Свет не без добрых людей, стр. 75

- Мы услышали твой голос, отец! Вот мы - Гена и Толя. Нашлись!..

И бросятся в его объятия, а затем сядут у стола и наперебой будут вспоминать, как плыли по реке среди льдин, как у Миши унесло валенки, как в промокшей до последней нитки одежде, жестяно-жесткой, скованной морозом, шли по снегу через линию фронта к своим.

Поток писем вселял в него эту веру и надежду.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Нюра Комарова была единственной в совхозе, с кем Михаил Гуров поддерживал связь. Вере он не писал, решив, что вся эта история с судом и тюрьмой навсегда оттолкнула от него любимую девушку. Не чувствуя за собой никакой вины в деле с Яловцом, Михаил считал себя виноватым перед Верой. В чем именно, он и сам по-настоящему не мог объяснить, очевидно, это было скорее чувство ложного стыда: как-никак, угодил, мол, в тюрьму. Значит, в глазах Веры, думал Михаил, он просто обыкновенный преступник, недостойный ее любви.

В письмах Нюры и Михаила имя Веры ни разу не упоминалось. И вообще это были главным образом деловые письма. Находясь далеко от родного совхоза, Михаил интересовался совхозными делами, спрашивал буквально обо всем: о самодеятельности и о ремонте тракторов, о комплексных звеньях и о подстилке для скота, регулярно ли поливают Незабудки цветы в его квартире, топят ли печку, сколько было комсомольских собраний и так далее и тому подобное.

Нюра отвечала обстоятельно. Сообщила, что ее и Федора Незабудку приняли в партию.

Как-то Нюра получила большой пакет. В нем, кроме письма Михаила, была статья о комплексных звеньях, о навозе, урожае зерновых, сенокосах, - словом, о том, что в свое время предлагал Михаил в своей "записке" в обком, да плюс еще то, что предлагала сама Нюра. Статья называлась "Лицом к земле". Под ней стояла написанная рукой Михаила подпись: "А. Комарова". Михаил советовал Нюре "подработать" статью еще, переписать набело и послать в редакцию.

Прошлые годы Нюра работала в коровнике, где скот содержался на привязи, в станках. Там было чисто, - коровы лежали на опилках, транспортер убирал навоз. Но потом по настоянию доярок транспортер сломали: он оказался не совсем удобным - часто в него попадали коровьи хвосты.

Этим летом по настоянию районных организаций и главным образом директора треста совхозов перегородки-станки в коровниках были сломаны, коровы содержались скопом, в большом, теперь просторном помещении. Нельзя сказать, чтобы доярки обрадовались этому новшеству. Во-первых, увеличились потери кормов - много сена попадало в навоз. Но это было еще полбеды. Беспокоило доярок другое: беспривязное содержание коров потребовало много подстилки. А ее-то и не хватало в совхозе. И уже в январе коров было не узнать. Грязные, они лежали по уши в навозе. Доярки взбунтовались: к коровам нельзя подступиться. Нюра опять пошла к директору. Роман Петрович отвечал категорически: соломы нет и взять негде.

О своем разговоре с директором Нюра рассказала в письме Михаилу. Через несколько дней Гуров ответил: если соломы достать действительно негде, пусть съездит на торфозавод, там можно по дешевке купить торфяной крошки. Нюра опять к директору, поезжайте, мол, на торфозавод.

- А там что, бесплатно эту крошку дают? - Булыга уставился на Комарову раздраженно.

- За деньги, - невозмутимо ответила Нюра.

- А-а, за деньги! За деньги можно многое сделать. Вон в свинарнике свиньи погрызли деревянные столбы, того и гляди, обвалятся. Надо ставить железобетонные. Опять, значит, деньги. А во сколько в таком случае свинина и молочко нам обойдутся? Ты не считала? А я считаю. Обязан считать.

- Свиней кормить надо. Голодные, они вам не только деревянные, а и железные столбы перегрызут, - задиристо, с иронией ответила Нюра.

- Грызут не потому, что голодные, а потому, что извести организм требует, - поучал Булыга. - Вон в "Победе" куры насквозь проклевали известковые стены курятника. Тоже скажешь голодные? Черта с два! Им для яиц известь нужна.

