Тайны уставшего города, стр. 50
Борька Студент шел вместе с Сабаном.
Но разведка бандитов не заметила, как за час до начала операции все переулки, подъезды-сквозняки и проходные дворы были блокированы сотрудниками МУРа и МЧК.
Бандиты ворвались в контору, но вместо тихих клерков за барьерами сидели милицейские опера.
Бой был коротким и яростным, но бывают такие непонятные случайности — Сабану удалось уйти из кольца. Банда его была практически уничтожена, а он ушел.
Борька Студент, он же молодой сотрудник МЧК Гусев, погиб в перестрелке.
Любопытно, что ни среди задержанных бандитов, ни среди убитых не нашли военного консультанта банды, бывшего офицера. Задержанные называли только его кличку: «Поручик».
На поиски Сабана были брошены лучшие силы. Облавы волной катились по московским кабакам, тайным притонам и малинам, но поиски пока ничего не давали.
Исчез Сабан из столицы. Исчез с концами.
Выплыл он только в Липецкой губернии, в уездном городе Лебедяни. Там жила его родная сестра с мужем и детьми.
Однажды Сабан увидел из окна, как сестра разговаривает с человеком в милицейской форме. Все, решил он, она меня заложила. Сафонов не знал, что «снегирь» — сосед его сестры и попросил у нее соли.
Сабан был невероятно жесток. Он убил сестру, ее мужа и шестерых детей. Восемь трупов лежали на полу в доме.
На выстрелы сбежалась вся улица. Лебедянские мужики выбили дверь. Сабан отстреливался до последнего патрона. Но его все-таки связали и вытащили на улицу.
В официальных документах сказано, что народ потребовал от милиции прилюдно казнить Сабана, а по другим сведениям — его забили насмерть прямо у дома.
Вот как бывает: не случись Февральская революция, не объяви Керенский амнистию, жил бы Колька Сафонов на каторге, ожидая освобождения. Но история распорядилась иначе. И в ней Сабан оставил свой кровавый след.
Маленький пузатый паровозик, подаренный мне инженером-путейцем, много лет стоял у меня в комнате на книжной полке. Я смотрел на него и вспоминал осенний счастливый день в сорок четвертом году.
Когда железнодорожный генерал рассказывал мне о таинственной даче с башенкой, где прятался известный московский бандит, мне как-то не хотелось в это верить, уж слишком хороши были осенние Сокольники.
Нынче, при повторном пришествии демократии, появились еще более жестокие бандиты, чем Сабан. Ежедневно телевидение радостно оповещает нас о новых «мокрухах» и коррумпированности госаппарата.
Но ни блатняки, ни чиновники-хапуги нового образца не смогут отнять у нас красоту осени, прекрасные книги, нежную музыку.
А пока мы будем радоваться этому — мы непобедимы.
Ночь перед расстрелом
Его расстреляли осенью 1924 года в гараже на Лубянке. Приводить в исполнение приговор именно там было очень удобно. Во-первых, заводился двигатель грузовика, работавший на бензоспиртовой смеси. Рев его заглушал щелчки револьверных выстрелов. Во-вторых, кровь легко смывалась с бетонного пола. В-третьих, трупы сразу же грузились в бортовую машину.
В те годы расстрел называли по-разному: «прислонить к стенке», «отправить в штаб к Духонину», «разменять» и т.д. Но это был сленг Гражданской войны. Во времена НЭПа говорили: «Его отправили в гараж».
