Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого. 2010. № 2, стр. 19
Но не дождался. Метеориты были напичканы металлом, сигналы проходили очень плохо.
Весёлый Ньюи знал, что делал, рядом не было ни одного прохода, ни одной пусковой установки, даже самой древней. На десятки парсек ничего, кроме метеоритных облаков, которые были там вопреки всем законам физики.
Так мы их и нашли: с одной стороны три десятка кораблей с замёрзшими трупами внутри, с другой — обломки катера и простреленная насквозь спасательная капсула. А между ними куски первозданной материи, которую миллиарды лет никто не беспокоил.
Судя по всему, он успел выпустить весь боезапас. И потом ещё долго уворачивался. А они стреляли сквозь метеориты, старясь как можно быстрее уничтожить кораблик разведчика вместе с маяками. Попадания в космические камни, которые при практически абсолютном холоде разлетались вдребезги, как стеклянные, усугубили ситуацию. Не было ни одного судна без пробоин или вмятин.
Те, кто остался жив, пытались бороться. Пока у них было топливо, они ремонтировались и взывали о помощи. И через год, в других созвездиях, кто-то поймал эти сигналы. И передал нужные координаты кому-то, кто очень хотел помочь Тринадцатому.
Этот сукин сын сдал материалы ньютам и сказал им, что Гном умер под звуки нашего гимна. Юморист хренов.
Буйвол, пока служил, лично проверял, чтоб каждый новичок первым делом учил эту чёртову арию. И потом мог с выражением исполнить перед иконой. И они все учили и исполняли. Поодиночке, хором и даже при полном отсутствии слуха и голоса.
И, глядя в наши с Буйволом свирепеющие лица, они очень быстро понимали, что это всё не смешно. Совсем не смешно.
ИЛЬЯ КАПЛАН
Забытые вещи
Рассказ
— Тебя как зовут?
— Маша.
— А к маме почему не хочешь?
— Не хочу.
— Совсем-совсем не хочешь?
— Ты глупый, да? Не понимаешь?
— Нет.
— Ну и ладно.
В вагоне людно, несмотря даже на поздний час. Оно и понятно — мегаполис, у всех дела, всем куда-то надо попасть, всех где-то ждут.
А вот и не всех. Иначе бы я сейчас не находился там, где нахожусь. А находился бы я в уютной квартире перед широкоформатным телевизором. С чашкой крепкого кофе в одной руке и пультом от этого самого телевизора в другой. И чтобы непременно новостной канал.
Мечты, мечты…
Вагон вздрагивает, начиная торможение.
По полу весело перекатываются зонты, мобильные телефоны, плееры и косметички. По углам внушительно кучкуются чемоданы, сумки и даже неизвестно кем и когда забытая автомобильная покрышка со странной маркировкой «е-экс».
Вагон останавливается. Забытые вещи замирают на своих местах, Мужской голос объявляет станцию. Двери открываются, из вагона выходят люди. Голос произносит извечную мантру: «Уважаемые пассажиры, не забывайте в вагонах свои вещи. При обнаружении забытых вещей…». Усмехаюсь. Воистину, вещи в вагоне метро лучше не забывать. Под монотонный голос «Осторожно, двери закрываются, следующая станция…» иду по вагону. Кроме меня, внутри больше никого нет. Никого, кроме нее. И значит, лишь сейчас я могу поговорить с ней. С забытой в метро девочкой.
Марина заподозрила неладное лишь через три дня. Воспитательница в детском саду сообщила, что Машенька не играет, как обычно, с другими детьми, а сидит на стуле в углу и раз в несколько минут раскачивается из стороны в сторону. Воспитательница спрашивала, не замечала ли Марина раньше странностей в поведении дочери, и сообщила, что детсадовский психолог ничего не может сделать, пока не узнает, что случилось с девочкой дома. Сама Машенька замкнута, на вопросы отвечает односложно и очень мало ест.
Марина стояла в раздевалке, в проходе между шкафчиками, хлопала глазами и судорожно припоминала: а не случилось ли чего? Ее лицо медленно заливала краска стыда. Хороша же мать — не заметить, что с ребенком что-то не так!
