Четвертый эшелон, стр. 6

— Когда вы шли на работу, вы никого не встретили у дома пятнадцать?

— А правда, что барыга этот, из шестой квартиры, нашего участкового убил, Василия Андреевича?

— Почему барыга?

— Форменный, да ты погляди на него, одет в кожу, бурки-чесанки, рожа лоснится.

— Убили, это правда, но не он.

— Вечная ему память, хороший человек был, хоть и милицейский, душа в нем имелась, недаром фронтовик, с наградами.

— Так как же, Вера Анатольевна, вы встретили кого-нибудь?

— Ясно дело. Витьку Шабалина из третьего дома, он в аптеку бежал, Гусеву Надежду с набережной…

— Вы меня не поняли, я имею в виду незнакомых людей.

— Ну а из незнакомых военный шел.

— Какой военный?

— Известно какой. Пальто на нем кожаное с погонами и шапка высокая.

— Такая, как у меня?

— Да тебе до такой шапки как медному котелку служить, я ж говорю: высокая, из каракуля.

— Папаха!

— Вот точно, папаха.

— А какие у него были погоны?

— Известно, золотые.

— Вы в темноте разобрали?

— Да я его раза три с этим жуликом из шестой квартиры видела, он мне раз даже сумку до троллейбуса помог донести. Летчик, одним словом.

У Сергея неприятно защемило под сердцем. Он весь напрягся и задал главный вопрос:

— Он один был?

— Нет, с ним паренек шел в полушубке коротеньком. Маленький, вертлявый.

— Вы бы могли его узнать? — еле сдерживая себя от волнения, спросил Белов.

— А то нет, он меня так толкнул, что я чуть с этой горушки не загремела. Я ему говорю: «Ты чего же, ирод, делаешь?» А он мне: молчи, мол, сука старая. Это я-то старая, мне и тридцати-то нет.

— Ну а дальше?

— А что дальше-то? Я лавку пошла отворять, а они у дома пятнадцать остановились.

— Давайте я запишу все, что вы мне рассказали.

— Записывайте, если надо, если поможет это тех, кто нашего Андреича убил, поймать.

Через полчаса Сергей вышел из лавки. Переулок был пуст. Даже вездесущие мальчишки сидели по домам. Он медленно шел в сторону Кропоткинской, любуясь заиндевевшей стеной монастыря, в ее проломах росли маленькие деревца, и ему казалось, что он идет не по Москве, а мимо разрушенного раскольничьего скита.

Он еще не знал, что Муравьев все же нашел то, что искал. Рядом с телефоном, на стене, карандашом был нацарапан номер телефона, а под ним буква З.

Данилов

Он вышел из дома, еще ничего не зная о том, что произошло в Зачатьевском переулке. Идя гулять, Иван Александрович даже предположить не мог, как это утро, морозное и прекрасное, переменит всю его жизнь и сколько забот доставит сегодняшний день, и что долго роман «Петр I» будет лежать заложенным на двухсотой странице. Отойдя от дома метров триста, он вдруг вспомнил, что забыл пистолет. И хотя Данилов пытался убедить себя, что в этот тихий морозный вечер оружие ему не понадобится, многолетняя привычка взяла свое, и он повернул к дому.

У его подъезда стояла машина начальника МУРа. Начальник что-то говорил шоферу.

— А, отпускник, — обрадованно сказал он, — гуляешь?

— Дышу.

— Это правильно.

— Что случилось?

— А ничего, говорил, что заеду, вот и выбрал время.

— Ну, что стоим, пошли в дом.

— Пошли, пошли, посидим поговорим. — Голос начальника был неестественно весел. — Ты мне скажи, Данилов, — продолжал он, — отчего это в подъездах даже зимой котами воняет? Неистребимый московский запах. Я вот в тридцать девятом во Львове был, после присоединения, там этого и в помине нет. Я даже спросил одного поляка: у вас что, кошек нет? А он засмеялся и отвечает: они, мол, у нас иначе воспитаны. Культуришь-европеешь. Так-то вот.

Начальник говорил что-то необязательное совсем и веселое, но Иван Александрович уже не слушал его. Медленно поднимаясь по ступенькам, он думал о том, что всему хорошему приходит конец, о недочитанной книге на столе и о своем друге, живущем в Архангельском, к которому он хотел поехать завтра и немного погулять по бывшему Юсуповскому парку, походить по упругому льду павшинских прудов, посмотреть настоящую зиму.

— Дела, — ворвался в его мысли голос начальника, — поднялся на третий этаж… и одышка.

