Седьмая — для тайны, стр. 1

Виктория Холт

Седьмая — для тайны

I. ПАСХАЛЬНЫЕ ЦВЕТЫ

Вскоре после переезда к тетушке Софи я познакомилась с довольно странными сестрами Люси и Флорой Лейн, и их домом, который я про себя назвала Домом Семи Сорок. Никогда не узнала бы я об этом месте, если бы не хлопоты об убранстве церкви в ту далекую Пасху. Вероятно, это не совсем так, да и произошло все не только из-за цветов — они лишь довершили дело.

Тетушка Софи редко посещала наш дом, но между ней и моей матушкой и речи не было о разладе. Тетя жила в Уилтшире, откуда до Лондона довольно долго ехать поездом, а потом из столицы добираться до Мидлмора, что в графстве Суррей. По-моему, она полагала, что приехать навестить нас стоит очень больших усилий, а моя матушка, конечно, считала путешествие в Уилтшир слишком тяжелым для себя, особенно, если ожидалась не очень приятная встреча с тетушкой Софи.

В те далекие времена тетушка Софи была для меня почти посторонней. Моя мать и тетя Софи, родные сестры, были совершенно не похожи друг на друга. Мать была красивой, высокой, стройной женщиной с чертами лица, словно высеченными из мрамора. Ее светло-голубые глаза иногда становились холодными, как лед, а длинные ресницы, брови совершенной формы и прекрасные, всегда тщательно уложенные волосы, довершали ее аристократический облик.

Она постоянно давала понять каждому — даже тем из прислуги, кто это хорошо знал, — что воспитана не для той жизни, которую ее вынуждали вести обстоятельства.

Тетушка Софи была старше моей матери. Думаю, их разделяли года два. Она была среднего роста, но полной, отчего казалась еще меньше. На круглом и румяном лице сверкали маленькие пронзительные глаза, похожие на ягодки черной смородины. Когда она смеялась, их почти не было видно, а смеялась тетушка Софи довольно громко, что, как говорила мама, «скребло» по ее нервам. Не было ничего удивительного в том, что они держались порознь. В тех редких случаях, когда матушка заводила речь о тетушке Софи, она неизменно поражалась, что они выросли вместе.

Мы жили, как говорится, в «благородной бедности» — матушка, я и две служанки: Мэг, реликвия тех «лучших дней», и Эми, девочка десяти с небольшим лет из Мидлмора.

Мама уделяла много внимания поддержанию светских приличий. Она выросла в Сидер-Холле, и я всегда жалела, что этот особняк располагался достаточно близко и постоянно был у нас на виду.

Он стоял во всем своем, величии и казался еще значительнее по сравнению с Левиндер-Хаусом 1 в Мидлморе. Церковные празднества проводились на лужайке Холла, и одна из его комнат всегда предоставлялась для религиозных собраний. Певцы рождественских псалмов каждый сочельник собирались на его дворе, чтобы выпить подогретого вина и отведать пирогов с мясом, которыми их потчевали хозяева после окончания «представления». В особняке жило множество слуг, и он господствовал над всей деревней.

Моей матери пришлось пережить две трагедии. Она не только лишилась своего старого дома, когда умер ее отец и стала известна сумма его долгов, но в довершение удара дом купили Картеры, нажившие состояние продажей сладостей и табака в каждом городе Англии. Они были неприятны по двум причинам: из-за своей простонародности и огромного богатства. Каждый раз, когда мама смотрела в направлении Сидер-Холла, ее лицо застывало, губы сжимались, а глубокая ярость, которую она испытывала, была совершенно очевидна. И, конечно, так бывало всякий раз, когда она подходила к окну своей спальни. Мы все привыкли к ее ежедневным жалобам. Они занимали нашу жизнь так же, как и ее.

Мэг говорила:

— Лучше бы мы уехали отсюда. Нет ничего хуже, чем смотреть на старое гнездо!

Однажды я спросила маму:

— Почему мы не уедем отсюда? Куда-нибудь, где бы ты не смотрела все время на него!

