На Двине-Даугаве, стр. 55
— Недаром, говорят, латыши не любят нас, русских! Не верят нам! Не любят Россию! А за что им ее любить?
— Погоди, мальчик… — спокойно сказал Оттомар Редаль.
Он подошел к шкафу, порылся там, вынул бережно завернутую в белую бумагу тетрадку и прочел медленно, видно переводя с латышского:
— «Привет тебе, Россия, привет, Латвия, мой дом, мое сердце, привет вам, мои боевые друзья! Как бы ни легли мои пути, я клянусь бороться за дело рабочего класса. Бороться за счастье человечества, пока я жив». Это сказал, — торжественно произнес дядя От, — лучший из нас, латышей, — Ян Райнис. Он любил Россию, он любил Латвию. Ты разве не слыхал о нем? Ну, это наш Горький! Ян Райнис сказал: «Мы боремся за свободную Латвию в свободной России». Русский народ — наш старший брат. Конечно, есть и среди нас, латышей, и среди русских люди, которым выгодно, чтоб два народа-труженика враждовали. Но ты, мальчик, слушайся лучших, а не худших!
— Дядя От, прочтите еще раз, — попросил Гриша, — и расскажите мне, кем он был, этот Ян…
— …Райнис. Хорошо, я прочту еще раз.
И Оттомар по-прежнему внятно и раздельно, будто вглядываясь в каждое слово, прочитал то, что сказал неведомый в то время Грише Шумову Ян Райнис.
Потом дядя От воскликнул, будто вспомнив о чем-то:
— Да он из одних мест с тобой, Грегор! Он «чонгал», из Латгалии. Там он и имя свое принял — Янис Райнис.
— Как это — принял имя?
— Я скажу об этом. Жил один молодой человек, его звали Ян Плекшан. Он был образованный, писал в журналах… А когда случалось у него свободное время, бродил он с котомкой за плечами по родным полям и лесам, стоял подолгу на берегу глубокого озера, заходил в деревню — к своим землякам. О, ему это нужно было! Потом он обо всем, что видел, писал в своих книгах. И как-то раз увидел он: тащит крестьянин на себе тяжелый воз с песком. Тащит в гору, постромки сквозь рваную рубаху впились ему в плечи… Непосильно трудно! Это ж работа для лошади, не для человека. Но у бедняка лошади нет. Значит, надо везти самому. А зачем песок мужику? Хлебопашцу нужен чернозем, хорошая земля, чтоб побольше родила хлеба… Нет, песок нужен не ему. Песок нужен барону, он завтра приедет в свое имение. И вот — велено: засыпать песком и гравием все ухабы на дороге, где он проедет. …Плекшан вынул все деньги, которые у него были: «Брат, возьми это!» Нет, не взял денег крестьянин: «Не поможет…» — «Скажи хоть, как тебя зовут?» — «Янис Райнис». И вот взял Плекшан у своего брата, латышского бедняка, его имя и стал подписывать этим именем все, что писал. И стал он искать — что поможет человеку? Не пригоршня денег, нет; в этом прав был бедный крестьянин. Нужно совсем другое, об этом ты уже слыхал от меня, мальчик. Об этом мы с тобой толковали не раз, потому что оба верим друг другу…
Как много знал Оттомар Редаль, слесарь завода сельскохозяйственных орудий, человек, окончивший двухклассную школу!
Нет, не похвалит он Григория Шумова!
…Солнце уже уходило за край далекого леса. Становилось зябко.
Гриша Шумов поднялся с земли, отряхнул с одежды палые листья ивняка и медленно пошел к городу.
Вот уж когда торопиться ему было незачем!
Он пошел домой тихим проулком, в обход, чтоб не встретиться, чего доброго, с кем-нибудь из реалистов или педагогов.
Листва сирени, еще густая, хотя уже кончался сентябрь, лежала на белых оградах. Вечером она казалась тяжелой, словно литой из чугуна.
Зажглись огни в одном особняке, в другом…
Впереди, за деревьями, вдруг распахнулось настежь окно, и из него таким ликующим, нарядным ливнем хлынули звуки рояля, что Гриша приостановился невольно. Еще тоскливее стало у него на душе…
В этих местах он бывал редко. Дома здесь стояли чуть в стороне от города. Это были скорее дачи, богатые зимние дачи — особняки с обширными садами, с газонами, похожими на зеленый ковер, с клумбами, напоминающими кондитерские торты.
Гриша постоял у калитки.
