...

Яркое июльское солнце горячими лучами обнимало город. За низким парапетом набережной неумолчно шептались бирюзовые волны. Вокруг бурлила жизнь большого курорта. Сталкивались, рассыпались и вновь сходились пестрые живописные группы гуляющих; сверкали на солнце металлом и оптикой фотоаппараты, кинокамеры, легкие и яркие зонты; пели на разные голоса транзисторы; перекатывался над толпой разноязыкий говор. Медленно и важно поворачивая заносчиво поднятый нос, в порт входил бело-синий пассажирский теплоход под иностранным флагом. Веерные пальмы приветствовали его с набережной сдержанными кивками. Стрекотал в безоблачной голубизне вертолет, казалось, выискивал свободное местечко на плотно усеянных телами купальщиков пляжах.

— Ты спрашивал, что делать после обеда? Смотри! — сверкнув озорной улыбкой, Галя широким актерским жестом обвела перспективу набережной. Направо, у лодочной станции, красочный рекламный плакат убеждал: «Морские прогулки — лучший отдых!». Слева, над пансионатом, с ним спорил другой: «Поездки в горы — лучший отдых!». А прямо, на морском клубе, итоги спору подводило широкое полотно: «Туризм — лучший отдых!»

— Я — за туризм, — наклонился Саша к уху жены. — Предлагаю маршрут: ресторан — рынок — гостиница.

— В твоем возрасте в рестораны ходить вредно, — парировала Галя. Она была на три недели старше мужа и пока еще гордилась этим. — Тебе нужно дышать горным воздухом. Идем так: гостиница — рынок — водопад Учан-Су. У нас будет пикник в горах.

У входа в гостиницу «Таврида», где стараниями Алексея Петровича Климова (посаженого отца жениха) нашим молодоженам удалось получить номер, толпились группки туристов.

— Сашенька, смотри, наши, из Долинска, — зашептала Галя. — Вон та девушка у нас на третьем курсе учится, а тот лысый — доктор...

— Идем, идем, — заторопил жену Александр. — А то и без обеда и без пикника останемся...

Зигфрид Арнульф Штреземанн, сорокавосьмилетний коммерсант, доктор права, ответственный сотрудник гамбургской торговой фирмы, выключил транзистор и натянул на голову голубую, с затейливым рисунком резиновую шапочку. Поднявшись с надувного матраца, потрепал по щечке сидевшую рядом Эльзу Берг, за которой позволял себе слегка ухаживать, приветливо помахал рукой постоянным партнерам по покеру и, осторожно переступая по обжигающей ноги гальке, пошел к морю.

На этот раз доктор Штреземанн приехал в Советский Союз не по делам фирмы, а в качестве туриста. Но и в отдыхе доктор оказался не менее педантичным и пунктуальным, чем в работе: дни, проведенные им в Ялте, похожи один на другой, как близнецы. По утрам, всегда в одно и то же время, он появлялся на веранде в спортивном костюме, старательно проделывал предписанные врачом упражнения. Затем следовали ванна, получасовая прогулка по одному и тому же маршруту, завтрак, пляж, два дальних и длительных заплыва (плавание — лучший вид спорта!), кружка пива в баре Приморского парка, прогулка, обед. После обеда — неизменный покер, вечером — кафе и Эльза, перед сном — прогулка. В десять часов в комнате доктора гас свет.

Доктор Штреземанн несомненно был деловым человеком, весьма дорожившим своей репутацией. Всегда корректный, со всеми приветливый, он, не в пример некоторым другим иностранным туристам, никогда не позволял себе дурно отзываться о стране, в которую приехал. В разговорах с советскими людьми, будь то горничная в гостинице, представитель «Интуриста» или случайный сосед на пляже, доктор никогда не забывал высказать удовлетворение поездкой, заметить, что он не какой-нибудь реваншист, а добропорядочный коммерсант, который хочет, очень хочет торговать с Россией.

Окунувшись в теплую, усыпанную чешуйками солнечных бликов воду, Штреземанн быстрыми движениями рук растер тренированное тело и, как обычно, излюбленным брассом устремился вперед. Чем дальше, тем меньше купальщиков вокруг, тем чище, прозрачней вода. Остался позади красный бочонок буя. Впереди — только один пловец, его желтая, с красной стрелкой на лбу шапочка мелькает в волнах. Впрочем, плывет он довольно медленно.

Как борзая не может не гнаться за убегающим зайцем, так спортсмен не может равнодушно смотреть на идущего впереди соперника. Доктор усиливает темп. Вот пловцы поравнялись.

— Я рад снова видеть тебя, Отто, — говорит Штреземанн.

Пловец в желтой шапочке опускает руку в потайной карман плавок, отплевывается и ворчит:

— К черту сентиментальность. Держи пакет, Зигфрид, и давай свой. Не надо искушать судьбу.

— Прости, Отто. Здесь все?

— Нет, только общие данные о заводе, снимки макета установки и характеристика интересующего нас академика. Мой отчет, предложения и просьбы о техническом обеспечении. Все материалы микрофильмированы. Но я скоро подберусь к главному, Зигфрид. Теперь скоро.

— В чем трудность?

— Чекисты тоже не спят. Режим секретности у них поставлен.

— Чекистам на этом заводе скоро хватит другой работы. Мы проводим отвлекающий маневр.

— Ждите от меня сигнальной открытки. После нее — связь через третий тайник.

— Ехать в Долинск?

— Donnerwetter! [4] Мне же труднее выехать оттуда!

— Хорошо, Отто. В моем пакете новый код. Пользуйся теперь им. Удачи!

— Удачи!

Штреземанн вырвался вперед и продолжал свой традиционный заплыв. Пловец в желтой шапочке отставал все больше и, наконец, повернул к берегу. Приблизившись к бую, который прикрыл его от возможных наблюдателей с берега, пловец нырнул, проплыл метров десять под водой и появился на поверхности в самой гуще купающихся. Яркой желтой шапочки на нем уже не было.