Комендантский час, стр. 17
Данилов замолчал, посмотрел на ребят. Лица их казались усталыми и неживыми. Только Муравьев сидел свежий, словно всю ночь спал. Молодость.
— Я думаю, Иван Александрович, — Полесов поднялся, — надо Широкова ждать или у Мишки, или у Флеровой.
— Ты о Малом Ботаническом забыл?
— Там его ждать нечего. Час назад из райотдела сообщили: сгорел дом номер шесть.
— То есть как?
— Просто очень. Упала зажигалка.
— Не вовремя. Ох, не ко времени. Хозяйка-то жива?
— Добро спасала, обгорела. В больнице.
— Ты, Полесов, в эту больницу поезжай. Узнай, что и как. Я думаю, кого-нибудь из девчат туда вместо нянечки послать нужно. Совещание окончено. Муравьев, пойдешь с Флеровой. Ждать будешь там Широкова. Я договорюсь, тебе подмогу дадут, дом оцепят, Шарапов, останься, разговор есть.
Муравьев
— Хотите, я сварю вам кофе? Настоящий черный кофе. Это очень помогает, когда хочешь спать.
— Я не знаю, удобно ли?
— А чего неудобного, хозяин здесь вы, только прикажите.
— Вот это вы напрасно, Марина Алексеевна…
— Шучу, сидите и ждите. Сейчас будет чудный кофе, меня научил варить старик в Батуми.
Флерова вышла. В квартире было необычайно тихо. Игорь разглядывал натюрморты на стене, и ему на секунду показалось, что никакой войны вообще нет. Тишина окутывала его вязкой пеленой. Воздух в комнате слоился сизым табачным дымом.
«Нужно открыть окно. Обязательно открыть окно, иначе я засну».
Игорь подошел к старому креслу, покрытому истлевшей шкурой, и сел, вытянув ноги, только теперь он почувствовал смертельную усталость. Глаза начинали слипаться. Муравьев глубоко затянулся папиросой.
«Ты смотри, Игорь, идешь на задание старшим. Я договорился, дом оцепят. Где ставить людей, участковый покажет. Если что, стреляй, но лучше живым бери. Очень он нужен нам, Широков-то, живой нужен. Разговор с ним один есть».
Игорь встал, посмотрел в окно. На улице — пусто.
Это хорошо, значит, ребята из отделения укрылись как следует. И вдруг ему стало не по себе: а если кто-нибудь видел его в окне? Муравьев задернул шторы и снова сел в кресло.
В комнате с шорохом ожил репродуктор:
«Доброе утро, товарищи! Передаем сводку Совинформбюро.
В течение 22 июля наши войска вели бои на петрозаводском, порховском, смоленском и житомирском направлениях. Существенных изменений в положении войск на фронтах не произошло.
Наша авиация за 22 июля сбила 87 самолетов противника. Потери советской авиации — 14 самолетов.
По дополнительным данным, при попытке немецких самолетов совершить в ночь с 21 на 22 июля массированный налет на Москву уничтожено 22 немецких бомбардировщика. В условиях ночного налета эти потери со стороны противника надо признать весьма большими. Рассеянные и деморализованные действиями нашей ночной истребительной авиации и огнем наших зенитных орудий, немецкие самолеты большую часть бомб сбросили в леса и на поля на подступах к Москве. Ни один из военных объектов, а также ни один из объектов городского хозяйства не пострадал.
Следует отметить самоотверженное поведение работников пожарных команд, работников милиции, а также московского населения, которые быстро тушили зажигательные бомбы, сброшенные над городом отдельными прорвавшимися самолетами, а также начинавшиеся пожары».
Игорь внимательно прослушал сводку. Она была ему вдвойне интересна. Как-никак, а он являлся участником ночных событий.
Хозяйки все не было. Муравьев устал ждать кофе. Глаза резало, словно в них попало мыло. Игорь закрывал их, потом открывал на секунду, потом снова закрывал. Комната начала колебаться, по ней пробегали золотистые искры. Она то отдалялась, то вновь наезжала. Оцепенение и покой сковали его тело. Мимо окна с грохотом проскрежетал трамвай. Басовито задрожали стекла. Но Игорь уже не слышал этого. Он спал.
Марина вошла минут через десять. Муравьев спал, бессильно опустив руку вдоль кресла.
«Пусть, — решила она, — пусть поспит. Дверь закрыта, а если позвонят, я его разбужу».
