Уйти от погони, или Повелитель снов, стр. 4

*Клод де ля Фер… Фрейлина королевы Маргариты [7] и верная подруга моя. При этом особа высокоморальная, не изменившая мужу ни разу. И это – при дворе короля Анри, рогатого, как пятнадцать оленей, и охочего до дамских ласк, как все эти пятнадцать оленей во время гона. Она была единственная, кто влепил пощечину Анри, когда тот хватанул графиню за задницу и сказал какую-то сальность. Ей одной из всего двора отводили отдельную комнату в Лувре и не селили ни с кем вместе, когда двор выезжал на воды либо на войну. Ибо уважали…

Урожденная она была де ля Мур, зналась в детстве с моим первым мужем, ибо почиталась его кузиной, а мужу своему графу Анри де ля Фер доводилась сестрой четвероюродной, ибо роды эти не только соседствовали землями, но и поддерживали майораты тем, что каждые четыре-шесть поколений вступали в брак между собой. От нее я узнала, например, что муж мой не был по крови де ля Муром – его нагуляла мать от короля Анри Второго, а бездетный граф де ля Мур усыновил.

– Такое случается в древних родах довольно часто, – говорила мне Клод. – Потому о полной чистоте крови не можем говорить даже мы – семейство де ля Фер. Если бы «наш золотой петушок» – так мы называли в детстве твоего мужа за то, что он любил петь и постоянно срывал себе голос, пускал петуха, – не женился на тебе, ему бы пришлось стать мужем моей кузины де Бражелон. Дети их носили бы имя де ля Мур, а по крови были бы де ля Ферами и Каппетингами. [8]

– Значит, мои дети – Каппетинги по крови? – спросила я. – Все три сына?

– Конечно, – уверенно ответила Клодин. – И они – главные претенденты на французский престол до нынешнего дня. Бурбоны – только узурпаторы. А ты разве не знала?

– Нет, – призналась я, ибо действительно не имела представления о том, что мой покойный муж мог стать королем Франции по кровному праву.

То есть все рассказы графа де ля Мур о том, что он был выгнан из Парижа за то, что поставил очередные рога своему сюзерену и даже посмел сообщить об этом на виду всего королевского двора, были выдумкой. Он просто сбежал из Франции, ибо понимал, что своим присутствием в этой стране может угрожать Анри Бурбону Наваррскому, который позволил уничтожить кальвинистов при Чарли Девятом, [9] и уж тем более не остановился бы перед уничтожением незаконнорожденного сына короля.

Продумав все это, я спросила у графини де ля Фер:

– Значит, детей могли похитить у меня по приказу Анри? И я не могу рассчитывать на помощь французской полиции в поисках моих мальчиков?

Разговор мы вели в саду Тюрильи, гуляя за теми платанами, что стоят в самой глубине парка, то есть там, где нас никто не видел и не слышал, потому можно было беседовать спокойно. Задавать подобные вопросы тоже.

– Могли похитить и по его приказу, – согласилась она. – Но твой Анри не делал этого.

– Откуда такая уверенность? – удивилась я.

Клод рассмеялась, а потом ответила:

– Анри Наварский не столь глуп, каким старается казаться. Он занял трон Франции не по праву, но держит его под собственным задом крепко. Так крепко, как не держал его ни один из Каппеттингов. Твоего Анри по-настоящему любит народ, его обожают парижане. Воз родись сейчас сам Анри Второй – и того бы французы прогнали дубинками, защищая твоего Анри Четвертого. А уж про внебрачных внуков давно околевшего короля никто не знал, не знает и никогда не вспомнит. Так что успокойся – и ищи детей своих в другом месте.