Музыка то замирала — чья-то рука еле слышно перебирала клавиши, — то вновь проливалась сверкающим потоком.
Потом рояль замолк. Четко простучали каблучки — должно быть, по деревянным ступенькам террасы. И белое платье мелькнуло за оградой среди темной листвы. Послышался грудной, затаенный смех, и мужской голос воскликнул:
— Нелли!
Гриша нехотя пошел своей дорогой, оглянулся: у калитки высились, как часовые, два пирамидальных тополя: приметное место. Надо будет вернуться сюда когда-нибудь.
45
Нет, не стал браниться дядя От.
Он внимательно поглядел на угрюмое лицо Гриши и сказал:
— Сделанного не воротишь. Надо подумать, как быть дальше.
— Поступлю в железнодорожные мастерские.
— Ну, не так-то это просто. Там и своим уже дают расчет.
— Хоть чернорабочим наймусь!
— И с этим не торопись.
— А чем я буду жить? На шее у отца с матерью я теперь сидеть не могу.
— Погоди. Погоди, помолчи. Я сказал: не торопись. А главное — не вешай голову.
Дядя От стал готовить ужин. Гриша — хочешь не хочешь (не до того ему, правда, было) — наколол дров, нащепал лучины. Растопил печку. Все это молча.
…После ужина Оттомар Редаль показал на свой лоб и проговорил:
— Я считаю, что тут, на чердаке, у тебя довольно просторно. Пока что, правда, там иногда ветер гуляет. Такой, знаешь… как сказать… сквознячок! Но хоть там и сквознячок, а чердак у тебя неплохой, много хороших вещей можно туда уложить. Вот что: надо тебе готовиться к экзаменам, не бросай этого дела. Через два — три года ты свободно сдашь экзамены на аттестат.
— На аттестат зрелости?!
— Ну да. Когда-нибудь ты созреешь, значит надо тогда будет иметь тебе аттестат зрелости.
— Другие ж живут без аттестата.
— И ты проживешь. Но с аттестатом лучше.
— Мне заработок нужен!
— Будет и заработок. С этим не торопись.
— Не могу же я на ваши деньги…
— Пустой разговор! Вот уж не люблю я пустых разговоров! Помолчи. Мы всё обдумаем, и всё будет лаби, хорошо.
Дядя От не пытался утешать Гришу. Вернувшись с работы, он больше молчал, будто обдумывал что-то.
И наконец, обдумав, видно, все как следует, попросил Гришу: пусть он подучит азбуке детей чернорабочих с завода сельскохозяйственных орудий.
— Иначе они вырастут такими же неграмотными, как отцы.
— Не могу сейчас, — безучастно ответил Гриша.
— Как раз сейчас и надо.
— Какой из меня учитель?
— А тут немногое требуется: буквы читать, слоги складывать — первая грамота.
Оттомар Редаль молча поглядел на Гришу, уговаривать не стал, снова зашагал взад-вперед по комнате.
Но Гриша уже знал: придется согласиться.
— А если у меня ничего не выйдет? — спросил он нерешительно.
— Выйдет!
И скоро в просторной комнате Редаля появились застенчивые ребята, в которых никак нельзя было признать лихих уличных игроков в лапту и неистовых горланов, с издевкой оравших в лицо старшеклассникам-реалистам: «Ружья деревянны, штыки оловянны!»
О, учить их было куда легче, чем Дерябина Петра!
Некоторые из них оказались на редкость смышлеными — вот таким, пожалуй, был и сам Гриша, когда в свое время учился грамоте.
Один мальчишка, сын грузчика, звали его Митей, всегда обгонял других, быстро все запоминал. И потом сидел, краснея, исподлобья поглядывая на Гришу: ждал похвалы. Гриша его хвалил. Митин взгляд, смущенный и в то же время немножко лукавый, напоминал чем-то взгляд Ефимки.
Уроки постепенно увлекли Гришу. Просто-таки занятно было глядеть, как иногда на лету, а иногда и вспотев от трудов, усваивали ребята премудрости грамоты.
Вот и стал Григорий Шумов учителем!
…После, уже повзрослев, он вспоминал: вот кто был лучшим педагогом в их городе — слесарь Оттомар Редаль.
Занятия-то с ребятами он затеял, больше для него, для Гриши, чтоб легче ему было перенести трудные в его жизни дни.
Время шло…
Гриша учил заводских ребят, сам занимался, проходя по учебникам курс пятого класса, много читал.