Скеллиг, стр. 18

Глава 35

Сумерки сгущались, а мы все сидели за столом. Папы не было. Я то и дело выходил в прихожую, выглядывал на улицу. Никого. Минина мама пыталась меня утешить:

— Не волнуйся, Майкл, он скоро появится. Не тревожься. Все будет хорошо, я уверена.

Я непрерывно рисовал. Нарисовал нашу семью — вокруг девочки. Нарисовал Мину — с бледным лицом, темными глазами, резкой черной челкой на лбу. Нарисовал Сксллига, распростертого на полу в гараже, — иссохшего, пропыленного, безжизненного. Нарисовал его же, гордо развернувшего плечи в полукруглом проеме окна, а вокруг летали совы. Теперь он совсем другой. Как, каким образом он так переменился? Неужели только от китайской еды, рыбьего жира, аспирина, темного пива и корма, который таскают ему совы?.. Еще я нарисовал Эрни Майерса в полосатой пижаме: стоит у окна и смотрит в заросший сад. И чем больше я рисовал, тем свободнее и увереннее двигалась моя рука. И то, что появлялось на бумаге, все больше походило на то, что представлялось моему воображению, на изначальный замысел. С каждым рисунком я все больше сосредотачивался, хотя часть меня все равно была там, в больнице, с девочкой. Я рисовал ее снова и снова. Иногда главным были глаза, ее большущие, смелые глаза, иногда — крошечные ручки, иногда — изгиб маленького тельца у меня на коленях. А еще я пытался нарисовать мир таким, каким он виделся девочке: длинную больничную палату, где шушукаются взрослые, а на переднем плане — сплетение проводочков, трубочек, блестящих инструментов и улыбающиеся лица медсестер. Иногда этот мир искривлялся — из-за изогнутой прозрачной крышки, которой ее прикрывали сверху, и я рисовал его изогнутым, точно в кривых зеркалах. А потом на пороге палаты мне привиделся Скеллиг. Как же здорово, что она его увидит! Ее сердце забьется быстрее, жизнь разгорится ярче. Один за другим Мина посмотрела все мои рисунки. Сложила их перед собой в стопку. И возбужденно обхватила меня за руку.

— Раньше тебе это было не по силам! Ты становишься смелее, отважнее!

Я пожал плечами.

— Так всегда. Чем больше играешь в футбол — тем лучше получается. Чем больше рисуешь, тем лучше выходит.

Мы ждали и ждали. Стало совсем темно. По деревьям и заборам пели дрозды. Минина мама включила свет. Зазвонил телефон, но звонил не папа. Минина мама дала нам по кусочку шоколада, и он таял у меня на языке долго и сладко. Минина мама много пела. Иногда — на стихи Блейка, иногда — старые народные песни. Мина подпевала высоким чистым голоском.

Я молча слушал. Мина улыбнулась.

— Скоро будешь петь вместе с нами, — сказала она.

Темнота все сгущалась.

— Я тебе кое-что покажу, — предложила Мина.

Она налила в мисочку теплой воды и поставила на стол. Потом потянулась и достала с полки комочек из кожи, косточек и меха, вроде тех, которыми был усеян пол в гараже. Мина бросила сю в теплую воду. Растерла меж пальцев. Шарик расползся на клочья темной шерсти и голой кожи. Мина вынула косточки. На ее ладони лежал череп! Череп какого-то мелкого животного.

Ее мама наблюдала за нами с улыбкой.

— Опять совиная отрыжка? — сказала она.

— Да. Совы заглатывают свои жертвы целиком, — пояснила мне Мина. — Переваривают все, что могут. А что не могут — выплевывают обратно. Кожу, кости, мех. Изучая совиную отрыжку, можно понять, чем они питаются. Эта сова, как большинство других сов, питается мелкими животными, мышами или землеройками.

Ее мама отвернулась к раковине и принялась мыть посуду.

— Этот шарик я принесла из гаража, — прошептала Мина. — Их там столько!

— Скеллиг?

Она кивнула.

— Что это значит?

Она пожала плечами.

— Кто он?

Она опять пожала плечами.

Я буквально онемел.

— Фантастика! — выдохнула она.

И опять запела.

Выглянув на улицу, я увидел свет в окнах да черные кроны деревьев на фоне серо-лилового неба. Последние птицы, допев, разлетались по гнездам.

Наконец телефон зазвонил снова. На этот раз папа. Минина мама протянула мне трубку. А я боялся ее взять.

— Не дрейфь, — сказала Минина мама. — Мы с тобой.

Папа сказал, что у них все хорошо. Девочка спит. Он побеседовал с врачами. И хочет еще немного побыть с мамой.

— Все-таки как девочка? — спросил я. — Что они собираются делать?

— Оперировать. Завтра.

— Что?

Он молчал.

— Папа. Что они будут делать?

Он вздохнул. тЪлос сто дрогнул.

— Операцию на сердце.

Потом он еще что-то говорил. Но я уже не слышал. Кажется, что он скоро приедет, что все обойдется, что мама меня целует… Я уронил трубку. И прошептал:

— Операция на сердце.

Глава 36

Мы с Миной вышли к калитке. И сели у забора, поджидая, когда из-за поворота появится папина машина.

Дверь в дом осталась открытой, и яркий сноп света падал оттуда в сад. Из мрака, неслышно скользя вдоль деревьев, возник Шепоток. И свернулся у наших ног.

— Что же это значит? — спросил я. — Выходит, Скеллиг поедает мелких животных и выплевывает остатки, точно сова?

Мина пожала плечами.

— Этого нам знать не дано.

— Кто он такой?

— И это нам неведомо. Иногда надо смириться с тем, что существует неведомое. Почему болеет твоя сестра? Почему умер мой отец? — Она взяла меня за руку. — Напрасно нам кажется, что можно все постичь. Это не так Надо просто видеть все, что видимо, а остальное — вообразить.

Потом мы заговорили о птенчиках, сидевших в гнезде у нас над головой. Попытались расслышать, как они дышат. Интересно, у дроздов и их птенцов есть воображение?

— Конечно, — уверенно сказала Мина. — Порой им страшно. Они воображают, что на дерево лезет кошка. Или сверху пикирует ворона с острым клювом. Или гадкие дети разоряют гнездо. Они боятся смерти. Но мечтать они тоже умеют. О счастливой жизни. Птенцы мечтают, что научатся летать не хуже родителей. О том, как найдут когда-нибудь свое дерево, совьют там гнездо, высидят птенцов.

Я приложил руку к сердцу. Что я почувствую, когда они разрежут ее хрупкую трудную клетку, вскроют крошечное сердце?

Пальцы у Мины были холодные и сухие. И маленькие. Я чувствовал, как бьется под тонкой кожей пульс. И как подрагивает моя собственная рука.

— Мы и сами словно птенцы, — сказала она. — Наполовину счастливые, наполовину перепуганные.

Я закрыл глаза и попытался отыскать свою счастливую половину. Но через плотно сжатые веки предательски сочились слезы.

Шепоток царапнул меня когтем по колену; через джинсы. Мне отчаянно хотелось остаться одному на чердаке, точно Скеллиг, и в окружении сов, в лунном свете баюкать свое печальное сердце.

— Ты очень, очень храбрый, — сказала Мина.

Тут подъехала папина машина, ревя мотором и слепя фарами. И страх объял меня, накрыл, поглотил.