Большая Игра против России: Азиатский синдром, стр. 29
Вконец удрученный этой последней неудачей, Муркрофт решил вернуться домой до того, как перевалы в Северную Индию в связи с наступлением зимы занесет снегом. Прихватив с собой тех немногих лошадей, которых удалось заполучить, он со спутниками двинулись обратно по той же дороге, которой пришли. Однако, уже форсировав Оксус, Муркрофт решил предпринять еще одну, последнюю попытку купить лошадей в отдаленной деревушке, расположенной в пустыне на юго-западе. По слухам, там их еще можно было найти. Оставив Требека и Гутри в Балхе, с горсткой людей он отправился в путь. Больше его никогда не видели.
Судьбу Муркрофта и его спутников всегда окружала тайна. Официально он умер от лихорадки где-то около 27 августа 1825 года. Ему было под 60, по индийским стандартам он был стариком, который несколько месяцев жаловался на боли в сердце. Его тело, слишком разложившееся, чтобы установить причину смерти, вскоре было доставлено обратно в Балх его людьми и похоронено там. Через некоторое время умер Гутри, вскоре за ним последовал и Требек, обе смерти внешне выглядели вызванными естественными причинами. Однако скончался и переводчик экспедиции, долго проработавший с Муркрофтом. Этого было уже слишком для простого совпадения, и вскоре по Индии начали циркулировать слухи, что их убили, вероятнее всего, отравили русские агенты. Другая версия, гораздо менее сенсационная, состояла в том, что их убили, чтобы завладеть их имуществом. С точки зрения биографа Муркрофта доктора Олдера, он почти наверняка скончался от какой-то лихорадки; возможно, его воля к жизни была окончательно сломлена открытием, что в кишлаке, с которым он связывал свои последние надежды, не оказалось лошадей той породы, которую он так долго разыскивал.
Но есть в этой истории еще один поворот. Больше двадцати лет спустя после вероятной даты его смерти два французских странствующих миссионера, успевших добраться до расположенной в 1500 милях к востоку Лхасы до того, как их выдворили из Тибета, услышали любопытную историю. Их уверяли, что там двенадцать лет прожил англичанин по фамилии Муркрофт, выдававший себя за кашмирца. И только после его смерти по дороге в Ладак открылась вся правда — в его доме нашли карты и планы запретного города, которые, видимо, составлял этот таинственный чужестранец. Ни один из французских священников никогда прежде не слыхал о Муркрофте, но они писали, что кашмирец, утверждавший, что ему прислуживал, подтвердил историю тибетцев. Когда отчет об их странствиях в 1852 году впервые был опубликован на английском, это невероятное сообщение вызвало в Великобритании настоящую сенсацию. Возник вопрос, действительно ли разложившееся тело, погребенное его спутниками в Балхе, принадлежало Муркрофту — или кому-нибудь другому.
Биограф Муркрофта не исключает полностью возможность, что тот фальсифицировал собственную смерть, чтобы не возвращаться домой, где он столкнулся бы с критикой и официальным осуждением. Тем не менее он считает, что это в высшей степени невероятно, против этого свидетельствуют «слишком много фактов и возможностей». Доктор Олдер заключает, что только временное умопомрачение, «возможно, под влиянием приступа лихорадки, могло бы стать причиной действий, до такой степени несогласующихся с характером Муркрофта, его биографией и всем, за что он боролся». Вот одно из возможных объяснений рассказанной французами истории: когда после смерти Муркрофта и его спутников караван распался, один из слуг-кашмирцев мог добраться до Лхасы вместе с принадлежавшими Муркрофту картами и бумагами. Когда затем по пути домой в Кашмир слуга умер, бумаги, на которых стояла фамилия Муркрофта, вполне могли обнаружить у него дома. Невежественные и всегда крайне подозрительные относительно намерений чужестранцев тибетцы вполне могли решить, что это карты их страны, что покойный слуга был тем англичанином, чье имя стояло на картах и который, очевидно, все эти годы за ними шпионил.
