Гуарани, стр. 68

Одна лишь Изабел не разделяла этого чувства. Как и сестра, она тоже заглядывалась на восходящее солнце, но лишь для того, чтобы вопросить солнце, небо и землю, что означают мрачные видения, являвшиеся ей бессонной ночью, что это — явь или только сон?

Удивительное дело! Это сияющее солнце, это лазурное небо, эта цветущая земля, которые приободрили всех вокруг и как будто должны были вселить и в Изабел ту же радость, казались ей какой-то горькой насмешкой.

Она сопоставляла ослепительное сверкание дня с тем, что творилось в эту минуту в ее душе: в то время как природа смеялась, несчастная девушка обливалась слезами. В это праздничное утро она была одинока в своей скорби. Ни одно существо на свете не хотело разделить ее боль, и, отторгнутая от всего живого, боль эта старалась скрыться еще глубже на дне души. Девушка прижалась к сестре и спрятала голову у нее на груди, чтобы ничем не нарушить сладостное спокойствие, которое излучали в этот миг глаза Сесилии.

Тем временем дон Антонио решил проверить, правильны ли те предположения, которые он сделал вечером. Он убедился, что айморе действительно покинули лагерь. Айрес Гомес в сопровождении местре Нунеса отважился да-же спуститься вниз и с величайшими предосторожностями подкрался к месту, где торжествовавшие победу враги готовились казнить Пери.

Все было пустынно: ни глиняных сосудов, ни орудий охоты, развешанных на ветвях деревьев, ни грубых гамаков — ничего, что указывало бы на присутствие дикарей. Теперь уже не приходилось сомневаться, что айморе ушли вечером или в первую половину ночи, после того как похоронили своих мертвецов.

Эскудейро вернулся, чтобы сообщить об этом фидалго, который встретил известие об уходе туземцев менее радостно, чем можно было бы ожидать: он не знал причины и цели этого внезапного ухода и опасался, что это неспроста.

Иначе и быть не могло. Дон Антонио был человеком разумным и искушенным жизнью. Сорокалетний опыт научил его быть осторожным; он ни за что не хотел вселять в своих близких надежду, которая могла оказаться напрасной.

VII. БИТВА

В то время как семья дона Антонио де Мариса после стольких потрясений радовалась наступившему спокойствию, на каменной лестнице вдруг раздался крик.

Сесилия вскочила, не веря своему счастью: она узнала голос Пери.

Девушка кинулась было навстречу своему верному другу, но местре Нунес уже опустил доску, служившую подъемным мостом, и спустя несколько мгновений Пери стоял в дверях.

Дон Антонио де Марис, его жена и дочь похолодели от ужаса; Изабел упала как подкошенная.

Пери нес на плечах бездыханное тело Алваро. На лице индейца была глубокая печаль. Пройдя по зале, он положил свою драгоценную ношу на кушетку и, взглянув на бескровное лицо того, кто был его другом, смахнул навернувшуюся слезу.

Никто из присутствующих не решался нарушить глубокого молчания, которое воцарилось в зале. Авентурейро, бросившиеся было вслед за Пери, когда тот прошел мимо них, остановились в дверях в почтительном молчании, пораженные до глубины души тем, что случилось.

Сесилия не могла уже более радоваться тому, что Пери цел и невредим; несмотря на все, что ей пришлось пережить, у нее нашлись еще слезы, чтобы оплакивать благородного и преданного кавальейро, сердце которого перестало биться.

Дон Антонио де Марис скорбел, как отец, потерявший сына; это была немая, ушедшая в себя печаль, которая потрясает натуры сильные, но сломить их не может.

Когда первые минуты потрясения прошли, фидалго стал расспрашивать индейца и услышал из его уст немногословный рассказ о событиях, которые привели к этой горестной развязке.

Вот что произошло.

Покинув дом вечером, когда уже начало сказываться действие яда, Пери выполнил обещание, данное Сесилии. Он должен был найти действенное противоядие, секрет которого знали только старые паже 67 его племени да женщины, помогающие им в изготовлении целебных снадобий.