Она сказала воспитательнице, что обязательно поговорит с дочкой и во что бы то ни стало выяснит, что же произошло. Или вспомнит сама.
Забрав закутанную по горло в теплые свитера и куртку Машеньку, Марина попрощалась с воспитательницей и вышла на улицу. Что же произошло за последние три дня, думала Марина, что так повлияло на дочкину психику?
По пути к машине она попыталась разговорить девочку, но на любой вопрос та отвечала только «да, мама», «нет, мама», «не знаю, мама». А еще Марину поразили дочкины глаза. Всегда такие веселые, голубые и жизнерадостные, теперь они стали серыми и тусклыми. Может быть, заболела? Надо бы температуру померить. Лоб девочки был холодным.
Прямо из машины Марина позвонила на работу и взяла два отгула до выходных, сказав, что заболел ребенок. Отгулы дали, но с огромным скрипом, и настроение у Марины испортилось еще больше.
Я подошел к ней и присел рядом.
— Привет! — жизнерадостно выпалил я.
— Привет… — Девочка устала, напугана, откуда же в ее голосе возьмется веселье?
— Меня зовут Глеб, — представился я, уже предвкушая реплику: «А почему такое странное имя»?
Но она не спросила.
— Давно ты здесь? — Вопрос, конечно, идиотский, но надо же хоть как-то втянуть ее в разговор.
И она втянулась.
— Третий день…
— Тебе здесь не скучно?
— Нет.
— Странно. Здесь же нет игрушек… И поиграть не с кем…
— Зато можно смотреть картинки… Музыку слушать… Мечтать…
— О чем мечтаешь?
— О разном…
Все, ей становится неинтересно. Она что-то для себя решила, и я ей тут совершенно не нужен. Пора уходить.
— Хочешь к маме? — ключевой вопрос. Достаточно получить ее согласие, и полдела уже сделано. Метро не держит никого против воли. Это у вещей воли нет, потому они и остаются в вагоне навсегда. Брошенные и забытые. Вернее, навсегда остается информационная оболочка-слепок. Отпечаток предмета в информационном поле метрополитена. А предмет-носитель передается в руки дежурного на ближайшей станции. Вот только будучи возвращенными владельцу такие, на время потерянные в метро, вещи очень быстро приходят в негодность. Зато слепок обретает практически вечную жизнь. Оболочку потерянного предмета невозможно уничтожить. И мы, подземники, этим беззастенчиво пользуемся.
Оболочки же людей менее стабильны. Они не задерживаются в вагонах дольше, чем на неделю. Либо воссоединяются с носителями по обоюдному согласию, либо — исчезают навсегда, растворяясь в недрах подземных тоннелей. Но есть еще и третий вариант… Девочка провела в вагоне около трех дней, а значит, у меня есть еще около четырех. Вот только мне почему-то кажется, что легко с ней не будет. А своим ощущениям я привык доверять, ибо были прецеденты.
— Так хочешь к маме? — спросил я еще раз. До следующей станции оставалось секунд двадцать пять, тридцать.
Она повернулась ко мне и с чувством ответила:
— Нет!
Зажегся зеленый. Машина плавно ушла с перекрестка. В зеркале Марина увидела, как качнулась на своем детском кресле из стороны в сторону дочка.
Что же произошло три дня назад? Все было как всегда. Понедельник. Проснулись-умылись-оделись. Вышли из дома. Сели в машину. Машенька все время о чем-то рассказывала, но Марина не очень слушала — своих проблем хватало. Пробка на проспекте растянулась до горизонта. Марина припарковала машину возле станции метро… Метро. Метро!! Да! Она чуть не забыла дочку в вагоне. Правда, вовремя вернулась, выдернула девочку из уже почти сомкнувшихся дверей. И после этого Машенька замолчала. Тогда Марина списала это на стресс, да и не было у нее времени разбираться, все-таки одинокая женщина с ребенком. Денежку надо зарабатывать, ребенка поднимать. Не до капризов.
Забросив дочку в садик, она отправилась на работу…
Вот оно. Метро. Надо будет рассказать об этом психологу. Завтра же с утра позвонить.