Том 13. Большая Душа, стр. 4

Глава 2

Бледная северная весна несла оживление и радость людям. Некоторые из жильцов уже перебрались на дачу на летние месяцы, поближе к природе. Но значительная часть обитателей дома, преимущественно бедных тружеников, оставалась здесь, довольствуясь раскрытыми настежь окнами и слабо доносившимися из соседних скверов запахами зацветающих деревьев.

С наступлением теплых майских дней детвора проводила время с утра до вечера во дворе. Теперь Дося и Веня все чаще примыкали к веселому детскому кружку.

Благодаря своей веселой подружке и покровительнице, Веня чувствовал себя свободно в детском обществе — никто не смел обидеть маленького горбуна. Дося стояла на страже интересов своего друга. Вскоре к двум друзьям присоединилась и новая подруга. Все чаще и чаще прибегала играть с дворовыми молоденькая служанка Лиза, служившая у старухи-ростовщицы с третьего этажа.

Старуха гостила сейчас на даче у замужней дочери, и девочка-служанка могла свободнее располагать своим временем. Все утро Лиза проводила в работе, зато, управившись к вечеру, сбегала вниз и принимала самое деятельное участие в детских играх. Несмотря на свои пятнадцать лет, она была совсем ребенком, и детские игры занимали и увлекали ее. С десяти лет жила Лиза здесь, в Петербурге, привезенная из деревни матерью. Последняя определила девочку на место к старой ростовщице Велизаровой. Старуха была слишком скупа для того, чтобы взять к себе в дом взрослую прислугу, требовавшую приличного вознаграждения. Лизе же она платила ничтожное жалованье и кормила впроголодь.

Досе и Вене понравилась бойкая, жизнерадостная Лиза, умевшая запевать хоровые деревенские песни и забавно рассказывать про свою ворчливую и скупую хозяйку.

— И-и как жмется она, миленькие, с хлеба на квас перебивается, только бы что лишнего не потратить.

— А что же вы едите? — полюбопытствовал кто-то из детей.

— А когда что: картошку либо кашу; иной раз щи варим, а то суп.

— А на второе?…

— А на второе лоб крестим, вот тебе и второе, — беспечно хохотала Лиза.

— Так ты голодаешь, стало быть? — участливо спросил как-то раз девочку Веня.

— Ну, понятно, не сыта до отвалу, что уж тут под шапку шептать. Зато, миленькие, чего только не насмотришься — такого, что и за целый год не рассказать, право. Сама-то у меня денежная, только скупая до страсти… А уж богачиха такая, что ни в сказке сказать ни пером описать. Небось, слыхали, ростовщица она, людей то есть деньгами ссужает. Заместо того, чтобы в ломбард вещи закладывать, люди, чтобы без хлопот было, несут к моей хозяйке добро свое. Она им, стало быть, деньги под него выдает, а себе ихние вещи до времени, до выкупа, оставляет.

— А денег много дает за вещи? — поинтересовалась Дося.

— Какое! Малость самую — гроши. Да ежели вовремя вещь свою не выкупит кто из тех, что победнее, так и — ау, брат! — вещица-то твоя пиши пропало! Оставит ее за собой хозяйка, а там, при первом случае, и продаст повыгоднее. Зато иной раз принесет какой человек в заклад моей-то, так уж улещает — упрашивает, чтобы она, значит, повременила, не приневоливала его спешить с выплатой-то. А иной придет с деньгами откупить свое добро, смотрит он, а добро-то уж давно и продано даже. А старуха еще смеется: "Сам виноват, батюшка, зачем деньги не внес вовремя, голубчик". Так сколько слез да горя людского я повидала за эти пять лет, что живу у Велизарихи, — так и не расскажешь, говорю.

— Так зачем же ты у нее служишь? Ведь злая она, ведьма, противная, — сорвалось у Доси.

Лиза серьезно, без улыбки, взглянула на девочку.

— А где-нибудь надо служить, как ты думаешь? — отвечала она степенно, тоном взрослой девушки. И тут же прибавила: — Да и маменька как определяла меня сюда на место, крепко наказывала, чтобы зря местов не менять ни в каком случае. Баловство это.

— Да если хозяйка злая? Через силу работать велит да и кормит плохо? — не унималась Дося.

