С НАМЕРЕНИЕМ ОСКОРБИТЬ (1998—2001), стр. 16

На самом деле нужно всего лишь заглянуть в библиотеку, собственную или городскую, и полистать книги. (Библиотека, от греч. «библос», — собрание книг. «Книга» — сшитые вместе и заполненные буквами листы бумаги, из которых можно узнать разные вещи.) Тогда станет ясно, что идея праздновать конец века 31 декабря 1999 года — не что иное как порождение повсеместного идиотизма и гнусного телевидения, колонизированного самой могущественной и необразованной нацией мира.

Согласно книгам, третье тысячелетие начнется не 1 января 2000 года, а ровно через год, 1 января 2001. На девятьсот одиннадцатой странице пятого тома энциклопедии «Эспаса» сказано, что нулевой год является окончанием века, а не началом нового. Даже полный профан в математике, вроде меня, легко сообразит, что если число десять завершает первый десяток, а одиннадцать начинает второй, то и первая сотня кончается числом сто, и так далее. Это правило распространяется и на временны?е периоды. Словарь Испанской королевской академии определяет век как «временной отрезок в сто лет», а вовсе не девяносто девять. Кроме того, принято считать, что наша эра начинается с первого года жизни Христа, а не с нулевого. В астрономии есть понятие нулевого года, но для истории его не существует. Вести летоисчисление ab incarnatione Christo, то есть — от воплощения Христа, 25 марта, предложил Дионисий. Так 754 год по юлианскому календарю, утвержденному Юлием Цезарем, превратился в 1-й по новому христианскому календарю. Потом начало нового года перенесли на 25 декабря, а еще позже — на первое января. А еще через некоторое время появился Кеплер и заявил, что его коллега Дионисий ошибся на пять лет. Однако менять устоявшееся летоисчисление никто не стал. Страх перед концом света, охвативший человечество в 999 году не имел никаких оснований — ни астрономических, ни исторических. Это было не что иное, как религиозный предрассудок и мистический ужас перед числом 1000.

В наше время предрассудков, слава богу, стало меньше, а истерия продолжается. И нет никаких сомнений в том, что в ближайшую новогоднюю ночь бо?льшая часть человечества станет, звеня бокалами, провожать второе тысячелетие. Прошла тысяча лет или, точнее, девятьсот девяносто девять, а мы так и не поумнели.

ВАПРОСЫ КУЛЬТУРЫ

Передо мной лежит фотография обнаженного человеческого тела в полный рост, сделанного из желатина с кусочками фруктов. Я нашел ее в одной из общенациональных ежедневных изданий, в разделе культуры. Если верить подписи под фотографией, перед нами не десерт, а произведение искусства. Чтобы у нас не оставалось сомнений в этом, автор произведения, какой-то мексиканский художник, был запечатлен на той же фотографии, тоже голый, но в фартуке и маске, как у генерала Маркоса, с автономным микрофоном на ухе. Такие приборчики вошли в моду благодаря Мадонне. Художник режет пирожное большим ножом, раскладывает куски по пластиковым тарелочкам и раздает столпившимся вокруг жизнерадостным идиотам, страшно довольным возможностью поучаствовать в акте антропофагии. Вокруг фотографы, молодые люди с печатью интеллекта на лице, имеющие обыкновение выступать с получасовыми речами, когда их просят сказать несколько слов, респектабельные на первый взгляд дамы в жемчугах, изящные барышни, вульгарные особы с претензией на снобизм и прочая публика, характерная для таких мероприятий. И все, распихивая друг друга, лезут под руки художнику, будто боятся пропустить исторический момент. Становится ясно, что художник — это человек в лыжной маске, а искусство — исключительно гастрономический акт. Его смысл в том, чтобы испытать эстетический оргазм, поедая желатиновый пенис с пластиковой тарелки.

