Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую, стр. 54
«Родился в селе под Любечем. Трудовую жизнь начал конюхом у князя Святослава. За смелость и воинское умение взят князем Святославом в дружину. Был воспитателем и домоправителем юного князя Владимира.
Командуя Владимировой дружиной, наголову разбил превосходящее силами войско князя Ярополка, чем и способствовал вокняжению Владимира Святославовича на Великокняжеском киевском столе.
В чине воеводы совершил много походов. Не раз одерживал победы в боях и сражениях с волжскими болгарами, византийскими греками, степными кочевниками — печенегами и половцами. Имею почетные награды — серебряные и золотые гривны, а также златник с ликом Владимира.
Женат на боярской дочери почтенной Анастасии Микулишне. Имею двоих детей. С женой, детьми и матушкой Офимьей проживаю в собственном тереме в Киеве на Горе.
В настоящее время являюсь старшим дружинником киевского князя».
О, давненько, видно, писал Добрыня свою автобиографию. И Офимья, престарелая матушка Добрыни, скончалась уже много лет назад, и дети его вырасти успели. Сын Добрынин Константин был, кажется, послан в Новгород. Дочь, наверное, тоже теперь замужем. Умная была девица и собой пригожая, на Настасью чертами лица походила. И ещё кое-что тут неясно. Ни слова об отце.
«Ну что же, — скажете вы, — Алёша вот про матушку позабыл. А с Добрыней, что тут долго думать. Добрыня по отчеству Никитич — это всем известно».
Да, Добрыню иной раз, чтобы оказать почтение, действительно величают Никитичем. Но Добрыниного отца, помнится, звали не Никитой, а Малом, Так что не все так ясно, как вам кажется.
Дело тут тонкое. Всего достиг Добрыня, прославленный храбр. Он и княжеский советник, и военачальник, и большой боярин. Все хорошо, только вот знатностью рода своего не может похвалиться. Отец его Мал из-под Любеча был захудалым смердом. Зачем же об этом лишний раз людям напоминать? Пусть уж лучше зовут без отчества — просто Добрыней.
«А Никитич?» — спросите вы.
Никитич — это отчество другого богатыря, тезки нашего храбра. И к нашему Добрыне пристало оно уже потом.
Ещё один анкетный вопрос: «Был ли за границей? Если да, то с какой целью?» Думаю, что каждый из наших храбров ответил бы утвердительно. Русь в те времена поддерживала дружеские отношения со многими странами — соседними и далекими, в Европе, и в Азии, и даже в Африке. Ездили торговые гости — купить или продать товар, дипломатические посланники — заключить союзный договор меж странами или брачный контракт меж княжескими родами. Ездили мастеровые люди: зодчие, камнерезы, живописцы — поучиться, так сказать, перенять опыт. Ездили ученые монахи — познакомиться с уставами монастырских общин, выискивать и переписывать книги, — в наше время сказали бы: «В качестве культурного обмена». Ездили и просто так. Вот поглядите на них! Сразу и не разберёшь — старые или молодые. Позаросли волосьями. Лица чёрные от солнца и ветра. Одежда вся в лохмотьях, как у тех нищих, что просят подаяние на церковных папертях. Плывут они от самого Константинополя. Надо же!
Паломники. Вот, значит, это кто!
«Паломники» слово греческое. Означает оно — носители пальмовых ветвей. Потому что паломники, посетив город Иерусалим, где, по преданию, был распят Христос, увозили с собой на память пальмовые ветви.
По-гречески — паломники.
По-русски — странники.
Идут они с посохами в руках, с заплечными котомками. В грубых башмаках из прочной кожи, стянутых ремнями, будто греческие сандалии — калиги. Может, из-за этих калиг, а может, потому что привечают их, оставляют на ночлег, кормят из милости, словно убогих калек, и называют их еще и каликами перехожими.
От села к селу, от города к городу бредут они по дорогам. Осаждают па пристанях суда.
Любозиатели! Устремляются они, будто гонит их кто, в дальние края.
«Ясно! Туристы той эпохи!»
Вы пошутили, но шутка ваша недалека от истины.