Я увидела ужас в ее глазах и, хотя была очень молода, поняла: она хочет жить здесь и не переживет разлуки с родными местами. Тогда мне и в голову не приходило, что она получала удовольствие от своей трагедии и чувства обиды. Мама хотела, чтобы все было так же, как в старое время в Сидер-Холле. Ей нравилось принимать участие в церковной жизни, задавать тон в благотворительных базарах и прочих подобных делах. Ее злило, что летний праздник не может быть проведен на нашей собственной лужайке.

Мэг смеялась над этим и говорила Эми:

— Еще что! На шести футах травы? Не смешите меня!

Для меня держали гувернантку. В нашем положении это главное, говорила мама. Она не могла отослать меня учиться далеко, а о том, чтобы посещать деревенскую школу, не могло быть и речи. Гувернантки, впрочем, подолгу не задерживались, ибо разговоры о былом величии не заменяли его отсутствия в Левиндер-Хаусе. Когда мы сюда переехали, это был Левиндер-Коттедж, и все дело в том, что вместо «Коттедж» написали «Хаус»! — рассказывала мне Мэг. Матушка не отличалась разговорчивостью, и, хотя я много слышала о былом великолепии, она очень мало говорила о том, что интересовало меня больше всего: о моем отце.

Когда я однажды спросила ее о нем, она сжала губы и более, чем когда-либо, стала похожей на статую, в которую она всегда превращалась ври упоминании Картеров из Сидер-Холла.

Мама ответила:

— У тебя нет отца… теперь….

Я возразила.

— Но был же он когда-то!

— Не говори глупостей, Фредерика. Разумеется, у каждого когда-то был отец.

Меня назвали Фредерикой, потому что в семействе из Сидер-Холла было много Фредериков. Мама рассказывала, что портреты шестерых из них висят там в картинной галерее. Я слышала о сэре Фредерике, посвященном в рыцари на Босвортском поле, о том, который отличился при Ватерлоо, и о блистательном роялисте времен гражданской войны.

Будь я мальчиком, меня назвали бы Фредериком. Но я должна была носить имя Фредерика, которое нашла неудобным и старалась сократить его до Фредди или даже Фред, что иногда вызывало у посторонних совершенно очевидное смущение.

— Он умер? — спросила я.

— Я тебе уже сказала. У тебя теперь нет отца. Все! Я поняла, что его имя окружено какой-то тайной. Не припоминаю, чтобы я когда-нибудь видела его. В самом деле, я не помню, чтобы жила где-нибудь, кроме этого дома. Городская площадь, коттеджи, церковь — и все это в тени Сидер-Холла — вот мои детские впечатления.

Много времени я проводила на кухне с Мэг и Эми: они были разговорчивее матушки.

Мне не разрешалось дружить с деревенскими детьми, а что касается Картеров, живущих в Сидер-Холле, мама держалась с ними холодно-вежливо.

Вскоре я узнала, что моя мать была очень несчастлива. И вот, когда я подросла, Мэг обычно подолгу говорила со мной.

— Эта жизнь, — сказала она однажды, — вовсе не жизнь. Левиндер-Хаус, как же… Каждый знает, что это был Левиндер-Коттедж. Изменив название дома, нельзя сделать его больше, вот что я вам скажу, мисс Фред…

Хотя при матушке меня называли мисс Фредерика, оставаясь наедине с Мэг, я становилась просто мисс Фред или мисс Фредди. Имя Фредерика, как слишком замысловатое, Мэг не нравилось, и она называла меня так не чаще, чем это было необходимо.

— Вот что я скажу вам, мисс Фред. Надо называть вещи своими именами, и я должна признать, что жили мы гораздо лучше в симпатичном домике в Клепеме, как бы он ни назывался. Ведь там мы были теми, кем были, а не теми, кем старались быть. Там было неплохо!

В глазах Мэг появлялось мечтательное выражение. Она выросла в Лондоне, в Ист-Энде, и гордилась этим.

— Да, неплохо! Субботние вечера на рынках, где на прилавках чего только нет: моллюски и мидии, морские улитки и волнистые рожки… А заливное из угрей… Какие угощения, а? А здесь что? Скажите-ка?

— Здесь праздники и хоровое общество.

— Не смешите меня! Множество самонадеянных людей, возомнивших о себе больше, чем есть на самом деле. Нет, дайте мне Лондон!