Возвышение Сайласа Лэфема, стр. 53

— Это ничего не изменит. Не изменит для меня.

— Вы жестоки — жестоки к себе, если любите меня, и жестоки ко мне. Помните, в тот вечер, перед тем как я объяснился вам — вы говорили о той книге и сказали, как глупо и дурно поступать так, как поступила ее героиня. Почему же вы не считаете это верным для меня, ведь вы ничего не даете мне и никогда не сможете дать, если отнимете себя у меня. Будь это кто-нибудь другой, вы бы наверняка сказали…

— Но это не кто-нибудь другой, и это-то и делает все невозможным. Иной раз мне кажется, что это возможно, стоит мне убедить себя в этом, но потом вспоминается все, что я говорила ей о вас…

— Я буду ждать. Не вечно же это будет вам вспоминаться. Сейчас я больше настаивать не стану. Но вы сами увидите все в ином свете… яснее. Прощайте — нет! Спокойной ночи! Завтра я приду опять. Все наверняка уладится, и, как бы там ни было, вы ничего дурного не сделали. Помните это. А я очень счастлив, несмотря ни на что!

Он хотел взять ее руку, но она спрятала ее за спину.

— Нет! Не могу я вам позволить это — пока еще не могу.

20

Миссис Лэфем возвратилась через неделю, оставив Айрин одну в их старом доме в Вермонте.

— По-моему, ей там хорошо — насколько ей вообще может быть хорошо, — сказала она мужу по пути с вокзала, где он ее встретил, повинуясь ее телеграмме. — Она все время занимает себя хлопотами по дому, ходит к нашим рабочим. Там многие сейчас болеют, а ты знаешь, как она умеет ухаживать за больными. Она не жалуется. Я, кажется, и слова жалобы от нее не слыхала с тех пор, как мы с ней уехали; но боюсь я, Сайлас, как бы это ее не подкосило.

— Ты и сама не очень-то хорошо выглядишь, Персис, — сказал муж участливо.

— Не обо мне речь. А вот не выкроишь ли ты время, чтобы куда-нибудь с ней съездить? Я уже писала тебе о Дюбюке. А то она, боюсь, измучит себя работой. И не знаю, удается ли ей забыться. Ей бы куда-нибудь поехать, развлечься — повидать новых людей…

— Время я найду, — сказал Лэфем, — если надо. А сейчас мне как раз нужно съездить по делам на Запад — могу взять Айрин с собой.

— Прекрасно, — сказала жена. — Ничего лучше и не придумаешь. А куда ты едешь?

— Как раз в сторону Дюбюка.

— Что-нибудь стряслось у Билла?

— Нет. Дела.

— Ну, а что Пэн?

— Ей, по-моему, не лучше, чем Айрин.

— А он приходит?

— Да, только это что-то не очень помогает.

— Эх! — Миссис Лэфем откинулась на сиденье экипажа. — Что ж ей — брать человека, который, как мы все думали, хотел ее сестру? Нехорошо это, по-моему.

— Хорошо, — твердо сказал Лэфем, — да она вроде бы не хочет, а лучше бы хотела. Никакого выхода, как я понимаю, нет. Тут сам черт ногу сломит. Только ты не обижай Пэн.

Миссис Лэфем ничего не ответила; но увидев Пенелопу, вглядевшись в ее осунувшееся лицо, она обняла ее и заплакала.

Пенелопа свои слезы уже выплакала.

— Что ж, мама, — сказала она, — ты вернулась почти такая же веселая, как уезжала. Я уж не спрашиваю, в каком настроении Айрин. Веселье изо всех нас прямо брызжет. Видно, это один из способов поздравлять меня. Миссис Кори, та еще с поздравлениями не являлась.

— Ты с ним помолвлена, Пэн?

— Судя по моим чувствам, скорее нет. По-моему, это больше похоже на составление завещания. Но ты лучше спроси его, когда он придет.

— Глаза бы мои на него не смотрели.

— Он, кажется, уже привык к этому. И не ждет, чтобы на него смотрели. Итак, все мы там, откуда начали. Интересно, сколько это может длиться?

Вечером миссис Лэфем сообщила мужу — он уходил из конторы, чтобы встретить ее на вокзале, а после мрачного обеда дома вернулся туда, — что с Пенелопой не легче, чем с Айрин.

— Она не умеет себя занять. Айрин все время чего-то делает, а Пэн сидит у себя и хандрит. И даже не читает. Я поднялась к ней нынче побранить за беспорядок в доме — сразу видно, что нет Айрин; но поглядела на нее в щелку, и у меня духу не хватило. Сидит, руки положила на колени и смотрит в одну точку. А меня увидела, господи, аж подпрыгнула! Потом засмеялась и говорит: «Мне показалось, это мой призрак, мама!» Еще бы минутка, и я бы не выдержала, расплакалась.

