Огненное прикосновение, стр. 44

Энни все так же сидела в углу, обняв руками колени. Лицо ее было бледным и напряженным. Она не шевельнулась даже тогда, когда Рейф вошел и бросил на землю мешок с припасами.

Он присел перед ней на корточки и взял ее руки в свои, пристально вглядываясь в лицо, чтобы убедиться, что осколки камня не задели ее.

– Ты в порядке?

Она сглотнула.

– Да, а ты – нет.

Рейф изумленно посмотрел на нее.

– Почему?

– Твое плечо.

Только после ее слов он ощутил жжение в левом плече.

– Ерунда это, просто царапина.

– Кровь идет.

– Не очень.

Медленно, с трудом Энни выползла из угла и пошла за своей медицинской сумкой.

– Сними рубаху.

Рейф повиновался, хотя рана действительно была всего лишь ожогом и из нее сочилась сукровица. Он пристально наблюдал за Энни. Она же не спрашивала о двух проходимцах.

– Один из них был уже мертв, – первым начал Рейф. – Другой только ранен. Когда я уводил лошадей, он вытащил из-за пояса второй револьвер. Его я тоже убил.

Энни опустилась на колени и осторожно промыла царапину ореховой настойкой. Рейф вздрогнул от боли. Руки у нее тряслись, но, глубоко, вздохнув, она заставила себя успокоиться.

– Просто я так испугалась, что тебя ранят, – сказала она.

– Со мной ничего не случилось.

– Всегда есть вероятность, что однажды случится и с тобой. – Энни удивилась, что человек, который и мускулом не дрогнул, когда она лечила гораздо более серьезные раны чем эта, так скривился от легкого жжения. Она наложила на его плечо скользкую ильмовую мазь и легкую повязку. Как он и сказал, рана оказалась несерьезной.

Рейф спрашивал себя, следует ли рассказать Энни о том, что на уме у тех двоих были вовсе не деньги. И решил, что ни к чему. Когда Энни закончила бинтовать, Рейф притянул ее к себе, крепко целуя и обнимая, впитывая всем телом ее особое тепло, чтобы прогнать холод смерти.

– Пора ехать, – сказал он.

– Да, знаю. – Энни вздохнула. Хорошо бы только, если бы им удалось ускользнуть, не попадаясь никому на глаза.

Как он смог сохранить рассудок за эти четыре года, когда за ним непрерывно охотились как за диким зверем и нельзя было доверять никому из встречных? Ему приходилось постоянно быть начеку.

– Я для тебя обуза, правда? – спросила Энни, зарывшись лицом ему в грудь, чтобы не видеть правду в его глазах. – Без меня ты мог бы двигаться быстрее, и всякий раз, когда возникает опасность, тебе приходится за мной присмат ривать.

– Я мог бы двигаться быстрее, – признал Рейф и погладил ее по голове. – С другой стороны, никто не ищет мужчину и женщину, путешествующих вместе, так что это уравнивает шансы. Но ты не обуза, детка, и по мне лучше, чтобы ты была под рукой, чтобы я мог присматривать за тобой. Я бы умер от беспокойства, гадая, что ты делаешь и все ли с тобой в порядке.

Она подняла голову и попыталась улыбнуться.

– Ты стараешься очаровать меня своим южным обаянием?

– Не знаю, неужели стараюсь?

– Думаю, да.

– Тогда ты, вероятно, права. Так ты считаешь меня обаятельным?

– В определенные моменты, – призналась Энни. – Они бывают не так часто на самом деле.

Прислонившись лбом к ее лбу, Рейф тихонько засмеялся, и она с удивлением поняла, что впервые слышит его смех, даже такой слабый. Видит Бог, в его жизни было не так уж много, над чем можно посмеяться.

Через секунду Рейф отпустил Энни, уже думая о дальнейшем путешествии.

– Теперь мы будем больше забирать к востоку, – сказал он. – Прямо в земли апачей. Надеюсь, это заставит любого, кто выйдет на наш след, дважды подумать, прежде чем пуститься в погоню.

Глава 14

Местность стала еще более открытой: на широких просторах равнин изредка попадались голые зазубренные скалы. Среди тощей травы начали встречаться кактусы. Огромное небо над головой было такого невозможно синего цвета, что иногда Энни ощущала себя затерянной, низведенной до полного ничтожества. Ей было все равно. В каком-то смысле это ее даже успокаивало.

