Заговор Важных, стр. 36

— Ненавижу фарсы, этот пошлый набор скабрезных фраз и непристойных жестов, — заявил маркиз, недовольный выбором Жюли д'Анжен.

И он вызывающе посмотрел на своих соседей по карете, полагая, что они немедленно вступят с ним в спор.

Жюли де Вивон взяла Луи за руку, давая понять, что на провокационные заявления кузины и ее жениха лучше не отвечать и хранить молчание.

Спор никто не поддержал, и он прекратился сам собой.

Проезжая по Новому мосту, Луи рассеянно созерцал разношерстную толпу, окружавшую карету. Новый мост являлся истинным центром города. Там расхаживали вооруженные лакеи, сбывавшие из-под полы добро своих хозяев, торговцы каштанами и крысиным ядом, продавцы уксуса, зубодеры и трубадуры, дрессировщики медведей и паяцы, толпились доступные девицы, выдававшие себя за служанок или прачек.

Перебравшись на левый берег, карета направилась к Нельским воротам, в новый квартал, где шло бурное строительство.

В прошлом веке этот уголок Парижа еще вмещался в стены времен Филиппа Августа, проходившие по нынешней улице Мазарини. В конце стены, на берегу Сены стоял Нельский дворец, над которым высилась зловещая башня; [49] небольшое здание рядом с ней именовалось Малым Нельским дворцом.

В подножии Нельской башни проделали новые — Нельские — ворота, выходившие на грязную дорогу. Дорога вела на пустырь Пре-о-Клер, расположенный под стенами аббатства Сен-Жермен.

В свое время здание Нельского дворца приобрел Луи де Гонзаг, герцог Неверский, и перестроил его в соответствии с собственными вкусами. В этом дворце его супруга-герцогиня набожно сберегала голову своего любовника Коконнаса.

Внучка Невера, Мари де Гонзаг, любовница Сен-Мара, в 1641 году продала обветшавший дворец Анри де Генего, и тот с помощью Мансара превратил его в роскошный особняк. Фасад нового дворца смотрел на Сену, и сейчас, когда карета проезжала мимо, пассажиры могли любоваться его великолепием.

В этом квартале уже за пределами городских стен появилось множество новых домов и проглядывали контуры будущей улицы Мазарини, строившейся на месте улицы, носившей название Фоссе. В этом месте древнюю стену снесли почти целиком. Квартал стал модным со времен королевы Марго, когда для нее там построили дворец. В начале улицы Фоссе, на берегу Сены бродили стада домашних животных, лошади, мулы, ослы, коровы и овцы испражнялись в грязные воды Сены.

Карета свернула налево, и вскоре справа показался зал для игры в мяч, снятый Покленом для своего театра. Горделивая надпись, выполненная большими буквами на длинном куске ткани, прибитом над дверями, извещала, что здесь дает представления «Блистательный театр».

Пассажиры вышли из кареты, и кучер отправился на соседний постоялый двор — кормить коней и дожидаться хозяев.

Наши друзья вошли в просторный зал, скудно украшенный несколькими потертыми гобеленами. В помещении толпился народ: ремесленники, солдаты, стряпчие, пажи и личности неопределенных занятий, выражавшие радость по поводу посещения театра всевозможными выкриками, шуточками, а также хрюканьем и мычаньем. Полицейский комиссар с дюжиной помощников с трудом пытались навести хотя бы видимость порядка.

Если ложи в зале отсутствовали, для людей благородного звания стулья ставили прямо на сцене. Заплатив по восемнадцать су за каждый билет, обе Жюли, маркиз и Луи проследовали на сцену в сопровождении служителя по залу.

Очень скоро все кресла на сцене были заняты, и служителю пришлось поставить еще несколько банкеток, так что место для игры актеров изрядно сократилось.

Легкая перегородка отделяла сцену от публики. Луи по привычке внимательно осматривал зажженные свечи, расставленные по всему залу, прикидывая, куда бежать в случае пожара.