— Это от тулупа, — успокоил Данилов, — одышка у тебя еще в сорок первом кончилась.

— Что было, то было. Ведь подумай только, при моем-то росте я девяносто семь килограммов весил.

— А сейчас?

— Сейчас я как олень — поджар, мускулист и строен. Вчера в бане стал на весы — семьдесят девять. Фонарик засветить?

— Да нет, я уже. — Данилов вставил ключ в замочную скважину, повернул. — Прошу. — Он посторонился, пропуская гостя.

— Свет-то зажги.

Данилов щелкнул выключателем.

— Да, — начальник оглядел коридор, — вещей-то у тебя не прибавилось.

— А откуда им взяться-то при наших деньгах? Да ты раздевайся. — Во внеслужебное время они звали друг друга на «ты», вернее, Данилов начальника, тот на «вы» называл только задержанных, считая это своеобразной этикой сыска.

Начальник снял полушубок, повесил папаху, и Данилов невольно залюбовался им, он был таким же, как в те далекие двадцатые годы. В гимнастерке, туго перехваченной ремнем, в фасонных галифе, в начищенных до синеватого блеска сапогах. Только голова его стала белой, появились ордена на груди, новенькие полковничьи погоны отливали серебром.

— Ну что уставился, веди, — улыбнулся начальник. И улыбка у него была все та же, молодая и чуть грустная.

— Куда пойдем, в комнату или на кухню?

— На кухню, только туда. Постой-ка, Данилов, у тебя там елка?

— Елка, — почему-то смутился Иван Александрович.

— Тогда, если можно, к ней. Я под елкой-то с молодых ногтей не сидел.

— Проходи в комнату, я сейчас по хозяйству.

— А где Наталья?

— Через час будет.

— Это славно. Значит, успеем поговорить до ее прихода.

Готовя на кухне немудреную закуску, Иван Александрович думал о предстоящем разговоре, отлично понимая, что не принесет он ничего хорошего. Просто так начальник домой к нему не приедет. Он и был-то у него всего один раз, на новоселье в сороковом году, когда они с Наташей переехали из коммунальной на Мясницкой в этот новый дом. Тогда в комиссионном магазине Наташа купила всю эту мебель, которая, видимо, стояла раньше в квартире присяжного поверенного средней руки. Все эти громадные диваны и кресла, кровать, на которой могли уместиться сразу пятеро, буфет, похожий на город, с полками-улицами и ящиками-домами, книжный шкаф. Вот он-то и был, пожалуй, единственной вещью, которая пришлась Данилову по сердцу. За эти годы, несмотря на занятость и войну, он собрал все-таки вполне приличную библиотеку.

— Ну, ты скоро? — На кухню вошел начальник. — А то у меня от запаха картошки слюна течет.

— А может, от того, что на буфете стоит? — засмеялся Данилов.

— Это само собой. Долго настаивал?

— Месяц.

— А лимон где взял?

— Страшная тайна.

— Нет, серьезно, где?

— Кострова помнишь?

— Мишку-то, вот спросил тоже.

— Он раненый в Батуми в госпитале лежал, после ранения ему отпуск дали. Вот он ко мне заглянул и три штуки дал. Два я Наталье подарил, а на одном литруху настоял.

— Здорово, прямо не водка, а сплошной цитрус.

— А ты откуда знаешь?

— Вкусил полрюмки…

Данилов с усмешкой взглянул на начальника.

— Не вру, полрюмки, хотел узнать, что у тебя получилось.

— Ну и как?

— Невидимые миру слезы, Ваня. — Начальник закрыл глаза и покрутил пальцами в воздухе. — Давай помогу отнести. Ой, грибки-то, грибочки, — заохал он из коридора, — где взял?

— Батя прислал! — крикнул Данилов.

— Везучий ты, Ваня, прямо знаменитый русский сыщик Путилин.

Данилов рассмеялся. Он вспомнил маленькие книжки в бумажном переплете, которые тайно читал на уроках в реальном училище. Продавались они по пятаку, и мальчишки жертвовали потрясающе вкусными пирожными и пирожками ради приключений знаменитого русского сыщика. В углу, на обложке каждого выпуска, в медальоне красовалась фотография человека в мундире со звездами и надпись вокруг: «Его высокопревосходительство, действительный статский советник И.А.Путилин, начальник С.-Петербургской сыскной полиции». Лица на фото разобрать было невозможно, отчетливо виднелись только бакенбарды. Но мальчишки считали, что так и надо. Разбойники, бандиты, шулера и знаменитые аферисты не должны были знать в лицо русского Шерлока Холмса.