В толпе не было ни одного министра, вероятно, потому, что в те дни как раз проходил конгресс Народной партии. Впрочем, я ни капельки не сомневаюсь, что они подошли чуть позже, прячась от камер, с пластиковыми тарелками в руках и перепачканными кремом губами, и долго разглагольствовали о том, что у акции великолепный вкус, что десакрализация культуры — это грандиозно, что искусство давно пора сделать неформальным, и так далее. Как известно, самые невежественные люди — это политики. В Испании слова «политик» и «невежда» — почти синонимы. Тем больше им нравится мелькать на страницах изданий, посвященных искусству. О чем только ни пишут в подобных изданиях. Теперь, дамы и господа, искусством может стать все что угодно. Кто читает статьи о культуре? Кому нужны все эти постановки и натюрморты? Классическая культура не просто безнадежно устарела. В ней кроется что-то опасное, реакционное, отдающее фашизмом. Тот, кто с этим не согласен, — ублюдок и реакционер. Редакторы отделов культуры многих газет, даже «Семаналя», с этим уже смирились. К высокой культуре относят и мексиканца в лыжной маске, и «Супер-моделей» с Наоми Кэмпбелл, и вино с берегов Дуэро, и даже рождение очередного ребенка Росито. А почему бы и нет? Чем это хуже фресок Пьеро делла Франчески, концерта Альбениса или романа Мигеля Делибеса? Не так давно я нашел в разделе культуры одного еженедельника как раз то, чего там точно не хватало: отчет о корриде и интервью с Хесулином. А почему бы не писать о футболе? Вот уж поистине массовая культура!

О культуре рассуждают все кому не лень. А тон в этих рассуждениях всегда задают безграмотные выскочки, которым все равно, чем руководить: министерством промышленности, иностранных дел или образования и культуры. А то и вовсе НАТО. Им охотно вторят дураки, оппортунисты и проходимцы всех мастей. Общество, СМИ и все остальные панически боятся отстать от моды и потому стремятся внести свой в вклад в политически корректное понимание культуры и с экстатическим воодушевлением приветствуют все новые начинания. Прямо как в старой сказке: толпа невежд громко хвалит новое платье голого короля.

ГЛЯНЦЕВЫЕ ИДОЛЫ

На самом деле они правы. Несколько недель назад в статье о прекрасных и гордых женщинах, ради которых мужчины разрушают города, сворачивают горы и отправляются по миру, я посетовал, что в наше время их сменили сплошные куклы Барби. Вместо царственных Марии Феликс, Ким Новак и Авы Гарднер появились сериальные красотки и бесполые модели. Ничего удивительного, что некоторые дамы тут же возжаждали моей крови. Об этом пишет мой читатель Анхель Эхарке. Многие требуют линчевать меня, другие находят, что в чем-то я все же прав. Тощая пятнадцатилетняя девчонка, в которой изящества не больше, чем в анекдотах Иньяки Анасагасти, благодаря Голливуду стала секс-символом. Все верно, соглашаются мои читательницы, но где, скажите на милость, настоящие мужчины?

Должен признать, разгневанные дамы совершенно правы. Печально, что Сандра Буллок и Вайнона Райдер стали идеалами женственности, но и мужчинам современного Голливуда далеко до героев черно-белого кино. Где Хамфри Богарт и Кларк Гейбл, Кёрк Дуглас, Шон Коннери или Берт Ланкастер? Харрисон Форд — вот все, что нам осталось. Где суровые и благородные мужчины, умеющие произносить «Прощай, детка!» так, что зрительниц пробирает дрожь. Заменители вроде Мела Гибсона или Кевина Костнера не так уж плохи, но безнадежно далеки от идеала. Пол Ньюман и Роберт Редфорд давно позабыты. Сейчас принято жить одним днем. Одна моя знакомая утверждает, что Редфорд давно превратился в антиквариат.

Кто из нынешних кумиров сумел бы повторить успех идолов прошлого? Том Круз, Брэд Питт и Киану Ривз заставляют поклонниц визжать от восторга и собирают огромные кассы. Эти актеры похожи на синтетические йогурты. У них есть все, кроме вкуса. Да, Ди Каприо в «Титанике» действительно очень хорош. Ни одна девушка перед таким не устоит. Да, камера его просто обожает. В современном кино почти нет столь же талантливых актеров. Разве что Джонни Депп. Когда они играют дальнобойщиков, полицейских, шахтеров, террористов или капитанов немецких субмарин, носят футболки, стреляют из пистолета и дерутся на кулаках, можно подумать: вот они, настоящие мужики. Но на следующий день видишь их в передаче «Десять минут» на пляже в майке-сеточке, сшитой из некоего подобия свадебной вуали, и бейсболке козырьком назад, понимаешь: снова не то. Ничего похожего.