Четвертый эшелон, стр. 40

Никитин сидел на земле, зло матерясь, рассматривал раненую ногу.

— Ну, — повернул он к Самохину выцветшее от боли лицо, — ты теперь начальник, что делать будем?

— Брать их будем, — жестко ответил Самохин.

— Иди бери, — выругался Никитин, — они тебя как раз дожидаются: где этот капитан Самохин, который нас брать будет?

Подбежал командир взвода.

— Ну что у вас?

— А ничего, — так же зло ответил Никитин, — чай пить собираемся.

— У них три МГ, капитан, — сказал взводный. — Так просто их не взять.

— Значит, так, Самохин. — Костров положил автомат. — Гранаты есть? — повернулся он к взводному.

Лейтенант утвердительно кивнул головой.

— Прорвусь к дому, а вы меня огнем прикроете. Только патронов не жалейте.

— Ты что? — выдавил Никитин. — Жить надоело?

— Миша, — начал Самохин.

— Все, — сказал Мишка, — среди вас я один фронтовик, у нас такое бывало. Значит, мне и идти… Так где гранаты, лейтенант?

— Сидорчук! — крикнул Кононов. — Неси гранаты.

Младший сержант, первый номер пулеметного расчета, опасливо косясь в сторону хутора, принес вещевой мешок. Мишка развязал шнурок, стягивающий горловину, сунул руку и вытащил тяжелую противотанковую гранату.

— Годится.

Он опять сунул руку и вытянул «лимонку».

— Куда столько-то? — спросил Сидорчук.

— Надо так, понял? Значит, слушай меня, — Мишка взял его за отвороты ватника, — запомни, что я скажу, как «Отче наш». Бей по чердаку, не давай этому, с пулеметом, высунуться.

— Я еще один расчет пришлю и пяток автоматчиков, — сказал Кононов.

— Дело. Пусть они огонь на окнах сосредоточат.

Через полчаса все было готово. Пробившийся сквозь грязь «виллис» забрал Серебровского и Никитина, пришло обещанное подкрепление.

— Ну Мишка! — Самохин хлопнул его по плечу.

— Моя сдача, — Костров сунул запал в гранату, — давайте.

Вот они, проклятые десять метров. Ну чуть больше. Да как же проскочить их? Ничего, он проскочит. Он не умрет в самом конце войны от пули этих гадов. Просто не может умереть. Зря, что ли, прополз он на брюхе бесконечный путь от Москвы до Будапешта? Нет, не умрет. И от мыслей этих пришла к Мишке великая злость. Она овладела всем его существом. И в ней без остатка растворились нерешительность и страх. Теперь в нем жили эти несколько метров, иссеченные пулями наличники окна и тяжесть гранаты.

— Давай! — крикнул Мишка.

За его спиной загрохотали очереди, посыпались выбитые пулями щепки.

— Эх, — он скрипнул зубами и кинул вперед сразу ставшее невесомым тело. Рывок! Земля! Теплая, пахнущая. Опять рывок! Очередь с чердака! Мимо! Еще! Бьет пулемет из окна, смерть прошла над головой, даже волосы опалила. На! Получи, гад!

Мишка, падая, метнул гранату в окно. Он не следил за ее полетом, он знал, что попадет. Он не мог не попасть. Тяжелый взрыв качнул дом. Со звоном вылетели стекла.

Мишка вскочил, выдернул пистолет и, подтянувшись о подоконник, прыгнул в комнату. Взрыв разворотил печь, и красноватая кирпичная пыль плыла в комнате густой пеленой. На полу валялся искореженный пулемет, рядом с ним безжизненное тело в иссеченной осколками кожаной куртке. Второй бандит лежал посреди комнаты, обхватив руками МГ. Мишка выскочил в сени. Вот и лестница на чердак. Он осторожно поднялся, заглянул в проем люка. Прислонясь к скату крыши, сидел сам старик Стефанчук, из-под прижатых к животу ладоней текла казавшаяся черной кровь. Он с ненавистью посмотрел на Мишку и закрыл глаза.

