Конунг. Изгои, стр. 21

— Подождите до утра, — сказали стражи.

Мы поблагодарили их и ушли.

Мы оба были достаточно наблюдательны и умели считать. На этом берегу реки мы насчитали две сотни воинов. Но было ясно, что большая часть войска стоит в Нидаросе. Эти две сотни означали, что в общей сложности войска здесь было не меньше десяти сотен. У нас была только сотня.

Придут теламёркцы или нет, мы не знали.

Когда мы вернулись к нашим, Сверрир собрал людей и сказал:

— Мы там были. Там нет ни одного теламёркца! Я знаю их говор, потому что много раз бывал в их краю. Ни один теламёркец не перешел на сторону ярла Эрлинга!

Тогда вышел Сигурд из Сальтнеса. Он сказал, что отправлял своих лазутчиков в ближайшие селения, они уже вернулись обратно. Они говорят, что бонды Сельбу собрались и стоят у нас за спиной. Они намерены гнать нас прямо на людей ярла Эрлинга.

Еще один день мы прятались в лесу, есть нам было нечего. Мне неприятно вспоминать тот день: что-то давило мне грудь и не давало дышать. Мы были почти окружены: впереди стояло войско ярла, за спиной — вооруженные бонды из Сельбу. Тогда Сигурд снова пришел к конунгу:

— Отсюда есть только один путь.

Когда надо было действовать, в Сигурде проявлялись его лучшие качества, и он знал Трёндалёг. Ночью через большие болота он вывел нас из клещей, в которых мы оказались, — мы шли гуськом, один за другим. Моросил дождь, нам это было на руку. В самых опасных местах приходилось прыгать с кочки на кочку, многие падали и мы их вытаскивали. Я стоял на упавшем дереве и смотрел на идущих мимо людей. Меня оттеснили в сторону, и я не мог бы вернуться в ряд, не столкнув другого в болото. Передо мной проходили один за другим: Эрлинг сын Олава из Рэ, рожечник Рэйольв, Халльвард Губитель Лосей, Кормилец, священник Симон, монах Бернард и мой добрый отец Эйнар Мудрый. Все они были здесь. И всем было одинаково страшно.

Я и теперь еще слышу хлюпанье двух сотен ног. Слышу стоны, вырывающиеся из пересохших глоток, кое-кто наклоняется, пьет гнилую болотную воду и хлюпает дальше. Кто-то срывает со спины ношу и швыряет ее в болото. Кажется, что сейчас и другие последуют его примеру, — по безмолвной цепочке измученных людей проносится тревожный слух о случившемся. К парню, швырнувшему свою ношу, подходит Вильяльм, хватает его поперек туловища и сует головой в болотную воду. Потом он достает из болота его ношу и идет дальше уже с двумя.

Больше никто не бросает в болото свою ношу.

Вильяльм утопил в болоте Льота, того парня, которому конунг сохранил жизнь, наказывая людей в Хамаре.

Мы приходим к усадьбе, которая называется Дигрин, бонда зовут Виглейк. Он — враг ярла Эрлинга. Мы разбиваем там лагерь и получаем продовольствие. Мы съедаем все, что есть в усадьбе, но Виглейк нам не отказывает. Виглейк из Дигрина — первый друг, какого мы встретили в Трёндалёге, он тоже ненавидел ярла Эрлинга. Мне это было приятно. Виглейк был просто ослеплен ненавистью. Люди ярла отобрали у Виглейка усадьбу, которая была у него в Гаульдале.

— Усадьба была никудышная, — сказал Виглейк. — Я хотел подарить ее женскому монастырю в Нидаросе. Мне она была не нужна, я только тратил зря время, посылая туда работников, чтобы поддерживать там порядок. Но люди ярла отобрали у меня усадьбу. Поэтому я ненавижу его.

Первый раз в жизни, йомфру Кристин, ненависть была мне приятна. Она придала мне силы.

Мы больше не были в окружении, бонды Сельбу отправились в Нидарос. Виглейк советовал нам захватить их лодки, доплыть до Сельбу и расположиться на отдых в тех усадьбах, хозяева которых ушли в город.

