Облава, стр. 27

– Сова, – сказал Михальцевич. – Глаза зеленые.

Птица, напуганная голосом, улетела.

– Слушай, поручик, – заговорил Шилин, – с мандатом нам больше таскаться нельзя. Надо, пожалуй, разойтись.

– Почему нельзя? Мандат ещё послужит. Перейдём в другую губернию.

– За казну свою, дорогой, хлопочешь. На парижскую баню не хватит. Кстати, а ты был в Париже?

– Нет.

– Какое совпадение, и я не был.

– Иронизируешь, Илларион Карпович. А казна моя, конечно, скудновата. Ну чем мы особенно разжились?

– А раньше, в отряде?

– Да тоже все по мелочи.

– Врёшь ты, поручик, как газеты. Что-то я начал в тебе сомневаться. Сбежишь от меня и продашь.

– Подозреваешь в коварстве? Ну, за это время можно было проверить, кто я и что я.

– Кругом, дорогой, коварство. Возьми хоть вот эту берёзовую ветку, что на нас глядит. Только что она дала приют птице. А завтра из неё сделают лук и стрелой убьют ту птицу.

– Философия, – сказал, зевая, Михальцевич. – Философия, которой я никогда не понимал и не любил.

– Ладно, давай помирать.

– Что ещё за страхи? – повернулся в норе Михальцевич. – Что значит – помирать?

– Философически, друг мой. Один древний грек утверждал: засыпая, мы умираем. А когда просыпаемся – рождаемся снова. Вот так бы взять да родиться совсем другим. Или проснуться лет на десять назад.

Шилин лежал на спине и смотрел в небо. Слабость и успокоение разливались по телу, туманилось в голове. Звезды в глазах начали раскачиваться, словно на кончиках ресниц, и исчезали, проваливались в чёрную бездну. Шилин заснул.

13

Сапежка, добравшись до уездного города, первым делом зашёл в милицию, чтобы позвонить в губчека. К счастью, связь с Гомелем оказалась не повреждённой. Сапежка заказал Гомель и, пока уездный телефонист туда пробивался, начал на правах старшего разговор о том, что в уезде плохо действуют отряды самообороны.

– Вы должны зарубить себе вот здесь, – стукал он косточками пальцев по своему плоскому носу, – что во все деревни послать красноармейские отряды невозможно. Откуда наберёшь столько бойцов? – мерял расстояние от стола, за которым сидел начальник милиции, до стола его секретарши – милиционера. Та, подперев рукой щеку, смотрела на Сапежку с подчёркнутым вниманием, как и надлежит смотреть на начальство, и всякий раз поворачивала голову в ту сторону, куда шёл Сапежка. – Винтовками мы ваш уезд вооружили?

Пожилой, с усталым видом начальник милиции молчал, хмурился. Рот его время от времени кривился и возле нижней губы подёргивался какой-то мускул – последствие контузии. Сапежка, не выдержав его молчания, круто обернулся к столу секретарши и повторил свой вопрос.

– Ага, правда ваша, вооружили, – ответила та поспешно, но не меняя позы, – так и сидела, расплющив щеку о ладонь. И думала: «Господи, и сколько же тут перебывает разных начальников, и все учат, учат… И этот какой-то издёрганный. Не дай бог такого нервенного мужа».

Сапежка и секретарша встретились взглядами – глаза в глаза. Она ничуть не смутилась, смотрела, не моргая, широко открытыми, какими-то холодными и бездумными (телячьими – мелькнуло у Сапежки) глазами. Не по годам полная, она была в кепке с матерчатой красной звездой на ней, в гимнастёрке, перетянутой сыромятным ремешком, в солдатских шароварах и в пеньковых лаптях с белыми, до колен онучами. Сапежка только теперь заметил, что она в лаптях.

– Послушайте, – шагнул он к столу начальника милиции, – неужели сапог для ваших работников нельзя найти?

– Было бы что обуть, так обули бы, – ответил тот нехотя, глядя куда-то за окно.

– Бандиты-то в сапогах ходят. А ведь вы их иной раз и ловите.

– Ловим. А вот братан из России приехал, и там милицию в лапти обувают. – Он открыл ящик стола, нашёл там какую-то бумагу, положил перед Сапежкой. – Читайте, от вас, из губернии, пришла.

Сапежка схватил бумагу, подошёл ближе к окну.