На другой день после этого неутешительного разговора Нюра послала статью "Лицом к земле" в областную газету. Рядом со своей фамилией она поставила фамилию своего соавтора - Михаила Гурова.

После ареста Михаила дни для Веры пошли тяжелые и томительные. Вечером она много работала в клубе; то репетиции самодеятельности, то вечера вопросов и ответов, лекции, беседы. Через день шли кинофильмы, раз в неделю, в субботу, устраивались вечера отдыха. И все же тоска и грусть нередко настигали ее в свободное от работы время, заставали врасплох и безжалостно терзали душу. Она теперь чаще думала о Михаиле и о своем будущем, которое казалось неясным, расплывчатым. Самым главным в этом будущем был Михаил. Но где он? Не сломает ли его это несчастье, не изувечит ли? Три года… Неужели все три года он будет лишен свободы? Три года жизни, молодой и самой плодотворной, похищены, нелепо убиты.

Иногда она пробовала подвести итог. Что она приобрела за эти шесть месяцев? Увидела иной, ранее неведомый для нее мир, в котором жили, трудились, страдали, любили очень разные, но в общем-то удивительные и добрые люди, со своими достоинствами и слабостями. Она лучше научилась понимать человека, познала и сердцем на всю жизнь полюбила красоту природы. Мысль о кинозвезде к ней больше не приходила. Воспоминания об Институте кинематографии почему-то всегда воскрешали у нее облик Евгения Борисовича Озерова, оставляя в душе неприятный осадок. В то же время ее все чаще и чаще тревожили думы об учебе. Они были противоречивыми. Зачем учится Нюра Комарова и почему не учится ее подруга Лида Незабудка? Доярка с дипломом и без диплома, не все ли равно? Вера мысленно выводила Нюру и Лиду за пределы коровника, сравнивала их и видела - нет, не все равно. Кругозор Лиды кончался там, где кончались совхозные земли. А Нюра смотрела на землю с высоты спутников.

Странные сложились у Веры с Нюрой отношения: внешняя любезность, предупредительность, искреннее уважение - и только. Близости и дружбы не получилось. Между ними установилось нечто внутренне-подсознательное, совершенно незаметная для посторонних - не отчужденность и враждебность, а скорее сдержанность, настороженность и недоверие, выжидание будущей схватки, которой никак не миновать.

…Зима пришла только в конце января, настоящая, русская, со снегом, морозом и метелями. Она принесла много новых красок и картин, о которых жители города едва ли подозревают. В солнечный не очень морозный день Вера встала на лыжи и, легко скользя по скрипящему твердому снегу, побежала за околицу села. Шла вдоль накатанной санной дороги и любовалась красками снега, теми самыми, которые раньше видела в изображении художников и которым не верила: преувеличивают, мол, приукрашивают. Теперь удостоверилась, будто открытие для себя сделала. Снега цвели множеством цветов, тонких и разных: от синего в углублениях теневой стороны колеи до розового вдали на косогорах, от ослепительно-палевого в солнечной стороне колеи до голубого с блестками на близкой и ровной поверхности. Цвели снега, цвело и небо, безоблачное, спокойное, цвели столбы перламутро-розового дыма, спущенные с неба на крыши домов. Цвело морозное, звонкое сельское утро. Розовыми всполохами горел лес, весь легкий, наряженный в мягкое, белое, пушистое.

Далековато от отделения совхоза до Центральной усадьбы, поэтому там была создана самостоятельная комсомольская группа. На первое комсомольское собрание туда поехала Вера, а в помощь ей от партийной организации Надежда Павловна направила молодого коммуниста Федора Незабудку. Федя был доволен и горд этим первым своим партийным поручением. Он уже предвкушал удовольствие, как сядет в легкие сани рядом с Верой, как прокатит ее с ветерком по хорошей санной дороге. Да что уж говорить, кому не приятно прокатиться в санках в мягкий зимний день с молодой красивой девушкой вдоль стройной шеренги берез в хрустальном инее. Или обратно звездной ночью, когда лошадь бежит домой веселой торопливой рысцой, ослабив вожжи, заботливо спрашивать: "Вам не холодно? Двигайтесь ближе, а то как бы мне вас не потерять". И обнять ее невзначай, почувствовать ее теплое, нежное дыхание.