Переплывают неугомонные эти странники через мере в Константинополь, оттуда еще дальше — в Палестину, в город Иерусалим. Без надобности, просто так — полюбоваться незнакомыми городами, увидеть, как живут иные народы, познать чужие нравы и обычаи, посетить знаменитые святыни. Вернутся в родные края и начнут байки рассказывать: на горе Голиополис видели птицу феникс. Раз в пять сотен лет сжигает она себя на костре. И тогда разносится вокруг чудесное благовоние. А когда догорает пламя, возникает из пепла птенец. И будет он расти-жить ещё пятьсот лет, пока снова не взойдет на костер. А в другом месте довелось им проходить мимо колодца, из которого некогда святой Никола изгонял беса. Стоит испить из него воды, и вмиг исцелишься от любой, болезни…
В каждом, наверное, таится тяга к дальним путям-дорогам. И если уж написано на роду человеку жить, как дерево, уцепившись корнями за землю, на одном и том же месте всю жизнь, то хотя бы из чужих уст хочет он услышать о дальних землях, о неведомых краях. И чем чудней будет рассказ странника, тем больше веры ему. Потому что любит человек слушать про неведомое, необычное. Поэтому, наверное, и гостеприимен народ к каликам перехожим.
Надо сказать, что церковь сначала поощряла паломников, ходивших по святым местам. Но потом все больше находилось охотников бродяжить. Вот так не сеять, не жать, а жить, как вольная птица. И был разослан по приходам циркуляр попридерживать любителей вольной жизни. Что же касается былинных богатырей, то им наверняка приходилось бывать на чужбине в воинских походах.
А иной раз и не только по воинским делам. Былины повествуют о том, как ездил в далекую Палестину Данила Монах, посетил королевство крестоносцев, был с почётом принят королем крестоносцев Болдуином. Скорей всего, бывали за рубежом и Добрыня и Алёша, но точно я не знаю. А вот Илья, Илья Муромец ездил. Память об этом хранят былины.
Начинается ОДИННАДЦАТАЯ ГЛАВА — «ДНЕПР ЛЕЛЕЕТ НАСАДЫ», в которой мы вместе с Ильёй Муромцем совершим дальнее путешествие.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ДНЕПР ЛЕЛЕЕТ НАСАДЫ
Воинские насады были готовы отправиться в путь ещё на рассвете. Задержались из-за проводов. Князь хотел, чтобы русских воинов провожали в дальнюю дорогу не как-нибудь, а с почётом и славой не меньшей, чем провожают в Германии, Франции и прочих землях тех, кто нашивает на свои одежды красные кресты. И чтобы видели это и посланник византийского императора и все прочие послы, пребывающие при дворе Великого киевского князя.
Византийский посол прибыл в столицу Руси некоторое время назад с заданием особой важности. Привез Великому князю личное письмо священной особы императора, составленное в самых изысканных выражениях. В этом письме было много слов о вере, о долге всех христиан постоять за божье дело. «Нечестивцы мусульмане захватили землю, где страдал Христос, надругались над святым храмом и господним гробом», — писал император. По правде говоря, и Палестинская земля, и Иерусалимский храм, который упоминал император, и господен гроб, который христиане считали своей главной святыней, находились в руках мусульман давно. Только это были не турки-сельджуки, нынешние властители Палестины, а арабы, или, как их называли в Европе, сарацины. И хотя в свое время и византийский император и другие христианские государи европейских стран враждовали и воевали с сарацинами, теперь о них словно позабыли. Новый враг, еще более могущественный, угрожал Византии.
Турки-сельджуки переняли у арабов их религию ислам и тоже были мусульманами. Но это не помешало им прокатиться грозной лавиной по владениям арабов. Они захватили земли одного из арабских халифов, отняли часть территории, в том числе и Палестину с городом Иерусалимом, у другого. Но поражение давнего врага нынче не радовало греков. Новый враг был опасней старого. Как ненасытное чудовище, он заглатывал одну за другой чужие земли — и те, которые в свое время были отвоеваны арабами у Византии, и те, которые еще недавно принадлежали Византийской империи. И теперь турков от столицы некогда всесильной Византии отделяла только узкая полоска пролива — весьма непрочная преграда, если учесть отлично оснащенные, быстроходные суда противника и его воинские силы.