– Из губернии. Так… «Уездному отделу милиции… – читал он вслух. – Выписать в расход по приходно-расходной книге вещевого довольствия отдела обеспечения губмилиции из графы нового обмундирования и амуниции… такого-то уезда… Что? – вопрошающе вскинул глаза. – Двадцать пар лаптей, из них пеньковых – четыре, лозовых – шестнадцать…»

Дочитал, на секунду виновато притих, положил бумагу на стол и снова принялся ходить взад-вперёд по комнате, низенький, скуластенький и смуглый – помесь белоруса с копыльской татаркой. Ходил так энергично, что казалось, за ним вихрится воздух.

– Ну что там Гомель? Когда дадут Гомель? – говорил на ходу. – Да, вот ещё что, чуть не забыл, – остановился напротив начальника милиции. – У вас тут были двое из Москвы? С мандатом наркомпроса? Были?

– Я их сам видел. И мандат проверял.

– Видели? Это уже хорошо. Кто они?

– Как кто они? Те, что в документе указаны. Один Сорокин, второй – Лосев.

– Правильно! – обрадованно воскликнул Сапежка. – Они самые! А что делали, чем занимались?

– Делали то, что указано в мандате. Церкви осмотрели. Что-то такое взяли. Оставили расписки, протокол.

– А на них жаловались? Не попы, не разные там бывшие эксплуататоры, эти пусть жалуются. А трудящиеся граждане?

– Вроде не было жалоб. – Начальник милиции отвечал, прикрыв пальцами нижнюю губу, чтобы не видно было, как она дёргается. – Не было. Да все равно что-то не верится…

– Не верится? Чему вы не верите?

– Из самой Москвы посланы, а у попадьи с руки кольцо сняли. Разве это…

Сапежка не дал ему договорить, хлопнул ладонью по столу:

– Значит, надо. Значит, обстановка требует. Разруха, голод. Пролетарской диктатуре нужно золото. Зо-ло-то! И его надо выцарапывать у разных спекулянтов. – Он умолк, задумался и уже тише и более ровным голосом, в котором чувствовалось даже виноватое поддабривание, снова принялся расспрашивать об уполномоченных. Выслушав ответы начальника милиции, пожал плечами:

– Не понимаю, откуда ваши сомнения. С докладами выступают?

– Выступают.

– С Сорокиным я тоже встречался. Он, чтоб вы знали, не позволил в Захаричах закрыть церковь. Приехал там один из уезда и хотел заставить попа, чтобы тот во время службы разное про себя плёл… Сорокин мне показался культурным, грамотным.

В этот момент дзынькнул звонок телефонного аппарата. Сапежка схватил трубку.

– Алё, алё… Гомель! Гомель? Губчека? Товарищ Усов, Сапежка докладывает. Да-да, Сапежка. Я тут, в уезде. Побывал всюду, где эти товарищи из Москвы были. Что? Ничего подозрительного. Все законно. Да, да… Я с ним встречался раньше, в Захаричах. А на днях их видел и проверял начальник милиции… – Пощёлкал пальцем, чтобы подсказали фамилию. Подсказала секретарша. – Мирончик проверял документы… Жалоб от трудящихся не поступало. Нет, никто не жаловался. Товарищ Усов, разрешите возвратиться домой. Семён Пахомович, надо побывать, сами знаете, жёнка ждёт. Добре, слушаюсь, понял! – прокричал он радостно, повесил трубку, крутнул раз-другой ручку, давая знать, что разговор окончен, и лицо его просияло, глаза засветились, вроде даже стали побольше.

– Хорошо быть женой, – вздохнула секретарша. – Сидишь дома, мужика ждёшь…

– Я всего месяц назад женился, – признался Сапежка смущённо. – Ну, пойду на станцию. Смотрите тут. А отряд Пилипенки к вам идёт. Он тут прочистит леса. Будьте любезны, – попросил он секретаршу, – покажите, как на станцию ближе пройти.

Секретарша встала из-за стола и пошла к двери. Ступала в своих пеньковых лаптях мягко, как по войлочной дорожке. Когда, проводив Сапежку, возвратилась, сказала:

– Кричал, бегал… Я думала, он нервенный, а он, гляди-ка, тихий. Жёнку любит.

– Очень ему не хотелось, чтобы те московские уполномоченные оказались…

– Кем оказались? – не поняла секретарша.

– Не теми, кому на самом деле был выдан мандат. Есть у меня подозрение. Надо заняться ими…