С НАМЕРЕНИЕМ ОСКОРБИТЬ (1998—2001), стр. 56

(Однажды эта птица опустилась на нос моей яхты, около якорной цепи. Какое-то время она не двигалась — должно быть, очень испугалась. «Оставайся, — сказал я без слов. — Я тебя не обижу». Но тут мне понадобилось ставить паруса, и неосторожное движение спугнуло птицу. Я долго смотрел, как она летит к югу, совсем низко над морем. У нее почти не осталось сил, но она продолжала бороться. Вскоре я потерял ее из виду).

2001

ОБ АНГЛИЧАНАХ И СОБАКАХ

Мой английский читатель написал мне интересное и полное живого юмора письмо, в котором с непередаваемым изяществом отчитал меня за привычку обзывать сынов Великобритании «английскими собаками». Ему хотелось бы знать, отчего я так нетерпим к породам, выведенным на его родине. Позвольте объясниться: английские собаки достойны всяческого уважения. Я имею в виду тех, кто говорит: гав-гав. Такие собаки, английские или нет, кажутся мне в высшей степени достойными существами, как я уже отмечал на этой странице, зачастую куда более достойными, чем люди. Было бы неплохо обладать их умом и благородством. Что же касается именно английских пород, то доказательством моей приверженности к ним можно считать тот факт, что у себя дома я держу лабрадора. С ними обожает фотографироваться принц Чарльз.

Если же говорить о двуногих англичанах, тут совсем другое дело. Мне бы не хотелось, чтобы мой английский друг принимал это на свой счет или на счет своей родины. Родина в данном случае меня нисколько не волнует. По крайней мере — родина, как ее понимают фанатики, проходимцы, дураки и злодеи. В конце концов, у каждого из нас собственный опыт и собственный критерий истины. И даже индивидуальное чувство юмора. Они определяют наши взгляды. Сам я родился в городе, неразрывно связанном с морем и прошлым. В этом городе привыкли считать, что от Англии исходит угроза. Из книг, из рассказов матери и деда я научился уважать этих напыщенных мерзавцев как политиков, дипломатов, воинов и прежде всего — моряков. И в то же время презирать их за лицемерие и жестокость. Особенно неприятна их манера переписывать историю по собственному вкусу, подчеркивая свое превосходство над другими народами. В любой книге о войне за независимость, морских сражениях или пиратах англичане стараются дискредитировать и унизить моих соотечественников. Прочтите английские военные мемуары, и вы узнаете, что это англичане разбили Бонапарта в Испании, а немытые и трусливые испанские союзники были еще хуже врагов-французов. В принципе, зная своих сограждан, я почти готов поверить. Но утверждения о том, что Испанию от Наполеона освободил Веллингтон, — уж точно полная чушь.

Существует немало доказательств исторического вероломства англичан, необоснованных нападений на испанские позиции, стремления оправдать благими целями колониальное соперничество или обыкновенное пиратство. В 1804 году они без предупреждения потопили четыре испанских фрегата. Можно еще вспомнить нападения на Гибралтар, Гавану, Манилу, вест-индскую Картахену. У британцев есть привычка замалчивать свои неудачи и непомерно раздувать победы. Один английский профессор утверждал в своей лекции, что Нельсон не потерпел ни единого поражения. Однако я с детства знаю, что испанцам дважды удалось победить адмирала. В первый раз — в 1796 году, когда ему пришлось не только бросить добычу, но и бежать на двух фрегатах, «Минерве» и «Бланш», потеряв целую эскадру. Второй — когда после неудачной попытки захватить врасплох Тенерифе он потерял триста человек и собственную руку в придачу.

