Побочный эффект, стр. 58
Уитмор сделал паузу, чтобы его слова дошли. Нортон неловко заерзал в кресле.
– Ты знаешь, кто такой вице-президент и за что он стоит, – сказал Уитмор. – Я взял его, потому что он был мне нужен на выборах, но, если он займет мое место, все повернется на сто восемьдесят градусов.
Нортон беспомощно развел руками.
– Мистер президент, не исключено, что расследование убийства Донны приведет к этому. Я не знаю. Но поделать ничего не могу.
– Ничего не можешь! – гневно сказал президент. – Для начала можешь спуститься на грешную землю. Нельзя заварить такую кашу и уйти в сторону. Ты должен отвечать за свои поступки.
– И вы тоже. В том-то и дело.
Уитмор поднялся и стал расхаживать по кабинету.
– Бен, когда это дело раскрутится, кое-кто заинтересуется твоими мотивами. Учти, тебя будут всячески обзывать.
– Ничего.
– И, судя по тому, что мне сказал Кифнер, у тебя могут быть неприятности за утаивание сведений от полиции. Нортон чуть не рассмеялся.
– Хотите верьте, хотите нет, я старался оберечь вас. Не хотел без крайней необходимости рассказывать о вашей связи с Донной. Но это обвинение принять рискну.
– Дело не только во мне и конгрессе, – сказал Уитмор. – Видишь глобус? Послушай, у нас есть осложнения в таких местах, о которых ты даже не слышал. И будь уверен, другая сторона воспользуется ими, видя, что дома меня режут под корень. А если они начнут теснить, я отвечу тем же. Так и начинаются войны. Подумай об этом. То, что ты делаешь, может надолго испортить судьбу страны.
– Если вы находитесь над законом, ее судьба испорчена навсегда, – ответил Нортон.
– Это твое последнее слово?
– Пожалуй.
– И ты так уверен в себе, что рискнешь расколотить страну, лишь бы настоять на своем?
– Нет, я так в себе не уверен, – сказал Нортон. – Мне страшно до смерти, что я делаю не то. Но я напряженно думал, принял решение, и, пожалуй, это решение единственное, с которым я могу жить.
– А что, если я не стану играть в твою игру? – вдруг спросил Уитмор. – Если я скажу Кифнеру, что расследование должно касаться только Ника, и министр юстиции меня.поддержит?
– Тогда я позвоню Гейбу Пинкусу и расскажу все, что знаю, включая этот разговор. В любом случае эта история станет известна. Но лучше, если от вас.
Президент вздохнул, тело его, казалось, слегка обвисло.
– Для этого потребуется время, – сказал он.
– Двадцать четыре часа я буду молчать, – сказал Нортон. – До завтрашнего полудня. К тому времени вы успеете собрать прессконференцию.
– Ты хочешь присутствовать на ней?
– Не особенно, – сказал Нортон. – Посмотрю по телевизору.
– А что станется с тобой, Бен? – спросил президент. – Когда все будет позади?
– Не знаю, – ответил Нортон. – Наверно, вернусь в Северную Каролину и займусь адвокатской практикой.
Уитмор в изумлении поглядел на него, потом внезапно встал. Решение было принято, встреча окончена.
– Ну что ж, кажется, все. Ты крепкий орешек, Бен. Жаль, что ты не на моей стороне.
– На вашей, мистер президент. Честное слово, на вашей. Они обменялись рукопожатием, и секунду спустя Нортон покидал Белый дом, как ему казалось, навсегда. Когда он вышел из ворот и пошел по Пенсильвания-авеню, ему, как жене Лота, захотелось оглянуться в последний раз, но в то же время было страшно, и поэтому он шел, не оглядываясь.
32
Звонок раздался без десяти одиннадцать. Нортон неохотно снял трубку – он перестал давать интервью, – но репортер оказался его вашингтонским знакомым, Нортон с уважением относился к тому, что он пишет, и решил поговорить с ним.
– Бен? Как там дела?
– Все отлично, Билл.
– Ты занят?
– Не особенно. Чем могу быть полезен?
– На будущей неделе начинается суд, и я решил написать о тебе. Главный свидетель возвращается в Вашингтон и все такое. С твоего отъезда прошел почти год. Люди интересуются, как ты там.
– Билл, я ничего не могу сказать для печати. Всякая гласность на этой стадии может повлиять на ход процесса, пойти на такой риск я не могу.