— Да кто ж мне велит работать-то так? Хоть сейчас возьмем, к слову сказать: сама-то гостит у дочки каждое лето на даче; приезжает через три дня на четвертый, а я все одна, и без нее, как при ней: и пыль стираю, и окна по утрам мою. Я работать люблю, особенно окна мыть весной и летом. Стоишь высоко-высоко над землей; словно птица на жердочке, примостишься на подоконнике, а прямо надо мной небо. Синее такое, красивое. И кажется тогда, что и впрямь я — птица, взмахнешь руками, ровно крыльями, и полетишь. Полетаешь-полетаешь, да прямехонько у себя в деревне и спустишься. А там у нас уж так-то хорошо, что и словами не опишешь. Рай Господень, да и только. Лес у нас сразу за речкой начинается. А речка широкая, студеная. В летнюю пору купаться — не накупаешься досыта. А выйдешь в поле — кажись, конца ему нет. Так бы и помчалась по нему без оглядки.

Лиза рассказывала с таким горячим воодушевлением, что Досе и Вене Лизина деревня и впрямь казалась какой-то обетованной землей.

Однажды Дося попросила ее:

— Слушай, Лиза, пусти меня как-нибудь к себе, ради Бога, когда утром не будет дома твоей старухи. Я тебе помогу окна мыть; вместе и песни петь будем, тебе же веселее станет. Ладно? Пустишь, Лизонька?

Лиза звонко, весело расхохоталась в ответ на эти слова.

— Куда тебе, ты же барышня; да нешто сумеешь ты мыть окна? Сказала тоже!

Дося вспыхнула:

— А по-твоему, не сумею? Как же! Да я! я у нас дома все сама делаю. И пыль стираю, и обед разогреваю, и…

— Ну, пыль-то стирать да обед разогревать не велика трудность, — оборвала ее Лиза, — пыль-то я тебе и у нас стереть позволила бы. Хоть и сама-то я едва-едва с этим делом справляюсь. Подумайте, миленькие, ведь каждую-то вещичку перетереть надо; а вещиц этих самых у старухи — гибель. Особенно хрупкие вещи, одна беда с ними. Есть у нас, к примеру, часы бронзовые, под стеклянным колпаком, а над ними китаец сидит, глазами раскосыми водит. Часы тикают, а он словно маятник, глаза то вправо, то влево, тик-так, тик-так.

— Живой? — не то восторженно, не то испуганно вырвалось у одного из маленьких слушателей.

— Сказал тоже! — усмехнулась Лиза маленькому восьмилетнему сыну прачки, Сене. — Будет тебе под стеклянным колпаком живой китаец сидеть — небось, задохнется. Кукла, понятно, только так уж эта кукла, скажу я вам, хитро сделана, что как есть живая, да и только.

— Лизонька, душечка, миленькая, сведи ты нас с Ваней как-нибудь в квартиру твоей старухи, покажи нам китайца! — неожиданно взмолилась Дося.

— И меня! — вторил ей Сеня.

— И меня! — слышался еще чей-то молящий голос.

— И меня, и меня, Лизонька! — присоединились к ним остальные дети.

Но Лиза только улыбнулась в ответ на все эти просьбы и покачала головой.

— Никак этого невозможно сделать, миленькие, потому хозяйка во всякое время нежданно-негаданно вернуться домой может. Скандалу тогда не оберешься, ей-ей! Лучше слушайте, что я вам про другие вещи, какие у нас есть, рассказывать буду.

И, все больше и больше заинтересовывая своих маленьких слушателей, Лиза описывала детям имевшиеся в квартире старой ростовщицы диковинные вещицы.

Кроме китайца с живыми бегающими глазами, были там и две другие забавные вещицы: чучело медвежонка, совсем живого на вид, по уверению Лизы, и прелестный старинный сервиз с картинками.

— А сервиз этот из нашего дома, от здешнего жильца. Музыканта-скрипача в четвертом этаже видали? Так еще в конце зимы принесла евонная сестренка, Асей звать, такая щупленькая, в окошке когда видели? — пояснила Лиза.

Многие из детей, действительно, видели не раз в одном из окон четвертого этажа смуглую черноглазую девочку. Видели ее и Дося с Веней, но мало обращали на нее внимания.

— Так, значит, и он тоже бедный? — с загоревшимися от любопытства глазами допрашивала рассказчицу Дося.

— А то как же! Были бы богатыми, с нашей бы не знались. Говорят, он еще учится, скрипач-то этот, не дошел еще до заправского музыканта, значит. Ну вот деньги-то зарабатывать и нет времени. А сестренка в пансионе у него зимой живет; летом только домой приезжает. Страсть иной раз как в деньгах они нуждаются! Ихняя прислуга сказывала, когда к нам за утюгом приходила.