Когда он в первый раз уходил на войну, мать его открыла ему этот секрет, чтобы он мог спастись от смерти, если будет ранен отравленною стрелой.

Видя, в каком отчаянии его сеньора, индеец почувствовал, что он еще в силах противиться оцепенению, распространявшемуся по всему телу, и отправился в чащу леса в поисках целебной травы, которая могла вернуть ему силы и жизнь.

Однако, когда он шел по лесу, ему казалось, что поздно уже что-то предпринимать и он все равно погибнет. Ему страшно было думать, что он умрет вдали от своей сеньоры, даже не взглянув на нее в последний раз. Он уже начинал раскаиваться в том, что ушел, а не остался в доме. Лучше было умереть у ног Сесилии. Но тут он снова вспомнил, что девушка его ждет, вспомнил, что нужен ей, и мысль эта придала ему новые силы.

Пери забрался в самую глухую чащу леса, где было совсем темно, и там, во тьме и в безмолвии, разыгрался один из тех эпизодов первобытной, слитой с природой жизни в лесу, о которой мы имеем только отдаленное и смутное представление. Солнце клонилось к закату. Настал вечер, потом ночь, и там, под шатром из листвы, Пери спал, — словно в некоем святилище, и ни один шорох не выдал того, что там было.

Как только первые лучи багрянцем засияли на горизонте, листва раздвинулась, и Пери, изможденный, шатаясь, словно после долгой и тяжелой болезни, вышел из своего убежища.

Он едва держался на ногах и, чтобы не упасть, хватался за ветви деревьев. Так он брел все дальше по лесу, время от времени срывая плоды, которые немного его подкрепили.

Подходя к реке, Пери уже чувствовал, что к нему возвращаются силы и одеревеневшее тело начинает понемногу разогреваться. Он решил выкупаться.

Когда он вышел на берег, это был другой человек. Противоядие подействовало: члены его обрели былую подвижность, кровь свободно струилась по жилам.

Теперь надо было только восстановить потерянные силы. Все питательные и вкусные лесные плоды заняли свое место на этом пиршестве жизни; индеец праздновал победу над смертью и ядом.

Уже несколько часов сияло солнце. Окончив свою трапезу, Пери шел в раздумье, как вдруг услыхал грохот выстрелов, прокатившийся по лесу.

Пери поспешил на выстрелы и неподалеку, на лесной поляне, увидел жуткую картину.

Алваро и девять его товарищей, разделившись на два ряда, стоявших спиною друг к другу, были окружены кольцом айморе, которых насчитывалось более сотни, и отражали их яростные удары.

Однако все эти атаки дикарей, оглашавшие воздух ревом, как волны прилива, разбивались о маленькую колонну, состоявшую, казалось, не из людей, а из одних клинков: шпаги мелькали в воздухе с такой страшною быстротой, что образовался непроницаемый стальной барьер; всякий, кто пытался подойти ближе, падал, чтобы больше не встать.

Сражение это длилось уже не меньше часа. Сначала португальцы отстреливались, но айморе так неистово их атаковали, что вскоре им пришлось пустить в ход холодное оружие, — начался рукопашный бой.

Как раз в ту минуту, когда Пери вышел на лужайку, в положении сражавшихся произошла перемена.

Авентурейро, прикрывавший Алваро со спины, в разгаре битвы неосторожно сделал несколько шагов вперед, чтобы ударить врага. Воспользовавшись этим, индейцы окружили его; таким образом, колонна была разъединена, и Алваро остался без защиты.

Отважный кавальейро продолжал, однако, совершать чудеса мужества и храбрости. Каждый взмах его шпаги укладывал на месте кого-нибудь из туземцев, и тот истекал кровью у его ног. Разъяренные айморе бросались на Алваро с удвоенным ожесточением, но с каждым разом его рука еще увереннее, еще точнее взмахивала шпагой, которая с такой быстротой кружилась в воздухе, что виден был только блеск.

Но стоило айморе заметить, что кавальейро не защищен со спины, как они собрали все свои силы и напали на него сзади. Один из дикарей подскочил к нему почти вплотную, высоко поднял тяжелую тангапему и обрушил ее на голову своего противника.