Любимец гулявой Москвы куплетист Кока пел в московском кабаре «Нерыдай»:
Один из тех, кого расстреляли в то утро, написал в своей исповеди:
«Моральные требования заставляли меня принять непосредственное участие в расстрелах. Я себе сказал: я коммунист, подписываю фактически с полным сознанием своей ответственности смертный приговор врагу рабочего класса, неужели у меня не хватит мужества привести в исполнение этот приговор, я считал недостойным для себя, коммуниста, посылать другого малосознательного товарища исполнять этот приговор, считал недостойным не показать ему пример. В первый момент было тяжело. На войне я убивал много, но там другое дело: там действуешь в пылу аффекта, а здесь сознательно отнимаешь самое лучшее — жизнь. Я не знал, как подойти к первому, боялся, что не смогу сразу убить человека и заставлю его напрасно мучиться. Надо было еще, чтобы револьвер первый раз дал сразу три осечки! Когда упал первый человек, я стоял над ним растерянный. Силы воли было много: взял себя в руки и почти всегда участвовал в расстрелах, причем сознательно никогда не одурманивал себя спиртом, как это обыкновенно делалось. Чека была в то время всё, и обыватели держали курс на Чека. Недаром говорили, что все делятся на сидевших, сидящих и тех, которые будут сидеть. Мое имя гремело в Киеве, меня считали грозой и указывали пальцами…»
(В отрывках из рукописи сохранен стиль и орфография оригинала.)
Имя одного из руководителей Киевской чека было Николай Панаретов. Это он написал исповедь, закончив ее за ночь до расстрела. Его биография заслуживает того, чтобы рассказать о нем более подробно.
Когда-то, совсем мальчишкой, я прочитал книгу, поразившую меня — «Хождение по мукам» Алексея Толстого. Я столько раз за свою жизнь перечитывал ее, что практически выучил наизусть.
Вспомните расхлябанный мягкий вагон, посланцы Махно — Рощин и Лева Задов пьют спирт и едут в Екатеринослав. Задов говорит Рощину: «Мчусь в кровавом вихре».
Эти слова необыкновенно точно характеризуют всю жизнь непростого человека Николая Панаретова: гимназиста, студента, прапорщика в Первую мировую, партийного функционера РСДРП, чекиста, налетчика.
Странная, жестокая, лихая жизнь человека, попавшего в «кровавый вихрь».
Отец его был врачом, мать — акушерка. Потом семья переехала в Томск, где Николай поступил в гимназию. Обычная трудовая интеллигентная семья, не чуждая либеральных взглядов.
В 1911 году Николай Панаретов едет в столицу продолжать учебу. Он поступает в Кронштадтское военно-морское инженерное училище, но быстро уходит из него. Получить после выпуска серебряные погоны и стать на флоте офицером, как говорили тогда, второй категории — не для него.
Он решает делать гражданскую карьеру и поступает в Петербургский университет.
А через два года начинается война. Он освобожден от призыва; студентов тогда до окончания учебы в армию не брали. Но Панаретов добровольно идет в школу прапорщиков, заканчивает ее и попадает на австрийский фронт. Молодой прапорщик принимает полуроту.
Панаретов оказался хорошим командиром, а главное, храбрым. Он первым поднимался в атаку, отважно дрался, удерживая позиции, ходил в ночной поиск за языком. За полгода он получил следующий чин и первые офицерские награды за храбрость.
В одной из атак Панаретов был ранен и контужен и очнулся в плену. И здесь его жизнь больше напоминает авантюрный роман. Он готовил знаменитый побег генерала Лавра Корнилова, трижды бежал сам.
Его ловили, избивали и после третьего побега отправили в спецтюрьму. Там он начал симулировать паралич правой стороны. Австрийские военные врачи не могли его расколоть и решили обменять на потерявшего ноги австрийского офицера.
Обмен происходил на границе Швеции и Финляндского княжества. Когда носилки с парализованным русским подпоручиком перенесли через границу, больной вскочил и, к великому изумлению собравшихся, начал плясать.
В Петроград он вернулся героем. О нем писали газеты, лучшие салоны столицы распахнули для него двери.
Панаретов закрутил ослепительный роман с красавицей фрейлиной Высочайшего двора Ганецкой.
Предреволюционный Питер гулял, как перед Страшным судом. Все дни Панаретов проводил в кутежах, благо деньги были, и бесчисленных романах.
И грянула Февральская революция. Пробил час авантюристов всех мастей.