Надеюсь, мой английский друг понимает, что я и в мыслях не имел доказывать превосходство испанцев. Я лишь перечисляю факты. Я знаю свою историю не хуже, чем некоторые знают свою. Если у Испании был Трафальгар, у других был Сингапур. С другой стороны, блестящие британские испанисты Эллиот, Паркер и Камен помогли мне лучше понять мою собственную страну. Оглядываясь назад, я не злорадствую и не комплексую. Я просто помню. И потому между парой шуточек могу рассказать кое-что о жителях туманного Альбиона, если они оскорбляют нас. Я вовсе не считаю англичан своими врагами. Они ведь тоже читают мои книги. Я сын своего времени и хорошо понимаю, что история — это одно, а трепать языком в журнальной колонке — совсем другое. А вообще-то во всем виноват мой сосед король Редонды. Это он подарил мне гравюру с надписью «английские собаки». Вот уж кто самый настоящий англофил! К тому же, в то время такое обращение было обычным делом. В XVI—XIX веках британцы называли нас фанатичными папистами, полуденными демонами, грязными маврами. Тёрнер изобразил испанцев при Трафальгаре в тюрбанах, чем, пожалуй, незаслуженно нам польстил. Я уж не говорю о том, как нас до сих пор аттестует желтая пресса Ее Величества.

В БАРЕ У ЛОЛЫ

Сегодня я вновь прошу у вас разрешения посидеть в баре с приятелем. На этот раз — в баре у Лолы. Такого бара не существует, я его выдумал. В нем старинные изразцы на сценах, две дубовые стойки, пропахшие кислым вином, пара старых рекламных плакатов: «Анисовая Моно» и «Фундадор». На фасаде еще одна вывеска, тоже из изразцов: «Нитрат Чили». Лола — квартеронка, смуглая красавица, миниатюрная, но очень сильная, она обладает молчаливой мудростью, которую дают годы, проведенные за стойкой. В баре только завсегдатаи: пьянчуги, что завтракают вином в девять утра, анонимные алкоголики без комплексов, портовые рабочие, каменщики и водопроводчики. Сам Лоцман время от времени заглядывает сюда, чтобы выкурить сигарету и молча выпить кружку пива в углу. По вечерам и выходным в бар набивается молодежь, которая прекрасно ладит с дневными клиентами. Таков бар у Лолы.

Сегодня за пиво платит Антонио, для друзей Тони. Я как раз его друг. Антонио двадцать семь лет, он настоящий солдат, почти без образования, со всеми соответствующими пристрастиями, способный пустить слезу после четвертой рюмки выше ватерлинии, услышав «Песню свободы» своего земляка Лабордеты. Хотя нужно сказать, что слезы Антонио — это слезы ярости. Существуют разные виды слез, и каждый плачет по-своему. На самом деле Антонио и вправду солдат с картины Веласкеса — но лишь в глубине души. Только с теми, кто способен увидеть пику в его руках.

Между глотками Антонио разглядывает груди Лолы. Они, к слову сказать, великолепны и, насколько можно судить по декольте Лолиных блузок, смуглы и гладки. Все мы любуемся ими, но Лола не возражает, поскольку мы делает это со всем уважением и без всякой задней мысли, как любуются закатом или заигравшимся в парке малышом. Продолжая смотреть, куда смотрит, Антонио просит еще две кружки и говорит мне: послушай, брат. Дело в том, что ни я, ни все мои по правде не живем в этой хреновой стране. Сам я пашу как лошадь с шестнадцати. Мне доводилось читать всякую статистику, демографические исследования и прочий бред, и я понятия не имею, о какой это волшебной стране из диснеевского мультика там говорится. Я приползаю домой полумертвый, включаю телевизор, а там всякие мальчики и девочки, симпатичные такие, умные, одеты хорошо. Одним словом, мажоры. И что характерно, приятель, никто из них не работает. Даже не так, как я, не так, чтоб кровь из носу. Ну да, они учатся, хотя всем уже за тридцать, и у всех такие экзистенциальные проблемы, со смеху помереть можно. А люди смотрят, принимают все за чистую монету, и в конце концов начинают им подражать. Такие всё слопают без соли: мол, Испания на подъеме, мы европейцы дальше некуда. Можно подумать, что зомби, которых встречаешь метро в семь утра, — твои галлюцинации. Ты ведь образованный, вот и расскажи мне, какого хрена творится. То ли вокруг марсиане, то ли я псих, то ли я сам марсианин и заодно псих, то ли нам изо дня в день врут.