Облава, стр. 31

Усова перебил Сапежка…

– Семён Пахомович, поеду я. Я виноват, я и исправлю свою ошибку.

– Хорошо, – сразу согласился Усов. – Поезжайте. Всё.

Все вышли из кабинета.

Чем дальше уходила ночь, тем больше серело и мрачнело небо. День обещал быть дождливым, холодным.

Шилин и Михальцевич вышли к железной дороге и двинулись на восток, посчитав, что разъезд Зарубичи именно там. Они ошиблись: Зарубичи были рядом, в восточном направлении, всего в какой-нибудь полуверсте. И они шли к разъезду Липовка, не догадываясь о своей ошибке. Вокруг стоял лес, сумрачный, еловый, ни полянки в нем, ни просвета. И хоть бы одна душа повстречалась, чтобы спросить, далеко ли до разъезда. Захотелось есть. Пахло шпалами, металлической окалиной, сажей, копотью лежавшей на земле, на рельсах. Протяжно и тоскливо гудели провода. Первым шёл Шилин, за ним – Михальцевич.

– Слушай, мсье, – приостановился Шилин, перекладывая саквояж из одной руки в другую и поправляя мешок за спиной, – не кажется ли тебе, что мы долго идём? Неужели тут такой длинный перегон?

– Перегоны бывают не больше семи-восьми вёрст, – ответил Михальцевич. – Это просто тебе наскучило идти, товарищ Петров.

Оба рассмеялись. Они уже разыгрывали свои новые роли: Шилин стал Петровым, так значилось в его документе, для которого загодя был припасён чистый бланк, а Михальцевич пока оставался Лосёвым, хотя был у него также мандат на имя Сорокина.

Наконец вёрст через пять лес начал редеть, и вскоре послышался стук топоров. Думали, что это дровосеки, озирались по сторонам, чтобы их увидеть. Но прошли ещё немного и увидели хаты. Работали трое плотников, строили новую хату. Небольшенький ошалеванный станционный домик стоял в отдалении, шагах в двухстах. Это был разъезд Липовка.

– Дошли, слава богу, – сказал Шилин и повернул к плотникам.

На брёвнах сидело несколько женщин с узлами, корзинами, два-три подростка, старый дед с двумя торбами, перевязанными, чтобы взять через плечо. Это были, вне всяких сомнений, пассажиры, ждали поезда, и по тому, что ждали его здесь, а не возле станционного домика, можно было догадаться, что придёт поезд не скоро. Плотники, завидев начальников в хромовых пиджаках, вогнали топоры в бревна, стали доставать кисеты.

– Добрый вам день, – поздоровался Шилин.

– И вам того же, – ответил плотник в зимней шапчонке.

Сруб был доведён до верхнего венца, теперь ставили стропила.

– Хороша хата будет, – похвалил сруб Шилин. – Не хата, а песня звонкая.

– Дак к этой песне ещё и припевки нужны: сени, хлев, – ответил старик с двумя мешками.

– Известное дело, – согласился Шилин и снова – к плотникам: – А крыть чем будете?

– Матюгом покроем, – ответил плотник в зимней шапке. – Чем же ещё. Ничего ни купить, ни достать.

Плотники и женщины засмеялись, их смех подхватил и Шилин, а между делом спросил насчёт поезда. Ему ответили, что сегодня, мол, должен быть, а когда, так и сам начальник разъезда не знает.

Из станционного домика вышла женщина и направилась сюда, к людям. Шилин обратил на неё внимание потому, что женщина была не из деревенских, одета по-городскому, и не было у неё, как у этих пассажирок-крестьянок, больших узлов, а лишь сумочка в руке. Чем ближе подходила женщина, тем с большим интересом наблюдал за нею Шилин. Заметив такое внимание к себе, женщина замедлила шаг, остановилась, словно собиралась повернуть назад. Но не повернула, подошла, поздоровалась, растерянно потопталась на месте и села на бревно рядом со стариком.

Это была Катерина.

«Сивак!» – узнала она Шилина и, боясь, как бы он не догадался, что она его знает, опустила голову, подпёрла её ладонями. Тогда, в Захаричах, она хорошо его приметила. Видела на улице через окно, рассмотрела, когда Сивак приходил за отцом и увёл его в церковь. И этого, второго, толстячка с выпученными глазами, тоже тогда приметила. Теперь они одеты иначе: в кожанках, с красными звёздами на фуражках. Так вот кто расхаживает с мандатом Сорокина!..