После долгого, но чрезвычайно шумного ожидания представление наконец началось. Давали две пьесы: драму Тристана Лермита [50] «Смерть Крита» и фарс Поклена «Лекарь-рогоносец». Муж, уверенный, что жена ему изменяет, гонялся за женой, в то время как служанка колотила ревнивого супруга метлой. Грубые и бесстыдные персонажи находили любой предлог посмеяться и повалять дурака.

Жодле делал то же самое в Бургундском отеле, [51] но делал Жодле талантливо, чего нельзя сказать о труппе Поклена. Однако текст был хорош, характеры выразительные, так что Луи был приятно удивлен.

Спектакль окончился; по дороге к карете Жюли д'Анжен сообщила кузине, что ненавидит шутовство комедиантов, и попыталась взвалить на Луи ответственность за выбор спектакля.

— Решительно, шевалье, вашему однокашнику из Клермонского коллежа лучше бы стать, как и вы, нотариусом или же оставаться лакеем, как его отец…

Тут вмешался Монтозье:

— Моя дорогая Жюли, я с вами не согласен, Поклен всего лишь дебютант, но он талантлив, и у него, несомненно, есть будущее. Вот увидите, через несколько лет вы пожалеете об этих словах. Мне понравились обе пьесы, и сыграны они прекрасно, поэтому я ничуть не жалею, что провел сегодняшний вечер в театре.

Жюли д'Анжен взглянула на него, не считая нужным скрыть свое презрение, и не удостоила его ответом. В особняк Рамбуйе они вернулись в молчании.

9

Февраль, март и апрель 1643 года

Весна решительно не желала наступать. Январь шестьсот сорок третьего года выдался холодным, в феврале все окончательно заледенело, а на последней неделе зимы метели и вовсе бушевали каждый день. По утрам на улицы выезжали телеги, подбиравшие и отвозившие на кладбище Невинно убиенных трупы замерзших и умерших от голода.

Жизнь Луи текла без особых потрясений. Он прекратил свои разыскания и работал исключительно в семейной конторе, ибо, когда холода стали совсем нестерпимыми, заболел Жан Байоль, и отец с работой не справлялся. К тому же отыскать Пикара не представлялось никакой возможности.

Расследование Гастона застыло на мертвой точке; казалось, причины убийства Бабена дю Фонтене так и останутся неизвестными.

Новых подтверждений существования связи между Живодером и маркизом де Фонтрай не обнаружилось, и Гастон уже склонялся к мысли, что речь шла о простом совпадении.

Луи неоднократно навещал друга, желая знать, какие у того новости, а также рассказывая ему о тщетных поисках Пикара, которые он вел в парижских кабаках. Вот и сегодня они беседовали в кабинете Гастона.

Луи выглядел таким обескураженным, что Гастон перевел разговор на другую тему.

— Помнишь, когда мы в январе были у Мазарини, пришли сообщить, что его величество плохо себя почувствовал и слег в постель. Так вот, с тех пор король не встает.

Луи встревожился:

— А каким недугом болен его величество?

— Даже не знаю, — недоуменно пожал плечами комиссар. — Боли в желудке, лихорадка… Лафема сообщил мне, что консилиум врачей решил очистить королю желудок. Его величество очень ослабел, почти ничего не ест, его часто тошнит. И улучшения не наступает.

Гастона, казалось, нисколько не волновало то, о чем он рассказывал, однако Луи содрогнулся. Не так давно он уже слышал о подобных симптомах.

Я просто паникер, убеждал он себя, что общего болезнь короля может иметь с болезнью, отправившей на тот свет Дакена?

Гастон продолжал говорить, но Луи уже не слышал его.

Два последующих дня он думал только о странной болезни короля.

В конце февраля, кажется, во вторник, когда Бутье, обедавший у Фронсаков, заговорил о недуге короля, Луи немедленно начал выспрашивать у него подробности и заметил, что Бутье озабочен больше, чем хотел бы казаться.

— Сейчас его величество действительно чувствует себя неважно, однако в начале месяца самочувствие его значительно улучшилось, а две недели назад он даже ужинал вместе с кардиналом Мазарини. Но три дня назад король снова слег, его тошнит и терзает лихорадка. Говорят, он ужасно похудел, — рассказывал Бутье.