Сердце ангела, стр. 26

Когда я вернулся в “Красный петух”, оказалось, что музыканты уже отыграли отделение и Пупс сидит на том же табурете. У его локтя пенился бокал с шампанским. Протискиваясь через толпу, я закурил сигарету.

— Нашел, что искал? — равнодушно спросил Пупс.

— Эванджелина Праудфут умерла.

— Умерла? Вот жалость-то. Она была настоящей леди.

— Зато я поговорил с ее дочерью. Хотя она ничем не смогла мне помочь.

— Может, тебе выбрать для своего очерка кого-то другого?

— Не думаю. Это дело интересует меня все больше. Пепел с сигареты упал мне на галстук, оставив пятно рядом с суповым, когда я стряхнул его.

— Кажется, вы довольно хорошо знали Эванджедлину Праудфут. Не могли бы вы рассказать подробнее о ее романе с Джонни Фаворитом?

Пупс Суит грузно слез с табурета и встал на свои маленькие ножки.

— Ничего не могу рассказать тебе, сынок. Я слишком пузатый, чтобы прятаться под кроватями. Да и работенка уже подоспела.

Он блеснул своей “звездной” улыбкой и направился к оркестровому пятачку. Я затрусил рядом, словно преданная ищейка.

— Может быть, вы помните кого-то из ее старых друзей? Тех, кто знал Джонни и Эви, когда они были вместе?

Пупс уселся за рояль и оглядел комнату, отыскивая взглядом своих припозднившихся музыкантов. Обегая глазами столики, он процедил:

— Пожалуй, потешу себя музыкой. Глядишь, и вспомню что-нибудь.

— Я не спешу. Могу слушать вашу игру хоть всю ночь.

— Посиди хотя бы отделение, сынок. — Пупс поднял резную крышку кабинетного рояля. На клавишах лежала куриная нога. Он резко захлопнул крышку и заорал:

— Не стой над душой! Сядь где-нибудь. Мне пора играть.

— Что это было?

— Ничего особенного. Забудь.

Забыть? Это была нога курицы, покрывающая целую октаву, — от острого желтого когтя на чешуйчатом пальце до окровавленного обрубка над суставом. Под пучком белых перьев находилась завязанная бантиком черная лента. Вот так “ничего особенного”!

— Что происходит, Пупс?

Гитарист сел на свое место и включил усилитель. Глянув на Пупса, он покрутил ручку громкости. У него было скверно с фоном.

— Ничего такого, о чем тебе следует знать, — прошипел Пупс. — Я с тобой не разговариваю. И после отделения тоже. Никогда!

— Кто вас преследует. Пупс?

— Проваливай!

— При чем тут Джонни Фаворит? Пупс заговорил — медленно, чеканя слова, не обращая внимания на появившегося за его спиной басиста.

— Если ты не уберешься отсюда к чертям собачьим, то пожалеешь, что твоя беленькая, нежная задница родилась на свет!

Я встретился с беспощадным взглядом басиста и огляделся. Кругом полно народу. Я вдруг понял, как чувствовал себя Кастер на холме у Литтл Бигхорна. [13]

— Мне стоит только послать словечко…

— Можешь не утруждать себя телеграммами, Пупс.

Я бросил окурок на пол танцплощадки, придавил его кабду ком и пошел к выходу.

Моя машина по-прежнему стояла напротив Седьмой и, до, ждавшись зеленого света, я направился к ней. Компания на углу уже исчезла, и их место заняла тощая смуглая женщина в потасканной лисьей горжетке. Она покачивалась взад-вперед на высоких каблуках, жадно к чему-то принюхиваясь словно заядлая наркоманка после трехдневной непрерывной подзарядки.

— Эй, мистер? — окликнула она меня. — Составь компанию!..

— Не сегодня, — я прошел мимо.

Сев за руль, я закурил очередную сигарету. Тощая следила за мной еще пару минут, а затем, пошатываясь, пошла по улице. Было около одиннадцати.

К полуночи у меня кончилось курево. Я прикинул, что Пупс сорвется из клуба не раньше, чем отработает. Времени навалом. Я прошел полтора квартала вверх по Седьмой до лавки спиртного и купил две пачки “Лаки” и пинту “Эрли Таймс”. На обратном пути на минуту задержался у “Красного петуха”. Внутри гремело пупсовское попурри из дешевой салунной музыки и Бетховена.

Ночь была холодной, и я то и дело заводил мотор, прогоняя озноб. Я не хотел нагревать салон. Слишком легко заснуть. Без четверти четыре, когда кончилось последнее отделение, пепельница на приборной доске была полна, а бутылка “Эрли Таймс” пуста. Я чувствовал себя прекрасно.

Пупс вышел из клуба минут за пять до закрытия. Застегивая тяжелое пальто, он перекидывался шутками с гитаристом. Проходящее мимо такси резко затормозило на его пронзительный, в два пальца, свист. Я включил зажигание и завел “шеви”.

Движение было редким, и я решил дать им квартала два форы . Их такси развернулось на Сто тридцать восьмой улице и пошло назад по Седьмой, мимо меня. Я пропустил их вперед — до лавки спиртного, затем включил фары и отъехал от тротуара.

Я следовал за ними до Сто пятьдесят второй, такси свернуло влево и остановилось примерно посреди квартала у одного из домов. Я проехал дальше до Мэйком-плейс, свернул к центру и, обогнув квартал, вырулил обратно на Седьмую. Такси стояло почти на углу, у открытой двери, с погашенным индикатором на крыше. На заднем сиденье никого не было. Пупс взбегал вверх по лестнице, спеша избавиться от своей куриной лапы. Я выключил передний свет и встал бок о бок рядом с припаркованной у тротуара машины так, чтобы видеть такси. Вернулся он довольно быстро, с красной клетчатой сумкой в руках — обычной сумкой для кегельбанных шаров.

У Мэйком-плейс такси свернуло налево и продолжало двигаться к центру по Восьмой авеню. Я держался в трех кварталах позади, не упуская его из виду всю дорогу до перекрестка Фредерик Дуглас-серкл, где машина свернула на восток по Сто десятой и пошла вдоль северной стены Центрального парка до развилки Сент-Николас и Ленокс-авеню. Проезжая мимо, я увидел Пупса, держащего в руках бумажник в ожидании сдачи.

Резко свернув влево, я бросил машину на углу Сент-Николас и побежал назад, до Сто десятой. Я успел как раз вовремя: такси отъезжало, а Пуле Суит, подождан немного, скользнул в мрачное чрево молчаливого парка.