Приступить к ликвидации, стр. 17

— Как ты думаешь, Соловьев, почему Ефремов открыл дверь?

— Не знаю.

— А на улице Красина?

— Рок какой-то.

— А ты, Соловьев, мистик.

— Не понял, товарищ подполковник.

— Ничего, это я так, мысли вслух. Вы работайте, а мы поедем. Эксперты останутся с вами.

Данилов (утро)

Они вышли из машины за две улицы до тупика со смешным названием. Придумал же хороший человек ему имя — Почтово-Голубиный. Шли по узкой тропинке тротуара мимо угадывавшихся в темноте маленьких одноэтажных домиков-дач. Кунцево было не столько районным городом, сколько дачным местом Москвы.

До войны Данилов с Наташей бывали здесь несколько раз у Серебровского, которому как работнику наркомата полагалась казенная дача. У Сергея была тогда очередная любовь. Самая последняя, как уверял он Данилова. На лужайке перед домом топили шишками самовар, женщины суетились с закуской, а Серебровский, наигрывая на гитаре, пел приятным хрипловатым баритоном.

Сапоги скользили, снег под ногами скрипел, как несмазанные петли двери. И Данилову казалось, что звук этот, неприятный и резкий, прорывается сквозь плотно прикрытые ставни домов.

— Далеко еще? — спросил он.

— Метров двести.

Операцию проводили совместно с Кунцевским райотделом милиции. Они и давали установку на Розанова. Ни в чем предосудительном бывший адвокат замечен не был. Работал юрисконсультом районного отделения ВОС [4], преподавал в городской юридической школе, активно откликался на все общественные мероприятия.

Обыкновенный законопослушный гражданин.

Кончилась длинная, прямая как стрела Почтовая, налево началась Полевая. Тупик с добрым названием оказался коротким и широким. В нем было всего четыре дома. Дача Розанова стояла на самом краю города: двухэтажная, со странной башенкой, изящной и островерхой.

— Ничего дом, — сказал Муравьев за спиной Данилова.

— Только брать его трудно, — хохотнул Никитин.

— Товарищ подполковник, — подошел старший оцепления, — в доме тихо, никто не приезжал, никто не выходил.

Данилов еще раз посмотрел на дом. Снег кончился, ветер разогнал тучи, и утренние звезды повисли над городком. На фоне неба остроконечная башенка на доме Розанова гляделась легкомысленно и добро.

— Сколько человек в доме? — Данилов расстегнул шинель, вынул из кобуры маузер.

— Трое. Пришли вчера в девятнадцать со стороны поля.

— Ребята в поле замерзли, наверное?

— Есть немного. Всю ночь ведь, товарищ подполковник.

Итак, дом блокирован, подходы к нему также. Теперь оставалось совсем немного — попасть в дачу. Конечно, можно было пойти постучать в дверь, сказать, что телеграмма. Но не те люди сидели за этими закрытыми дверями. Окна заложены ставнями, двери крепкие. Если они начнут стрелять, то положить могут многих.

— Где начальник райотдела? — повернулся к людям Данилов.

— Я здесь, Иван Александрович.

— Нужна машина или телега с дровами.

— А уголь подойдет?

— Подойдет.

— У нас во дворе полуторка с углем стоит, должны разгрузить с утра.

— Найдется, во что переодеть троих?

— Смотря во что.

— Валенки, ватники, брюки ватные. Ну чтобы на грузчиков похожи были.

— Попробуем.

— Тогда пошли.

Через тридцать минут, ревя мотором, в Почтово-Голубиный тупик въехала полуторка, груженная углем. В кузове на брезенте лежал человек в грязном ватнике, некоем подобии шапки и разношенных валенках. В кабине сидели еще двое, грузчик и шофер. Машину вел Данилов. Он давно уже не сидел за баранкой, а на грузовиках вообще не ездил, поэтому полуторка шла странными скачками.

— Пожгет сцепление, — с сожалением сказал начальник райотдела, глядя, как машина, дергаясь, моталась из стороны в сторону.

Но все же Данилов освоился с машиной и к даче Розанова подкатил сравнительно грамотно. Полуторка затормозила, почти уткнувшись носом в ворота.

Никитин выпрыгнул из кузова, обошел машину, стукнул валенком по переднему скату, и, подтянувшись на руках, перемахнул через забор.