Однако если начальство Муркрофта при жизни не удостаивало его вниманием и только смерть спасла его от унижений и официального осуждения, то посмертно это было более чем компенсировано. Сегодня он в большом почете у географов за огромный вклад в исследование региона, сделанный в ходе бесконечных поисков лошадей. Многие считают его отцом исследований Гималаев. Никого особенно не огорчают его неудачи в поиске лошадей или в открытии Бухары для британской торговли, даже если те так много значили для самого Муркрофта. С нашей точки зрения, его действительная правота и заслуги лежат в сфере геополитики. Ведь вскоре после смерти Муркрофта его неоднократные, но так и не услышанные предупреждения насчет намерений русских в Центральной Азии начали подтверждаться жизнью. Именно они, а также его замечательные путешествия по странам Большой Игры вскоре превратили его в идола молодых британских офицеров, которым выпала судьба идти по его стопам.
Видимо, самое главное оправдание Муркрофта — в местонахождении его одинокой могилы, которую последний раз видел в 1832 году следовавший по его пути на север в Бухару Александр Бернс, его земляк и тоже участник Игры. С большим трудом он отыскал ее при лунном свете в окрестностях города Балха, ничем не отмеченную и полускрытую глинобитной стеной. Его измученным спутникам как неверным не разрешили похоронить беднягу в городской черте. Поэтому Муркрофт лежит недалеко от того места, где спустя более полутора веков советские войска и тяжелая техника двигались через реку Оксус на юг, направляясь в Афганистан. Он не мог бы рассчитывать на лучшую эпитафию.
9. Барометр падает
Перемирие на Кавказе между Россией и Персией остановило продвижение казаков и обратило хищные взгляды Санкт-Петербурга в сторону Центральной Азии. Но продолжалось оно недолго. И царь, и шах рассматривали заключенный в 1813 году при посредничестве англичан Гулистанский договор не более как временное средство, позволяющее им нарастить свои вооруженные силы перед следующим раундом схватки. Целью шаха было отвоевать утерянные земли, уступленные согласно договору русским победителям, тогда как Санкт-Петербург намеревался в подходящий момент расширить и укрепить свою южную границу с Персией. Примерно через год после смерти Муркрофта та вновь оказалась в состоянии войны — к недовольству англичан, которые не имели ни малейшего желания видеть, как Персия будет разгромлена русскими.
На этот раз непосредственной причиной враждебности стало толкование договора, в котором было недостаточно ясно оговорено, кому именно принадлежит конкретный регион между Эриванью и озером Севан. Чтобы решить эту проблему, начались переговоры между русским генерал-губернатором Кавказа генералом Ермоловым и персидским крон-принцем Аббасом Мирзой. Но они закончились провалом, и в ноябре 1825 года спорную территорию заняли войска генерала Ермолова. Персы потребовали их отвода, но Ермолов сделать это отказался. Шах пришел в бешенство, его подданные тоже, и со всей страны под знамена Аббаса Мирзы начали стекаться добровольцы на священную войну с неверными русскими.
Персы знали, что русские еще не были готовы к войне. Санкт-Петербург прочно увяз в войне греков за независимость против турок. Да и дома, особенно в армии, после смерти царя Александра в декабре 1825 года тоже возникли серьезные беспорядки. Воодушевленный своей недавней победой над турками, Аббас Мирза решил ударить по русским в тот момент, когда те нападения не ждали. Неожиданно и без всякого предупреждения тридцатитысячная армия персов пересекла русскую границу, сметая на своем пути все подряд. Один русский полк был целиком захвачен в плен, взяты ключевые города, в свое время принадлежавшие шаху, а нерегулярные персидские отряды совершали набеги вплоть до самых ворот Тифлиса, кавказской штаб-квартиры Ермолова. Торжествующие персы попытались даже вернуть себе Ленкорань, крепость на побережье Каспийского моря.
Первый раз за всю свою долгую блестящую карьеру Ермолов, прозванный «львом Кавказа», был захвачен врасплох. Оскорбленный Санкт-Петербург обвинил Лондон в том, что тот подтолкнул персов к агрессии, ведь ни для кого не было секретом, что английские офицеры служат в армии шаха в качестве советников, а некоторые даже командуют его артиллерией. Новый царь Николай I решил немедленно сместить Ермолова и назначил на его место одного из самых блестящих молодых русских генералов — графа Паскевича. Но если стареющий «лев» и утратил доверие начальников, он все еще сохранял уважение и признательность своих войск, обвинявших в поражении Санкт-Петербург. Когда он в наемной карете покидал Тифлис, многие из его людей не скрывали слез.