Возвышение Сайласа Лэфема, стр. 38

Полковник некоторое время молчал.

— Черт меня подери, — сказал он, — будет когда-нибудь конец этой дьявольщине? Если бы знать, отказался бы за всех.

— Я уже сто раз пожалела, зачем они нас пригласили, но теперь поздно. Теперь надо думать, как быть с Пенелопой.

— Пойдет. Надумает в последнюю минуту.

— Она говорит, нет. Она невзлюбила миссис Кори с самого того дня и ничего с собой не может сделать.

— Тогда надо бы завтра с утра пораньше написать, что она не придет.

Миссис Лэфем беспомощно вздохнула.

— Не знаю я, как написать. Поздно, да и духу у меня не хватит.

— Ну, значит, придется ей пойти. Вот и все.

— Она говорит, что не пойдет.

— А я говорю — пойдет, — сказал Лэфем громко и упрямо, как человек, чьи женщины всегда все делают по-своему.

Это твердое заявление не помогло миссис Лэфем. Она не знала, как подступиться к Пенелопе, и не предприняла ничего. В конце концов, девочка имеет право не идти, если ей не хочется. Так считала миссис Лэфем и так и сказала наутро мужу, прося оставить Пенелопу в покое, если она сама не передумает. Миссис Лэфем решила, что теперь поздно что-нибудь сделать, а при встрече с миссис Кори она придумает какое-нибудь оправдание. Ей уже и самой хотелось, чтоб в гости пошли только Айрин с отцом, а за нее тоже извинились. Она не удержалась и сказала это, и тут у нее с Лэфемом произошло неприятное объяснение.

— Послушай-ка! — кричал он. — Кто первый захотел с ними знаться? Не ты ли в прошлом году, когда приехала, только о них и говорила? Не ты ли хотела, чтобы я отсюда выехал и куда-то переселялся, потому что им здесь не поглянулось? А сейчас валишь все на меня! Я этого не потерплю.

— Тсс! — сказала жена. — Хочешь, чтобы слышали во всем доме? Я на тебя не валю, не говори. Ты сам на себя все взял. Как этот малый зашел в новый дом, так ты прямо помешался на знакомстве с ними. А теперь до того боишься перед ними оплошать, что ходишь ни жив ни мертв. Если станешь надоедать мне с этими перчатками, Сайлас Лэфем, никуда я не пойду.

— А я для себя, что ли, иду? — спросил он в ярости.

— Уж, конечно, нет, — признала она. — Знаю, что ради Айрин. Но не мучай ты нас больше, ради бога. И не будь для детей посмешищем.

На этой частичной уступке с ее стороны ссора прекратилась, и Лэфем замкнулся в мрачном молчании. Настал канун обеда, а вопрос о перчатках все еще не был решен и решиться, видимо, не мог. На всякий случай Лэфем купил пару и, стоя у прилавка, потел, пока продававшая их молодая особа помогала ему их примерять; под ногтями у него набился тальк, который она щедро насыпала в перчатки, с трудом налезавшие на его толстые пальцы. Но он не был уверен, что наденет их. Они наконец раздобыли книжку, где говорилось, что дамы снимают перчатки, садясь за стол; но о мужских перчатках ничего не было сказано. Он оставил жену перед зеркалом в новом полузастегнутом платье и спустился вниз в свой маленький кабинет рядом с гостиной. Закрывая за собой дверь, он увидел Айрин, которая расхаживала перед высоким зеркалом в своем новом платье, и ползающую следом за ней на коленях портниху. Рот у портнихи был полон булавок, и она иногда останавливала Айрин, чтобы вколоть одну из них в шлейф. Пенелопа сидела в углу, критикуя и подавая советы. Лэфем почувствовал отвращение и презрение к себе и своему семейству и всем этим хлопотам. Но тут он увидел в зеркале лицо девушки, сиявшее красотой и счастьем, и сердце его смягчилось отцовской нежностью и гордостью. Для Айрин этот вечер будет огромным удовольствием, и она, конечно же, всех затмит. Он подосадовал на Пенелопу, зачем та не идет; пусть бы там послушали, как она умеет говорить. Он даже оставил свою дверь приоткрытой, прислушиваясь к тому, что она «отпускает» Айрин. Решение Пенелопы очень его огорчало, и, когда они на следующий вечер собрались ехать без нее, мать девушки заставила ее утешить отца:

— Постарайся увидеть во всем этом хорошую сторону. Вот посмотришь, будет даже лучше, что я не поехала. Айрин не надо и рта раскрывать — все и без того увидят, как она хороша; а мне, чтобы блеснуть остроумием, надо заговорить, а это может и не понравиться.

