Дальняя бомбардировочная..., стр. 46

— Сколько самолетов на заводах? — обратился Сталин к Поскребышеву.

— Семьсот один, — ответил он.

— А у вас? — спросил Сталин, обращаясь к Селезневу.

— У меня получилось семьсот два, — ответил Селезнев.

— Почему их не перегоняют? — опять, обращаясь к Селезневу, спросил Сталин.

— Потому что нет экипажей, — ответил Селезнев. [170]

Ответ, а главное, его интонация не вызывали никакого сомнения в том, что отсутствие экипажей на заводах — вопрос давно известный.

Я не писатель, впрочем, мне кажется, что и писатель, даже весьма талантливый, не смог бы передать то впечатление, которое произвел ответ генерала Селезнева, все те эмоции, которые отразились на лицах присутствовавших, Я не могу подобрать сравнения, ибо даже знаменитая сцена гоголевский комедии после реплики: «К нам едет ревизор» — несравнима с тем, что я видел тогда в кабинете Сталина. Несравнима она прежде всего потому, что здесь была живая, но печальная действительность. Все присутствующие, в том числе и Сталин, замерли и стояли неподвижно, и лишь один Селезнев спокойно смотрел на всех нас, не понимая, в чем дело… Длилось это довольно долго.

Никто, даже Шахурин, оказавшийся правым, не посмел продолжить разговор. Он был, как говорится, готов к бою, но и сам, видимо, был удивлен простотой и правдивостью ответа.

Случай явно был беспрецедентным. Что-то сейчас будет?! Я взглянул на Сталина. Он был бледен и смотрел широко открытыми глазами на Жигарева, видимо, с трудом осмысливая происшедшее. Чувствовалось, его ошеломило не то, почему такое огромное число самолетов находится до сих пор еще не на фронте, что ему было известно, неустановлены были лишь причины, а та убежденность и уверенность, с которой генерал говорил неправду.

Наконец, лицо Сталина порозовело, было видно, что он взял себя в руки. Обратившись к А. И. Шахурину и Н. П. Селезневу, он поблагодарил их и распрощался. Я хотел последовать их примеру, но Сталин жестом остановил меня. Он медленно подошел к генералу. Рука его стала подниматься. «Неужели ударит?» — мелькнула у меня мысль.

— Подлец! — с выражением глубочайшего презрения сказал Сталин и опустил руку. — Вон!

Быстрота, с которой удалился Павел Федорович, видимо, соответствовала его состоянию. Мы остались вдвоем.

Сталин долго в молчании ходил по кабинету. Глядя на него, думал и я. Какую волю, самообладание надо иметь, как умел держать себя в руках этот изумительный человек, которого с каждым днем узнавал я все больше и больше.

Зачем он позвал меня и заставил присутствовать при только что происшедшем? Давал мне предметный урок? Может быть! Такие вещи остаются в памяти на всю жизнь. Как он поступит сейчас с генералом?

— Вот повоюй и поработай с таким человеком. Не знает даже, что творится в его же епархии! — наконец заговорил Сталин, прервав ход моих мыслей. [171]

Я по-прежнему молчал. Говорить что-либо в оправдание генерала было явно бесцельно. Осуждать и возмущаться только что происшедшим — значит подливать масла в огонь и окончательно губить человека. Поистине неважно чувствует себя свидетель подобных сцен, да еще когда видит, что от него ждут ответа.

Сталин ходил по кабинету, а я молчал. Наконец он обратился ко мне:

— Придется нам с вами выправлять дело.

Столь неожиданный поворот обескуражил меня. Однако дальнейшее мое молчание могло повлечь за собой уже и определенные решения, поэтому я заговорил:

— На таком деле, товарищ Сталин, должен быть свободный от всего другого человек, который хорошо знает организацию ВВС и долго в ней проработал. Те огромные задачи, которые возложены вами на АДД, требуют круглосуточного внимания и полного напряжения сил. Если это будет нарушено, я не могу вам обещать, что дальнейшее развитие АДД пойдет так, как оно идет сейчас. А это будет значить, в ваших руках не будет той ударной силы в тысячу самолетов, на которую вы рассчитываете. То дело, на которое вы меня поставили, — знакомое мне дело. Что же касается фронтовой авиации, то в тактике ее применения я не разбираюсь, специального военного образования у меня нет, а поэтому и пользы от моей деятельности там никакой не будет. Я прошу вас никуда меня не перебрасывать и дополнительной работы мне не давать. Я буду рад, если справлюсь с тем, что поручено мне сейчас.