Когда я вспоминаю те дни в Сельбу, мне кажется, что я вижу их через стекло дорогого сосуда, счастливым обладателем которого был конунг Сверрир. Эти дни, залиты золотым светом, солнцем и жаром, я вижу красивые усадьбы, лежащие на берегу озера, синие дымки над Домами и скот на выгонах. Конунг строго наказал своим людям брать продовольствия не больше, чем требовалось. Он выставил двойную стражу и предупредил всех, что тот, кто надругается над женщиной, будет тут же зарублен. Теперь мы могли отдохнуть и собраться с силами. Сам он остановился на острове на озере, где была старая каменная крепость, которую жители селения воздвигли когда-то для защиты от разбойников. Я был там с ним, мы ночевали вместе. Он все время молчал.

Не знаю, но мне кажется, что твой отец конунг в те дни последний раз взвешивал, не следует ли ему свернуть с того пути, который он выбрал. Ведь я слышал, как многие, идя через болота, где Льот бросил свою ношу, а Вильяльм утопил его и спас ношу, говорили: Кто знает, правда ли, что наш конунг сын конунга?…

Кто бы мог ответить на это? Одно дело приветствовать конунга военным кличем, когда нужен предводитель, следовать за ним, зная, что в ближайшем селении ждет богатое угощение, и совсем другое — верить, что он сын конунга, когда удача отвернулась от него. Слухи о том, что теламёркцы перекинулись на сторону ярла Эрлинга, кое-чему научили меня: в тяжелые дни люди звереют. Теперь я знал, что всякий раз, когда удача будет отворачиваться от конунга, злые языки будут шептать: Правда ли, наш конунг — сын конунга?…

А Сверрир, верил ли он сам, что он сын конунга? Не знаю. Но я знаю, йомфру Кристин, что каждый раз, когда он замечал в людях сомнение, равно как и в себе самом, он неизменно подавлял его и становился тем, кем был: избранным, человеком, провозглашенным конунгом. У него было два стремления, которые в равной степени делали ему честь: он обладал волей, чтобы повелевать людьми, и желанием позволить Богу повелевать собой. Но какое из этих стремлений было в нем сильнее?

В эти дни в Сельбу конунг был молчалив. Выступить открыто с сотней человек против тысячи было бы верной смертью. Оставаться долго в Сельбу он не мог, возвращение в Ямталанд его не прельщало. Но мы все понимали: в течение лета Сверрир должен созвать Эйратинг, на котором бы его провозгласили конунгом. Или же отказаться от своего права на престол.

Мы переправились через озеро Селасьо в Тейген и поднялись на гору Ватнсфьялль, откуда опять могли наблюдать за Нидаросом. Там стояло войско ярла Эрлинга. Сигурд из Сальтнеса пришел к нам и сказал:

— Я посылал двух лазутчиков, они говорят, что в Гаульдале собрано ополчение, и скоро мы снова будем окружены.

Мы опять снимаемся с места и идем, мы — изгои, нас ведет Сигурд из Сальтнеса, знающий в этих местах каждую тропинку и каждый камень. Мы опять с трудом преодолеваем холмы, пробираемся по дорогам, клянем в душе всех и вся, и я чувствую, как в людях просыпается сомнение: Кто же он, сын конунга или нет?… Бродяга и обманщик или человек, достойный своего высокого призвания?

Мы приходим в Сокнадаль, там на одной усадьбе мы зарезали весь скот, а потом убили хозяев. Никто не должен был оттуда сбежать и предупредить, что мы здесь. Когда мы разбили лагерь и сели есть, прибежал один из дозорных.

— В долину по направлению к нам идут люди!…

Это могла быть или смерть, или помощь из Теламёрка.

ПОСЛАНЕЦ

Вот что рассказал Хагбард Монетчик, посланец конунга, когда мы потом сидели у очага:

Посланец идет через леса и пустоши, на плечах у него сидит сын, маленький мальчик, калека. Началась весенняя распутица, и каждый шаг дается с трудом, посланец предпочитает идти ночью, когда наст выдерживает его тяжесть. По этой дороге он шел зимой, тогда он бежал из сражения, в сугробах лежали мертвые, друзья дрались друг с другом из-за куска хлеба. Он узнает некоторые усадьбы: в этой они останавливались, ту подожгли — из снега торчат обгоревшие бревна. Никто не нападает на одинокого путника. На плечах он несет сына, и сын защищает его. Еще у него записана молитва, которую он должен читать в каждой церкви, поставленной во имя святого Олава, какая попадется ему на пути. Если он встречает людей, которые вызывают у него подозрение, он падает перед ними на колени, протягивает им свою дощечку с молитвой и жалобно просит: