Крутая парочка, стр. 27

Майк Фэллон опустил голову и начал беззвучно плакать, мучая себя вопросами, где и когда его мальчик сбился с пути. Гейнс подошел к окну и выглянул наружу. Уайетт стоял в ногах кровати и, нахмурившись, смотрел в зеркало.

Ковач открыл шкаф. Он решил сам выбрать костюм для похорон, думая о том, кто будет делать это для него, когда придет время.

— Какой-нибудь из этих тебе нравится, Майк? — спросил он, показывая ему голубой и темно-серый костюмы.

Фэллон не ответил. Он уставился на фотографию, стоящую на комоде и запечатлевшую Энди после окончания академии. Застывший момент гордости и радости.

— Человек не должен переживать своих детей, — заговорил он наконец. — Он должен умирать раньше, чем они разобьют ему сердце.

Глава 14

Человек не должен переживать своих детей… Старик знал, что ему следовало погибнуть тогда, двадцать лет назад. Он видел все так же ясно, как будто и не прошло этих двух десятилетий. Холодная зимняя ночь. Скрип башмаков по утрамбованному снегу. Звук его собственного дыхания. Он даже ощущал замерзшие волоски у себя в носу.

Дом кажется огромным. Задняя дверь приоткрыта. Белая лампа дневного света в кухне гудит, как высоковольтная линия. Луна освещает темные комнаты. Тишина, словно пальцы, давит на барабанные перепонки. Секунды тянутся, как часы.

Хотя он уже двадцать лет не ощущал ничего ниже пояса, он помнил напряжение каждого мускула своего тела — ног, спины, пальцев левой руки, стискивающих рукоятку револьвера, судорожные сжатия сердца.

То, что произошло потом, он помнил уже не так хорошо. Смерть в неожиданной бело-голубой вспышке. Грохот выстрела, отбросившего его назад, когда он инстинктивно начал отстреливаться.

Слепота. Глухота. Паника.

“Я мертв…”

Как ему хочется, чтобы так оно и было!.. Майк вглядывался в темноту, прислушивался к своему дыханию, ощущал собственную беспомощность и спрашивал себя в миллионный раз, почему он не умер в ту ночь. Сколько раз ему хотелось покончить с этим, но никогда не хватало смелости. Он продолжал жить, погрязнув в пьянстве и наркотиках. Двадцать лет он провел в чистилище, боясь смотреть в лицо демонам.

Но теперь он смотрит на одного из них. Даже в одурманенном состоянии он узнает его. Это демон истины — ангел смерти.

Демон говорит с ним тихо и спокойно. Он видит, как шевелятся его губы, но звук, кажется, исходит из его собственной головы.

“Пришло время умереть, Майк. Человек не должен переживать своих детей”.

Он смотрит на старый полицейский револьвер 38-го калибра с большой царапиной на рукоятке, которую оставила пуля, прежде чем угодить ему в позвоночник. Говорили, будто в ту ночь — последнюю ночь на службе — он застрелил убийцу из этого револьвера.

Он слышит испуганный возглас, который кажется донесшимся издалека, но понимает, что это его собственный крик. Его руки пытаются подтолкнуть колеса кресла, как будто тело стремится избежать того, с чем уже смирилась душа.

Чувствовал ли Энди страх, когда петля сдавила ему горло?..

— Я любил его, — говорит он, ощущая, как слюна из уголка рта стекает по подбородку. — Любил и ненавидел за то, что он сделал. Это была его вина.

Каждое слово вонзалось ему в грудь, как нож. Но он не мог заставить себя умолкнуть — перестать ненавидеть Энди, ненавидеть самого себя. Как может человек ненавидеть собственного сына? Он снова кричит — мучительный вопль становится то громче, то тише, подобно вою сирены. Только демон слышит его. Он один в ночи, один во всем мире. Наедине с ангелом смерти. И ангел что-то говорит ему.

— Человек не должен переживать своих детей, — услышал старик. — Он должен умирать раньше, чем они разобьют ему сердце. Иначе он может разбить сердце им. Ты убил своего сына, потому что ненавидел.

— Но я любил его! Разве ты не видишь?

— Я видел лишь то, как ты разбил его сердце. Он делал для тебя все, а ты убил его.

— Нет-нет! — кричит старик, глотая слезы. Паника и боль раздуваются в горле, как опухоль. — Я говорил ему, но он не слушал… Черт бы его побрал! Проклятый педик!

Боль вырывается наружу с каждым криком. Он молотит руками, пытаясь дотянуться до демона.

— Ты убил его.

— Как я мог убить своего мальчика?

— Ты хочешь освободиться от этого, Майк? Прекратить боль?

Голос искушает его.

— Это грех! — задыхаясь, кричит он.

— Это твое освобождение, Майк. Сделай это.

Холодное дуло полицейского револьвера касается его щеки. Слезы текут по вороненой стали.

— Сделай это. Прекрати боль.

“Наконец-то, после стольких лет…” — проносится в голове Майка.

Рыдая, он открывает рот и закрывает глаза. Вспышка ослепляет. Грохот оглушает. Дело сделано.

Дым плавает волнами в неподвижном воздухе. Проходит минута. Вторая. Дань уважения мертвому. Потом — вспышка и жужжание аппарата. Ангел смерти прячет фотографию в карман, поворачивается и выходит.

Глава 15

Пробудившись от беспокойного, наполненного видениями сна, она увидела его. Он стоял возле ее кровати, вырисовываясь на фоне окна огромным безликим силуэтом с плечами как горные склоны.

Паника взорвалась в ее груди, словно бомба, застревая в горле и мешая дышать. Мышцы рук и ног судорожно сжались.

“Беги!” — крикнул кто-то в ее мозгу.

Но когда она начала соскальзывать с матраса, он протянул обе руки и выпустил что-то на пол. Она увидела скользящее к ней толстое извивающееся тело змеи с кремовым брюхом и черно-коричневым рисунком на спине.

Вскочив с кровати, она побежала изо всех сил. Мир вокруг почернел — она ничего не видела и не ощущала собственных ног.

Что-то ударило ее по правой щеке под глазом с такой силой, что она упала навзничь. Дернув шеей, она застыла на полу и поняла, что ударилась об угол шкафа.

“Господи, я сломала шею! Он все еще в комнате! Я не могу двигаться!”

Изо всех сил цепляясь за ускользающее сознание, она заставляла мозг продолжать функционировать. Если бы только можно было пошевелить руками и ногами… Слава богу, они двигаются!

Упираясь руками в пол, она медленно поднялась. Голова казалось тяжелой, как шар для боулинга, а шея — хрупкой, как сломанная зубочистка. Она опустилась на колени, поддерживая голову руками. Боль пульсировала во всем теле; сознание мерцало в голове. Вспышка — темнота, вспышка — темнота…

“Это был сон! Этого не произошло!”

Впрочем, это больше походило на галлюцинацию. Она не спала, но пребывала в иллюзорном мире. Специалисты называют это ночными страхами. Надо сказать, она тоже была специалистом, годами испытывая это на собственном опыте.

Нахлынула знакомая волна отчаяния. Ей хотелось кричать, но ничего не получалось. Наступила защитная потеря чувствительности, и, подчинившись ей, она медленно встала на ноги.

Все еще поддерживая голову рукой, она включила лампу на комоде. В комнате никого не было. Свет играл на обоях в кремовую полоску. Кровать была пуста, даже подушки отсутствовали: она столкнула их на пол и сбросила стакан с водой с ночного столика. На ковре цвета слоновой кости темнело влажное пятно. Рядом с пустым стаканом валялся будильник, показывающий 4.59.

Осторожно подойдя к кровати, она стянула одеяло.

Змеи нигде не было. Частью мозга, способной логически мыслить, она понимала, что ее вообще не существовало, но тем не менее внимательно осматривала пол, страшась увидеть гибкое тело, скрывающееся под дверью стенного шкафа. Она пыталась дышать ровно, но это удавалось с трудом. В голове стучало, шея болела, как будто в нее вонзили нож, к горлу подступала тошнота. Коснувшись рукой щеки, она почувствовала что-то липкое и решила осмотреть повреждения.

Аманда Сейвард разглядывала в висящем в ванной зеркале свое отражение — вместе с обстановкой, всегда дававшей ей ощущение безопасности и уюта: мягкой, элегантной и женственной. Теми же словами обычно описывали тот образ, который сама Аманда являла окружающему миру, но теперь она выглядела так, словно провела пять раундов на ринге. Правый глаз распух от удара; алая царапина на щеке жгла кожу, резко контрастируя с белым как мел лицом. Боль была нестерпимой; дыхание со свистом вырывалось сквозь зубы.