Никитин

Ничего себе участок отхватил этот адвокат. Дачка, сарай, сад. Летом здесь, наверное, красота. Ворота были заперты.

Никитин распахнул калитку и крикнул:

— Петя, погуди им!

За забором хрипло заревел клаксон. Никитин вразвалку зашагал к дому, на ходу цепко поглядывая на забранные ставнями окна, на массивную дверь, на стекла террасы, перетянутые бумажными крестами.

Дом молчал. Никитину не нравилось это. Он был как ростовая мишень на белом снегу. В любую минуту утреннюю тишину мог разорвать выстрел… А там… Не очко меня сгубило, а к одиннадцати туз, как любил говорить его товарищ из Тульского угрозыска.

Но пока ничего, до крыльца дойти дали.

Клаксон ревел. Никитин кулаком забарабанил в дверь.

— Чего тебе? — спросил голос за дверью.

Значит, стояли, следили за ним, но не выстрелили. Значит, наживку сглотнули.

— Я тебе, между прочим, не нанялся, — заводя себя, заорал Никитин, — ты тут сны видишь, а я вам уголь вози.

— Чего орешь? Какой уголь? — так же спокойно спросили за дверью.

— Какой?! Черного цвета, — рявкнул Никитин. — Давай открывай ворота или я его на улице выброшу.

Он полез в карман, вытащил накладную.

— Распишись и сам таскай, мы тебе не нанялись.

За дверью молчали.

Никитин вновь полез в карман, вынул газетную бумагу, сложенную книжечкой, махорку, лихо скрутил самокрутку.

— Дай спички, хозяин. — Никитин оглянулся и увидел идущего к даче Муравьева, он нес в руках совковую лопату.

— Ну чего они? — крикнул Муравьев.

— Спят, падлы. Давай сгружать на улице. — Никитин закончил фразу матом. — Так дашь ты спичку или нет?

— Кто уголь прислал? — спросил за дверью другой голос.

— Слепые. ВОС. Не хочешь брать, распишись.

Загремела щеколда. Дверь распахнулась. На пороге стоял человек в свитере, похожий на квадрат.

«Слон», — понял Никитин.

— Где расписаться? — спросил Слон.

— Дай спичку.

Слон полез в карман, достал коробок, протянул Никитину.

Никитин схватил протянутую руку, почувствовав под свитером стальную упругость мышц, и, падая, потянул Слона на себя. Они покатились с крыльца, и Никитина словно припечатала к земле тяжесть чужого тела.

Муравьев

Он увидел, как Никитин, падая, потащил за собой здорового амбала, увидел открытую дверь и, вытащив пистолет, бросился к крыльцу.

За спиной его взревел мотор полуторки, раздался удар, заскрипели ворота. Он обернулся на крыльце и увидел Никитина, прижатого к земле, и финку в поднятой руке его противника, которая вот-вот должна опуститься.

Игорь дважды выстрелил в широкую квадратную спину, обтянутую свитером, и вбежал на террасу. Пусто. Дверь дачи закрыта. Игорь трижды выстрелил в замочную скважину, рванул дверь, она начала поддаваться. Пуля, выбив щепки, просвистела совсем рядом, и Муравьев отскочил в сторону.

— Возьми монтировку. — Рядом стоял Данилов.

Никитин без шапки, в ватнике с оторванным рукавом, морщась от боли, поднимался по ступенькам.

Данилов

К даче бежали люди. За дверью кто-то бессмысленно стрелял. Летели щепки, звенели разбитые стекла террасы. Никитин, бормоча что-то злое, вогнал монтировку в дверь и, не обращая внимания на пули, налег на нее плечом.

Дверь распахнулась. Они вбежали в прихожую.

В полумраке дома Данилов заметил силуэт человека и скорее догадался, чем увидел гранату в его поднятой руке, он выстрелил и крикнул:

— Ложись!

Граната рванула тяжелым гулом, многократно повторенным стенами, потолком, полом. Упругая взрывная волна выдавила стекла, и ставни с треском лопнули. Над их головами по-поросячьи взвизгнули осколки, тупо ударяясь в стены.

Данилов бросился в комнату. На полу лежало нечто, оставшееся от человека. Граната есть граната.