На него обрушился вал воды, грохочущий и упругий. Игорь хотел закричать и проснулся. Мимо окон шел трамвай. Муравьев взглянул на часы. Десять. Значит, спал он четыре часа. Ничего себе, старший засады. Он хотел встать и тут услышал голоса.
— Откуда я знаю… Ты приходишь и уходишь… Я не спрашиваю тебя, с кем ты проводишь ночи…
«Марина», — понял Игорь.
— Это что, ревность? Или плохо срепетированная роль? Я что-то не узнаю тебя.
Муравьев встал и чуть не закричал от боли. В затекшие ноги врезались сотни иголок.
«Господи, мне только этого не хватало!»
Пересиливая боль, он все же поднялся и сделал первый шаг. А за дверью продолжали спорить.
— Конечно, ты не узнаешь меня. Где я, как я, что я — тебе наплевать. Ты спросил, есть ли у меня деньги?
— Вот ты о чем. Деньги… А как же чистота и святость чувства, которую ты так любила?
— Чистота? О какой чистоте ты можешь говорить? Ты ее убил, так же как Зяму…
— Стоп! Откуда ты знаешь, что он убит? Ты же не выходила из дому.
— Я…
— Да, ты. Может быть, ты все же выходила? Молчишь? Откуда ты знаешь о его смерти? Говори!
— Она ссучилась, Резаный, ссучилась она, факт, — сказал за дверью еще кто-то.
«Их двое, всего двое».
Игорь почувствовал, как у него по спине побежали мурашки. Так всегда бывало в детстве перед началом драки. Он потянул из кармана наган, взвел курок.
А за дверью все тот же голос, хриплый и низкий, продолжал убеждать Резаного:
— Она снюхалась с чекистами. Эта падаль заложит нас. Ну, чего ждать!
— Так, — сказал Резаный. Голос его стал ломким и угрожающим. — Так. Значит, вы, мадам, стали просто сексотом, или как это называется у вас в МУРе…
— Вадим… Ты меня не понял. Я звонила туда по телефону. Я выходила в автомат.
— Одна ложь порождает другую. Ты не могла туда звонить, мы обрезали телефонный шнур. Откуда ты знаешь?
Зазвенела пощечина.
Нужно только толкнуть ногой дверь. Это совсем нетрудно. Просто взять и толкнуть. Потом войти и приказать им поднять руки. Но им овладела предательская слабость. Дверь разделяла жизнь надвое. Одна половина ее привычная, в ней живет он, Инна, мама, сестра. Живут его друзья и мечты. Другая — страшная, там убивали, били женщин… Он войдет, выстрел…
— Подожди! — высоко закричал женский голос.
Игорь толкнул ногой дверь и шагнул в комнату:
— Руки! Ну! Пристрелю, если двинетесь.
Широков стоял ближе к двери, второй, его Муравьев видел краем глаза, плотный и приземистый, медленно пятился к буфету.
— Дом окружен. Сопротивление бесполезно.
И тут Игорь допустил ошибку. Все свое внимание он сконцентрировал на Резаном, забыв о втором, глядевшем на него с тяжелой ненавистью. Всего на две секунды он потерял его из поля зрения. Тяжелая ваза, словно снаряд, перелетела комнату и ударила его в грудь. Игорь шагнул назад и упал, споткнувшись о стул.
Он услышал крик «Беги!» и, падая, дважды выстрелил во второго, плотного.
Резаный бросился к двери.
Марина увидела, как упал Муравьев, как медленно сползал по стене бандит, кровь пузырилась у него на губах, и похож он стал на тряпичную куклу. Она видела Вадима, бегущего к двери, рвущего из кармана пистолет. Вот он обернулся и поднял его.
«Все», — понял Игорь. Черная дыра ствола показалась ему огромной и устрашающе глубокой.
Марина увидела лежащего уполномоченного. Вадима, целящегося в него из пистолета. И вдруг она вспомнила, как принесла кофе и увидела этого совсем еще мальчика, крепкого и красивого, спящим. Он спал, словно ребенок, положив голову на валик кресла, и щеки у него были розовые, словно у ребенка, только над губой чернел пушок.
«Он еще, наверное, не бреется», — подумала она тогда. Воспоминание обожгло и погасло. Длилось всего долю секунды. Марина сделала шаг вперед. Ее ударило дважды. Боли она не почуствовала, но сила удара отбросила ее и швырнула на пол.