Он рассмеялся вместе с ней над своим отцовским тщеславием; и вот они уехали, а Пенелопа закрыла дверь и пошла наверх, плотно сжав губы, чтобы не вырвалось рыдание.

14

Семья Кори была одним из немногих старых семейств, еще оставшихся на Беллингем-Плейс, красивой и тихой старой улице, на которой, к сожалению сочувствующего наблюдателя, скоро останутся одни меблированные комнаты. Дома там высокие и величавые, и на всем лежит печать аристократической уединенности, которую отец миссис Кори, когда завещал ей дом, считал навеки неизменной. Дом этот один из двух явно созданных одним и тем же архитектором; он же выстроил в том же духе и несколько домов на Бикон-стрит, напротив Общинного Луга. Дом имеет деревянный портик, стройные колонны с каннелюрами, всегда окрашенными в белый цвет и вместе с изящной лепкой на карнизе составляющими единственное и достаточное украшение фасада; ничего не может быть проще и красивее. Во внутренней отделке архитектор также обнаружил свою склонность к классике; низкий потолок вестибюля опирается на мраморные колонны с такими же каннелюрами, что и у деревянных колонн фасада; широкая, изящно изогнутая лестница поднимается над мозаичным полом. Вдоль стен тянулось несколько резных венецианских scrigni [3], у подножия лестницы лежал ковер; но, в общем, и в меблировке соблюдалась простота архитектурного замысла, и глазам Лэфемов комната показалась пустоватой. Прежде Кори держали лакея, но когда Кори-младший стал наводить экономию, лакея заменила чистенькая горничная, которая провела полковника в приемную, а дам попросила подняться на второй этаж.

Айрин наставляла его, чтобы в гостиную он вошел вместе с ее матерью, и он целых пять минут натягивал перчатки, которые с отчаяния решил все же надеть. Когда эти перчатки — шафранного цвета, рекомендованного продавщицей, — были наконец надеты, его большие руки стали похожи на окорока. Он вспотел от сомнений, подымаясь по лестнице; ожидая на лестничной площадке миссис Лэфем и Айрин, он смотрел на свои руки, сжимая и разжимая кулаки и тяжело дыша. За портьерой послышался негромкий говор; появился Том Кори.

— Очень рад вас видеть, полковник Лэфем.

Лэфем пожал ему руку и, чтобы объяснить свое присутствие здесь, сказал, задыхаясь:

— Жду миссис Лэфем. — Правую перчатку ему так и не удалось застегнуть, и теперь он, стараясь принять равнодушный вид, стягивал обе, так как увидел, что Кори был без перчаток. Когда он засунул их в карман, его жена и дочь появились на лестнице.

Кори приветствовал их очень радушно, но с некоторым недоумением. Миссис Лэфем поняла, что он безмолвно справляется о Пенелопе, но не знала, надо ли извиняться сперва перед ним. Она ничего не сказала, а он, бросив взгляд наверх, где, видимо, задержалась. Пенелопа, отодвинул перед Лэфемами портьеру и вошел в гостиную вместе с ними.

Миссис Лэфем взяла на себя решение, отменявшее оголенную шею, и явилась в черном шелку, в котором была очень красива. Платье Айрин было того неуловимого оттенка, который только женщина и художник могут определить как зеленый или голубой, а несведущие не назовут ни тем, ни другим, или обоими вместе. Платье было скорее бальное, чем обеденное, но оно было прелестно. Айрин, как дивное видение, плыла по ковру вслед за темной фигурой матери, и сознание успеха сияло на ее лице. Лэфем, бледный от боязни как-нибудь осрамиться, благодарный Богу за то, что на нем, как и на других, перчаток не было, но вместе с тем в отчаянии от того, что Кори все-таки их видел, имел из-за всех этих чувств необычный для него утонченный вид.

Миссис Кори, идя навстречу гостям, обменялась с мужем быстрым взглядом, выражавшим удивление и облегчение; благодарная им за их безупречный вид, она приветствовала их с теплотой, не всегда ей свойственной.