– Давай тогда поговорим о том, как тебе живется. Без связи с процессом. Просто расскажи, чем ты там занимаешься.
– Я адвокат в маленьком городке, вот и все. Контора моя находится на втором этаже старого дома, выходящего фасадом на здание суда округа Вене. Из окна видна площадь с цветущим кизилом, в центре ее памятник павшим конфедератам, на скамейке под ним целыми днями сидят старики, жуют табак, строгают ножами палочки и рассказывают небылицы. Во второй половине дня я выступаю на процессе по оскорблению личности. Потом встречаюсь с владельцем табачной фермы, желающим изменить завещание. Вот так и идут дела.
– И ты доволен такой жизнью?
– Доволен, как свинья в клевере.
– У тебя не возникает желания вернуться в Вашингтон?
– Билл, помнишь, что говорит Гек Финн в конце книги? «Мне этого не стерпеть. Я уж пробовал». Такое же отношение у меня к Вашингтону. Я уже пробовал.
– Как Энни? Привыкает к деревенской жизни?
– Она от нее в восторге. Пишет роман. Кроме того, занимается садом и много ездит верхом. Мы играем с друзьями в бридж. По воскресеньям, если позволяет погода, ездим рыбачить на озеро. Простая жизнь – тут не о чем писать.
– По-моему, как раз есть о чем, – сказал репортер. – В твоем положении взять и выйти из игры. Черт возьми, при своей известности ты мог бы получить любую работу, какую захочешь.
– Я же говорю тебе, что получил работу, какую хотел.
– Ладно, Бен, увидимся во время процесса, а после его окончания я съезжу навестить тебя. Думаю, что можно будет сделать материал для воскресного выпуска.
– После процесса было бы гораздо лучше, – сказал Нортон. Выглянув в окно, он увидел, что из здания суда вышел судья Харпер и быстро идет через площадь.
– Билл, я вынужден положить трубку. У меня встреча с человеком, которого нельзя заставлять дожидаться.
– Что-нибудь любопытное?
– Пока не знаю. Это судья Харпер, местная политическая сила. Насколько я помню, он всегда был чем-то вроде милостивого диктатора. Думаю, что он хочет заполнить мною свободное место в комитете демократической партии округа Вене. Чего мне не особенно хочется, потому что я не уверен, что остался демократом. Скорее представляю из себя что-то вроде анархиста. Как бы там ни было, он уже поднимается по лестнице, и я кончаю разговор.
– Увидимся на процессе, – сказал репортер. – Пока. Нортон положил трубку, вздохнул и пошел открыть дверь судье Харперу.
– Здравствуйте, судья.
– Доброе утро, Бен. Выглядишь ты хорошо.
– Вы тоже.
Нортон не льстил. Судья был высоким, сухопарым, седовласым, за тридцать с лишним лет, что Нортон знал его, он не прибавил в весе ни фунта.
– А как твоя милая жена?
– Прекрасно, судья. Она шлет вам привет.
Они сели, и Нортон молча ждал, пока судья раскурит трубку. Ему нравился этот старик. Можно было сказать, что, помимо всего прочего, он реакционер и расист, но ему была присуща некая чистота и он был беззлобным. Сын его, погибший в 1965 году во Вьетнаме, был лучшим другом Нортона.
– Вот что, Бен, – сказал судья, когда трубка задымила. – Кажется, на будущей неделе ты едешь в Вашингтон на процесс?
– Да.
– Как думаешь, долго продлится суд?
– Говорят, что может затянуться на два месяца, – сказал Нортон. – Я надеюсь вернуться раньше.
– Но ты главный свидетель обвинения, так ведь?
– Видимо, да. Это – сложное дело.
– Чем, по-твоему, оно кончится? Это допустимый вопрос?
– Допустимый, – сказал Нортон. – Только я не знаю, как на него ответить. По-моему, исход суда предсказать невозможно. На скамье подсудимых три заговорщика-сообщника: Эд Мерфи, Ник Гальяно и Уитни Стоун. Обвинение представлено мною, Кифнером и еще несколькими свидетелями, поэтому дело основано на косвенных уликах. Наличие заговора всегда трудно поддается доказательству. Ник Гальяно – он уже сознался в непредумышленном убийстве, терять ему почти нечего – утверждает, что во всем повинны они с Риддлом. А Эд Мерфи и Уитни Стоун все отрицают. Исход дела будет зависеть от того, кому поверят присяжные.