Так смело говорить с Аламанти, так откровенно и с такой заботой могла только настоящая подруга. Других, подобных Клод, у меня больше не было и, по-видимому, уже никогда не будет.*

Но вот в снах Юлии видела я Клод де ля Фер редко. Она не была интересна моей служанке. А может, милое тогда еще дитя ревновало меня к графине…

Рыться в снах Юлии, едучи в карете, было легко и приятно. Пусть телом я и омолодилась, но память-то у меня осталась прежней. А это значит, что ее возвращение в юность мою вызывает естественную в моем фактическом возрасте тоску по пережитому и прожитому, по тем людям, которые некогда окружали меня, а теперь уже в большей части умерли. И хорошие, и плохие… Господь не разбирался в их грехах, посылал безносую с косой – она и валила всех подряд. И не было им обоим дела до того, кто прав из смертных, кто виноват…

Каппеттинговы наследники… Вот о чем мне следовало подумать тогда.

Не о том, чтобы успеть в эту ночь посетить изрядно старого и становящегося с каждым днем все более неинтересным в постели короля Анри, не о войне его с Испанией, то разгорающейся, то утихающей, с ее посредниками, которые ломились ко мне и в двери, и в окна, чтобы я уговорила Анри встретиться с ними, не о…

Да, впрочем, всех забот королевской фаворитки не перечислишь. Одно сидение перед зеркалом и многочасовые пытки парикмахеров да массажисток отнимали столько времени и сил, что только железное здоровье мое помогало справиться с этим обилием совершенно бессмысленных обязанностей.

Как раз после разговора с Клод о моих сыновьях и их отце случился у меня очередной приступ ненависти к дворцовому этикету и всей той глупости, что зовется двором и его интригами. Я вернулась в свою комнату в Лувре, в которой бывала в последние дни все реже и реже, и, бросившись на кровать, разрыдалась так, что спустя час едва сумела остановиться, выпить из поднесенного мне кубка пару глотков бургундского и провалиться в сон…

Глава третья

Повелитель снов

Седой и долгобородый старик, красивый лицом, стройный станом, величественный, как все короли и герцоги итальянских государств на их портретах вместе взятые, одетый в хламиду, но такую чистую, такую белую, что от взгляда на нее ломило в глазах, стоял предо мной, держа высокий посох с золотым острым навершием так, словно спорил он с древком кто из них стройней и изящней.

– Вот и свиделись, София, – сказал он голосом высоким, красивым, но гулким. – Рад видеть здоровой.

– Здравствуйте, – ответила я. – Кто вы?

– Повелитель снов, – последовал ответ.

– Кто? – поразилась я.

– Повелитель снов, – повторил старец. – Твой друг и помощник, София, в мире снов и грез, в мире беспамятства и сумасшедствий, в мире, куда уходят душевные радости и боли человеческие. А ты у меня в гостях.

Я огляделась.

Ничего. Ни верха, ни низа, ни света, ни мрака. И никого. Кроме старика и меня.

– Ничего, – согласился он. – И никого. Ты права. Все, что так волнует людей, заставляет их мучаться и веселиться, страдать и плакать, есть ничто, пустота и тщетность земная. И рождение, и смерть…

– А что же есть на самом деле?! – спросила я, не чувствуя при этом ни удивления, ни страха, ни восторга, ничего.

– Жизнь, – ответил он. – Только жизнь – и более ничего. От рождения и до самой смерти. Для каждого своё. Ибо жизнь у каждого своя.

Я обвела рукой вокруг нас и спросила:

– А где же сны?

– Здесь, – ответил он. – Все вместе. И ты во сне, и я. В твоем сне.

– Зачем? – спросила я.

Старик улыбнулся в усы, ответил:

– Предупредить. Ты лазаешь в сны девочки слишком часто. Ты можешь ей навредить.

– Чем?

– Когда ты в снах ее, она не растет и не взрослеет. Более того, становится моложе и моложе.

– Но это ж хорошо! – воскликнула я.

– Нет, плохо. Человек должен расти, взрослеть и стареть. Чтобы умереть, совершив все, что ему предназначено.

– Но Юлия – моя служанка! – воскликнула я. – Моя раба!

– В мире снов нет рабов, – сказал старец тихо и торжественно. – И нет господ. В мире снов все равны.

– Но не все счастливы, – решила вставить слово и я.

– Счастливы – все, – твердо произнес он. – Но не все догадываются об этом.