Шилин уже отвернулся от неё, разговаривал с плотниками. Зато проявил интерес Михальцевич, подошёл, сел рядом.

– Скажите, мадам, нам долго ещё придётся тут ждать? – спросил. – Впрочем, с такой прелестной во всех отношениях дамой я готов ждать бесконечно.

– А кто его знает, – ответила Катерина успокоенно: Шилин её не узнал. – Вам-то куда ехать?

– Нам? Конечный пункт нашего пути – Москва. Оттуда мы. А сейчас в Гомель.

– Вот оно что. И что же вас в такую глушь привело?

– Служба, служба, – ответил Михальцевич и приблизил к ней лицо. – Поехали с нами. Такую попутчицу иметь почтём за счастье… Какая у вас замечательная коса. – Взял косу за кончик, стал поглаживать. – Не читали у Блока про такую косу? Помните?.. Вползи ко мне змеёй ползучей, в глухую полночь оглуши, устами томными замучай, косою чёрной задуши… Прекрасно!

«Как же спросить, кто они теперь? За кого себя выдают?» – думала Катерина, ещё не решив, что станет делать, когда разузнает все это. Она пропускала мимо ушей соложавую болтовню Михальцевича и прислушивалась к тому, о чем говорил Шилин: может, что-нибудь обронит о себе. Разговор шёл о политике, плотники спрашивали, когда все встанет на свои места и что там в Москве думают относительно крестьян.

– Мы здесь, так сказать, по части культуры, – услышала Катерина слова Сивака. – Выявляем культурные ценности… Берём на учёт…

«То же самое и Сорокин делал. Значит, они с его документами». Теперь она размышляла, кому бы сказать об этом, кого предупредить. Что говорил ей Михальцевич, до неё уже, как до глухой, вовсе не доходило. Слышать слышала, но не воспринимала, механически поддакивала, кивала. «Хлопец тот в Грибовцах, – вспомнила она про Иванчикова, – а они здесь».

Решение пришло неожиданно. Она встала:

– Пойду спрошу насчёт поезда.

– И я с вами, – тоже поднялся было Михальцевич.

– Сидите. – Катерина решительно взяла его за округлое мягкое плечо, задержала. – Я сейчас же вернусь.

Михальцевич не посмел ослушаться, тем более что возле него осталась её сумка.

Катерина шла не торопясь, этакой вялой, беззаботной походкой. Ни разу не оглянулась.

Начальник разъезда на крыльце своей квартиры набивал патроны. На разостланной тряпице лежало уже с полдюжины набитых, а на периле крыльца висело ружьё, в стволе которого тихонько посвистывал ветер. Начальник был человек пожилой, с чисто выбритым красным моложавым лицом сердечника.

– Послушайте, – присела Катерина подле него, – надо позвонить на станцию. А куда – не знаю.

– Зачем? – спросил начальник, не поднимая головы. – Поездов пока не слыхать.

– Надо позвонить немедленно. Слышите? Вставайте.

Начальник разъезда наконец глянул на Катерину и достаточно резво встал: бог его знает, что за женщина, не из местных, требует, как будто имеет право. Вошли в дежурное помещение. Начальник крутнул ручку телефона. Ответили с ближайшего разъезда – из Зарубичей. Катерина схватила трубку.

– Зарубичи? Послушайте, там должны быть товарищи из чека. Есть? Конный отряд? Сейчас же скажите им, что те, кого они ищут, в Липовке. Дожидаются поезда. Обязательно передайте. – Некоторое время она молчала – там побежали кого-то звать, потом снова заговорила, озираясь на дверь: – Вы Иванчиков? Они тут, на разъезде. Тут. Оба. Ждут поезда. Хорошо, хорошо…

Катерина вышла из дежурки тяжело, переставляя ноги с таким трудом, будто проделала очень большую физическую работу. Начальник разъезда спросил:

– Это кого же ищут? Почему мне не говоришь? Я же партейный.

– Там они, – показала Катерина на сруб, наполовину увенчанный стропилами, – в кожанках.

Иванчикову с Ксенией повезло: их догнал отряд красных кавалеристов и подвёз на тачанке чуть ли не до самой станции Зарубичи. Отряд двинулся дальше, прямо, а Иванчиков и Ксения лесом вышли к станции. Там и застали всю конную группу Бобкова.