Лэфем устало слушал и ответил невпопад:

— Мне скоро ехать, Персис.

— Когда?

— Завтра утром.

Миссис Лэфем молчала. Потом сказала:

— Ладно. Я тебе все приготовлю в дорогу.

— Я заеду в Лэфем за Айрин, а оттуда поедем через Канаду. Получится ненамного дальше.

— Ты мне ничего не можешь рассказать, Сайлас?

— Могу, — сказал Лэфем. — Но это длинная история, а тебе сейчас некогда. Я зря просадил много денег, все думал покрыть убытки, и вот надо посмотреть, что уцелело.

Миссис Лэфем спросила, помолчав:

— Это — Роджерс?

— Да, Роджерс.

— А я ведь не хотела, чтобы ты с ним больше связывался.

— Да. Но ты и не хотела, чтобы я требовал с него долг, а пришлось выбирать одно из двух. Вот я с ним и связался.

— Сайлас, — сказала жена, — боюсь, что это я тебя…

— То, что ты говорила, Персис, это Бог с ним. Я и сам был рад с ним все уладить и воспользовался случаем. А Роджерс, кажется, почуял у меня слабину и решил поживиться. Но все в конце концов утрясется. — Лэфем сказал это так, точно больше об этом говорить не хотел. Он добавил как бы между прочим: — Сдается мне, все, кроме тех, кто мне задолжал, требуют от меня крупных сделок и только за наличные.

— То есть ты должен платить наличными, а тебе долги не платят?

Лэфем поморщился.

— Что-то вроде того, — сказал он и закурил сигару. — Но раз я говорю тебе, что все уладится, значит, так и будет, Персис. Я тоже не стану сидеть сложа руки, особенно когда Роджерс обеими руками тянет меня ко дну.

— Что же ты задумал?

— Раз дошло до этого, я его хорошенько прижму. — Лицо Лэфема засияло удовольствием, чего не случалось с того дня, когда они ездили в Бруклин. — Если хочешь знать, Милтон К.Роджерс — мошенник, или я уж ничего не смыслю. Но теперь он, кажется, получит, что заслужил. — И Лэфем сжал губы, так что вздернулась его короткая рыжая с проседью борода.

— А что он сделал?

— Что сделал? Ладно, скажу тебе, что он сделал, раз ты считаешь, будто Роджерс прямо-таки святой, а я поступил с ним плохо, когда от него отделался. Он брался за все что ни попадя — сомнительные акции, патенты, земельная спекуляция, нефтяные участки — все перепробовал. Но у него осталось немало собственности на железнодорожной линии П.-Игрек-Икс — лесопилки, мельницы, земельные участки, и он вот уже восемь лет проворачивал там очень выгодные сделки. Другой бы на этом разбогател. Но Милтону К.Роджерсу разбогатеть — это все равно что откормить тощего жеребенка. Не идут к нему деньги. Дай ему волю, так он за полгода спустит состояние Вандербильда, Джея Гулда и Тома Скотта, а потом станет занимать у тебя деньги. Так вот — у меня он их больше не получит; и если он думает, что я меньше его смыслю в этих его лесопилках, то очень ошибается. Я купил их и думаю, что во всем разобрался. Билл держал меня в курсе. Вот я и еду туда поглядеть, не удастся ли их перепродать, и не стану сильно печалиться, если Роджерс на этом погорит.

— Я что-то не пойму тебя, Сайлас.

— А дело вот в чем. Большая Озерная и Полярная железная дорога арендовала линию П.-Игрек-Икс на девяносто девять лет — можно сказать, купила — и построит возле этих лесопилок вагоностроительные мастерские, так что лесопилки могут ей понадобиться. И Милтон К.Роджерс это знал, когда продал их мне.

— Но если они нужны дороге, значит, на них и цена высокая? И ты сможешь взять за них сколько запросишь.

— Думаешь? Кроме П.-Игрек-Икс там нет ни одной дороги на пятьдесят миль кругом; ни одного куба древесины, ни одного фунта муки оттуда не вывезешь, как только по ней. Пока он имел дело с маленькой местной дорогой вроде этой П.-Игрек-Икс, Роджерс еще мог делать дела. А с такой крупной линией, как Б.О. и П., у него не было бы никаких шансов. Если такая дорога захочет приобрести лесопилку и мельницу, думаешь, она заплатит его цену? Нет, сэр! Ему придется взять, что дадут, или дорога предложит ему самому везти на рынок свою муку и древесину.