Западная Белоруссия. Апрель

Данилов

Москва торопила. Телефон ВЧ раскалился от указаний и приказов. Крук ушел, но Иван Александрович чувствовал, что скоро он должен появиться. Пока работники районных НКВД проверяли лесные хутора, искали следы банды. После ранения Серебровского руководство операцией было поручено ему, Данилову.

Поторопился Сергей со Стефанчуком. Хутор нужно было обложить и ждать. А вместо этого… В общем, что вспоминать. Серебровский лежал в госпитале, врачи говорили, что опасность миновала.

Данилов ездил к нему. Сидел у кровати, смотрел на худое, пожелтевшее от боли и потери крови лицо друга, и острая жалость наполняла его.

Ночью ему позвонил начальник облОББ Грязновский:

— Товарищ полковник, получены данные: Крук собирается объединить все мелкие бандгруппы и прорываться на Запад.

— Сведения надежные?

— Вполне.

Как же невероятно тяжело шло это дело! Разве мог он подумать в Москве в январе, что дело Судина приведет его сюда? Что от московского барыги потянется ниточка к главарю опасной банды?

Ему очень не хватало Игоря Муравьева. Не хватало его уверенности, веселья, напора. Нет, не его это дело — гонять по лесам банды. Город Москва — это другое дело. Дни и ночи Данилов мотался по районам, пешком, на лодках добирался до хуторов, пытался разговорить напуганных молчаливых людей. Банда была где-то рядом. Он чувствовал это в односложности ответов, читал на испуганных лицах.

Ночью, забываясь коротким тяжелым сном, он просыпался от стука капель и шороха ветвей и сидел, настороженно слушая темноту. Нервное переутомление давало о себе знать, и Данилов с завистью смотрел на безмятежно спящих Белова и Кострова.

Он так часто смотрел на его фотографию, что мог бы узнать Крука сразу, во что бы он ни был одет. Закрывая глаза, он видел хрящеватый нос, тонко очерченные губы, глубоко сидящие глаза этого человека.

Война заканчивалась. Наши войска освободили почти всю Венгрию. Третий Украинский фронт наступал в Австрии. По утрам, читая газеты, Данилов находил все новые и новые названия незнакомых городов. Они звучали непривычно и таинственно. Сталкиваясь с ними на газетных страницах, он вспоминал старинные рождественские открытки, на которых были выдавлены покрытые серебром готические городки.

Все чаще и чаще люди говорили: «Ничего, вот кончится война, тогда заживем». Он тоже ждал конца войны с нетерпением, хотя знал, что его война не кончится никогда. Он воевал уже двадцать семь лет, с 1918 года. Днем, ночью, в любую погоду. Просто после окончания войны он и его коллеги автоматически переходили из четвертого эшелона в первый — вот и вся разница.

Об их потерях и победах не писали в газетах. Они жили скромно и умирали так же скромно. Но если бы ему когда-нибудь предложили уйти из угрозыска, он наверняка бы отказался.

Они жили прямо в управлении. Их группе выделили три комнаты. Данилову достался маленький квадратный кабинетик. Чтобы разложить раскладушку, нужно было отодвигать шкаф. Но зато окно выходило в парк. Он был через дорогу. Каждое утро Иван Александрович видел изысканную решетку ограды и длинную вереницу деревьев.

Весна началась всерьез. На деревьях набухли почки, улицы уже высохли, и в открытое окно залетал пьянящий, пахнущий смолой ветер.

По коридорам управления ходил злой Мишка Костров. Вечерами он вваливался к Данилову и читал бесконечные письма от жены. Сережа Белов каждое утро бегал на почту и в окошке до востребования получал очередное послание от Марины. Судя по количеству писем, роман развивался стремительно. Данилов никому не писал и не получал писем. Писать он не любил, Наташе звонил по телефону. Он тосковал по Москве.

Сегодняшнее утро началось плохо. Он едва успел умыться, как дежурный вызвал его к аппарату ВЧ.

— Москва, — с сочувствием сказал майор.

Данилов. Данилов слушает.

Королев. Говорит комиссар Королев.

Данилов. Слушаю вас, Виктор Кузьмич.