Всю свою жизнь Энни провела в различных городах и городках, в окружении людей. Даже Серебряная Гора, каким бы примитивным ни был этот поселок, кишела людьми. До тех пор пока Рейф не увез ее в горы, она не знала подлинного одиночества, но какая-то часть ее существа, некий древний первобытный инстинкт, узнавала его и приветствовала как старого друга. Бесчисленные жизненные правила, которые ее всегда окружали и которым она следовала без колебаний, были здесь неуместны. Никому не было дела, носит она нижнюю юбку или нет, и никто не счел бы ее невоспитанной, если она не станет вести светскую беседу. Вероятно, Рейф отнесся бы с беззастенчивым мужским одобрением к ее отказу от нижней юбки. Свобода поведения медленно проникала в ее разум, а оттуда в кровь. Она чувствовала себя так же свободной от условностей, как ребенок.

На третий день после того, как они покинули лагерь под каменным навесом, выяснилось, что Энни не беременна. Она думала, что вздохнет с облегчением, и была поражена, почувствовав сожаление. Очевидно, стремление зачать ребенка от любимого человека было еще одним первобытным инстинктом, проявляющимся вне зависимости от логики и обстоятельств.

За несколько коротких недель вся ее жизнь изменилась, и, несмотря на опасность, идущую по их следам, Энни чувствовала себя чудесно. Если бы Рейфу ничто не грозило, она была бы вполне удовлетворена такой жизнью, где только они вдвоем существовали под небом, настолько потрясающим, что ей стало понятно, почему люди когда-то поклонялись солнцу, как божеству, почему всегда кажется, что рай находится вверху, где-то в этой огромной синей чаше.

Энни все еще мучилась из-за того, что ей пришлось убить, однако рассказ Рейфа о том, что за человек был Трэйгерн, помог ей. Она отодвинула свои сожаления и сосредоточилась на дальнейшем, как обычно поступают воины.

– Мне здесь нравится, – сказала она Рейфу однажды вечером, когда пурпурные сумерки начали скользить вверх по склонам гор. Пока золотистый солнечный свет все еще заливал их, однако приближающиеся тени шептали о скором приходе ночи.

Рейф слегка улыбнулся, пристально глядя на Энни. Она больше не утруждала себя возней со шпильками – ее длинные русые волосы были заплетены в одну косу, спускающуюся по спине. Прядки, выгоревшие на весеннем солнце добела, нимбом окружали ее лицо. Рейф с трудом заставлял ее носить шляпу: Энни надевала ее в середине дня, но утром и вечером он чаще всего видел ее с непокрытой головой. Она не очень загорела и, как он подозревал, никогда и не загорит. Ее чистая кожа слегка потемнела и приобрела теплый оттенок. Нижняя юбка, по-видимому, осталась для Энни в прошлом: она отказалась от нее ради прохлады и большей свободы движений. Длинные рукава ее блузки обычно были закатаны, кроме тех случаев, когда Рейф просил ее опустить их, чтобы защитить руки от солнца, а две верхние пуговки на шее всегда оставались расстегнутыми.

Энни все еще сохраняла ту женскую аккуратность в мелочах и всегда выглядела свежей и чистенькой. Но теперь она стала гораздо менее напряженной и казалась вполне счастливой, чем удивляла Рейфа. Он думал, что потеря медицинской практики будет постоянно терзать ее. Однако все это было ей пока в новинку. Рейф знал, что рано или поздно очарование такой жизни постепенно померкнет, и вот тогда она начнет скучать по своей профессии, ради которой всю жизнь училась.

– Что тебе нравится больше всего? – лениво спросил он.

– Свобода. – Энни улыбнулась ему в ответ.

– Мы в бегах. Ты ощущаешь это как свободу?

– Я все это ощущаю как свободу. – Она обвела рукой окружающий их простор. – Все это больше, чем жизнь. И здесь нет правил – мы можем делать что хотим.

– Правила есть везде. Просто здесь они другие. Там, в Филадельфии, – тебе нельзя ходить без нижней юбки, здесь не ходят без оружия.

– В Филадельфии мне пришлось бы купаться за запертой дверью. – Энни указала туда, где маленький ручей, у которого они разбили лагерь, вливался в озерцо, как раз достаточно большое для купания. – А здесь нет дверей, которые надо запирать.