Сталин слушал меня внимательно. Немного походив, он подошел ко мне и спросил:

— Скажите честно, вы не хотите или действительно не можете?

— Все, что я вам, товарищ Сталин, сказал, — честно.

— Ну хорошо, — немного подумав, сказал Сталин. — Вы, видимо, правы. Пусть все остается между нами. Всего хорошего.

Распрощавшись, я вышел и по дороге все размышлял об этом необычном и все еще загадочном для меня человеке, а также о событиях и эпизодах, которым в жизни приходится быть свидетелем…

Наша тактика боевой работы

Не один раз обсуждался в Ставке вопрос о том, как должна вести боевую работу АДД. Мы стояли за основательную подготовку экипажей, считая, что чем внушительнее подготовка, тем лучше выполнение боевых задач. Чем подготовленнее экипаж, тем меньше неожиданностей при встрече со всякими трудностями в процессе выполнения боевого полета. Мы категорически высказывались за самостоятельную работу каждого экипажа в отдельности, а не группы самолетов, ибо имели в этом уже достаточный опыт. [172]

Когда экипаж, получив боевую задачу, самостоятельно готовится к ее выполнению, а в воздухе, подходя к цели, сам делает все расчеты для бомбометания и производит бомбометание, то именно этот экипаж персонально (штурман — за все расчеты, летчик — за точное выдерживание заданных данных боевого пути) несет полную ответственность за выполнение задания.

Не всегда каждому экипажу удается правильно произвести и реализовать свои расчеты, а потому он не всегда удачно справляется и со своей боевой задачей. Бомбометание по команде ведущего, или, как у нас в авиации принято говорить, бомбометание по ведущему, может быть и точным и неточным. Иными словами, от правильных или неправильных действий идущего в голове группы экипажа зависит успех или неуспех всей группы.

Во фронтовой авиации ходить строями заставляет воздушная обстановка, так как, выполняя задачи в тактической глубине, недалеко от переднего края противника, войска которого, кроме прочих средств, всегда, как правило, прикрываются еще и истребителями и встреча с ними почти всякий раз не исключена, — полет строем дает возможность вести плотную круговую огневую оборону всей группе самолетов. Когда же полеты бомбардировщиков проводятся на большую дальность, вплоть до глубоких тылов противника, то полет строем и бомбометание по ведущему не являются лучшим способом или методом выполнения боевого задания.

Для примера вернемся к десяти бомбардировщикам, где десять отдельно отбомбившихся экипажей дают десять прицельных бомбометаний, а все вместе — одно. Думается, здесь не нужна высшая математика, чтобы ясно видеть преимущества второго способа. Спрашивается: как же не воспользоваться этими преимуществами? Групповой полет к тому же не исключает возможности остаться для всей группы безрезультатным, если ведущий допустил ошибку в расчете. А десять экипажей подряд эту ошибку повторить не могут.

Отдельный экипаж, располагая свободой полета, имея лишь точное время выхода на цель и высоту, может сам по конкретно создавшимся условиям решить задачу полета. Более того, проводя боевую работу в сложных метеорологических условиях, экипаж имеет возможность пробиться к цели самостоятельно и, выполнив задачу, самостоятельно же вернуться на аэродром.

Мы также высказывалась за полный переход на ночную боевую работу, хотя это и требовало дополнительного обучения летного состава. Исходили мы из того, что, поскольку летчик умеет летать свободно по приборам, то есть владеет слепым полетом, ему все равно, когда летать — днем или ночью. [173] С точки зрения собственно полета, ночью летать даже лучше, чем днем, ибо, во-первых, полет проходит спокойнее, как правило, нет сильных болтанок, а летом меньше гроз, во-вторых, меньшая возможность встречи с истребителями противника и меньшая эффективность других средств ПВО противника, ведущих прицельный огонь. Кроме того, без сопровождения истребителей, а также учитывая летно-тактические данные наших бомбардировщиков, уступавших в скорости истребителям противника, дневные полеты привели бы к уничтожению Авиации дальнего действия. Что касается обеспечения партизан и выполнения массы других специальных задач, также связанных с полетами в тыл противника, то здесь о дневных полетах просто не могло быть и речи.