Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую, стр. 35

Стоит.

Думает.

О чём? Былины не говорят нам этого. Они сообщают только о том, что сделал Илья, на века сохранив память и об этом его подвиге. На первый взгляд и подвиг-то вроде и не подвиг. В самом деле, чего проще. Вот он — твой враг. Побежденный, лишенный оружия, прикрученный к седлу, он злобно сверкает глазами. О, если бы он мог, он бы разрубил тебя на куски, разорвал на клочья, насадил бы на кол твою голову. Хорошо, что не может. А тебе стрит только вынуть меч и… Так чего же ты медлишь? Почему стоишь в тяжком раздумье? Что мучает тебя, храбр земли Русской Илюшенька?

Постараемся понять, что тяготит его. О чём он размышляет, стоя здесь в чистом поле, один на один со своим пленником. Мне думается вот что:

Это очень трудно — человеку, убить человека. Скажете: «Да разве мало приходилось Илье разить врага? Ведь и прославился он своей воинской силой и доблестью». Верно. Но ведь то в бою. Ты с мечом в руках, но и противник — с саблей. Не ты его, так он тебя. А тут ведь какое дело. Тут не поле боя. Казнить и миловать может только суд. А где этот суд? Сел в возок, прикрылся собольей полостью и укатил, будто его это и не касается. А если по совести судить, по закону? О чем говорил закон тех времен? Древний обычай кровной мести «око за око, смерть за смерть» уже отошел. Люди мыслили и судили по-другому. По-другому искали справедливости, по-другому отмеряли наказание.

В русском законодательстве того времени не было смертной казни. Даже за убийство. (Помните «прейскурант», «за княжего мужа — 80 гривен кун серебра»). И только разбойника-грабителя княжеский суд присуждал к повешению. Но убийце Соловью, как мы знаем, было чем откупиться. Он и пытался это сделать, не доводя дела до суда. Илья не взял ни «сахарной ествушки, ни медвяного питьеца» — говоря по-иному, взятки. Привёз разбойника к князю на суд. Но теперь становилось ясно, что княжеский суд Соловью не угрожает. Убийца останется безнаказанным. И надо было Илюше или отпустить Соловья, или… или взять ответственность на себя.

«Взятка… убийца… ответственность…» — резкие, хлесткие, нетерпеливые слова, лексика двадцатого века и былины. Не странно ли? Кажется, никак не «стыкуются» они с плавной, певучей старинной речью былин. Да их и не нужно искусственно сращивать, потому что они несовместимы. Конечно, наши герои не употребляли их в своей речи. Но и мы ведь не говорим сейчас на том пусть прекрасном и чистом, но далеком от нас языке. И когда мы хотим передать друг другу свои чувства и впечатления о переживаниях ли дня сегодняшнего или о далеком прошлом, мы все равно сделаем это лучше, если будем употреблять свои современные понятия. Поэтому оставим былинам их речь, а сами будем говорить привычно. Тогда и далекое станет нам ближе и понятней.

Долго стоял Илюша один в чистом поле. Куда бы проще: отвязать проклятого Соловья. Пропади ты пропадом — ступай на все четыре стороны. Да снова всплыло в памяти:

Село, где избы людские хуже, чем хлева для скота.

Мать с голодным младенцем на руках.

Поруб.

Белые человечьи черепа на кольях.

Ладушка.

…Возле разоренного строителями дороги замка толпится народ. Тут и слуги Соловья, и окрестные крестьяне. Илья ходил от одного к другому, спрашивал:

«Девушку не знаете? Звать Ладушкой, коса до пояса?»

Люди качают головами.

«Коса до пояса, — говорит старик. — Мало ли девушек, мало ли Ладушек загубил Соловей…»

За городом в чистом снежном поле стоят двое. Илья и связанный по рукам Соловей. Илья подходит, развязывает пленника. Тот кричит:

— Ты ответишь князю!.. Да Мышатычка за меня…

— Отвечу, — говорит Илья и вынимает из ножен меч.

— Постой! Постой! Я знаю, ты отважен и прост душой. Я тебя ещё тогда полюбил. Ведь стоило мне свистнуть… Но сейчас я не об этом… Ты бесстрашен, ты никогда себя не жалел, но её… пожалей её!

— Кого её?

— Девушку ту твою…

— Девушку? Ладушку? Где она?

— Далеко, продал я ее заезжим купцам, но, ежели поискать, найти можно. Вот вместе и поищем…

Илья стоит, опустив голову.

— А ведь, кроме меня, никто не знает, где её искать… Никто… Ни одна живая душа! — говорит Соловей.

— А товарищи мои? А те, чьи головы на колах? — говорит Илья. — Прости, Ладушка! — И он поднимает меч.

На окровавленном снегу лежит убитый Соловей. Илья, опустив голову, едет на своем коне по дороге. Линия горизонта отодвигается все дальше.

Не знаю, как вы, а я считаю, что трудный это был подвиг. Потому что бремя ответственности — очень трудное бремя. А ещё хочу сказать про Ладушку. Былины о ней не упоминают. Ладушку я придумала и имя ей дала. Потому что Ладушка — это и есть любовь.

8

Пограничная застава. Дружинник в воинских доспехах учит молодого ратника в тегеляе приемам боя. Другие ратники — кто в таком же ватном тегеляе, кто просто в рубахе — окружили их тесным кольцом и наблюдают за этими занятиями с большим вниманием. Иногда раздаются взрывы хохота. Подскакавший всадник безуспешно пытается спросить о чем-то кого-нибудь из них. Заглянув с высоты своего коня через спины столпившихся, он тоже было застыл, увлеченный тем, что происходит там, в середине круга, но спохватился и кричит почти сердито:

— Эй! Где дом воеводы?

— Ну чего кричишь? — оборачивается к нему один из ратников.

— Гонец из Киева к воеводе!

— А-а, погоди, сейчас… — И, выждав удобный момент, окликает: — Илья Иванович! Гонец из Киева!

Ратники расступаются. Дружинник, опустив меч, выходит из круга, и мы узнаем Илью. Да, он опять на заставе. Он заметно повзрослел, посолиднел.

— Гонец? Ну, давай бересту!

Всадник несколько мгновений медлит — уж очень прост для воеводы этот дружинник, вытирающий пот со лба.

Письмо от Великого князя воеводе Илье Муромцу в собственные руки! — отчеканивает он, чтобы исключить возможное недоразумение, но, оглядев стоящего перед ним богатыря и, по-видимому, сообразив что-то, смущенно улыбается и, соскочив с коня, достаёт из сумки на боку свернутую трубочкой бересту, запечатанную княжеской печатью, и почтительно подает её Илье.

— Продолжай, Кузьма! — кивнул Илья дружиннику в доспехах, который, пока занятия вёл воевода, стоял в группе ратников. Теперь же он занял своё обычное место, и «урок» продолжался.

Илья, отдав распоряжение накормить и устроить гонца, вложил в ножны меч и ушёл с княжеским письмом в руках.

Ратники разбрелись. Вот несколько из них помоложе от нечего делать затеяли игру. Простоватый парень, видимо новичок, водит. Стоит, подперев ладонью щеку, придерживая под локоть руку свободной рукой, зажмурил глаза. То один, то другой из столпившихся вокруг ударяет его под локоть, и он должен отгадать, кто именно ударил. Парень каждый раз указывает невпопад, и тотчас раздаются взрывы хохота.

— Гляди, голуби! — воскликнул один из парней. — Вот вернусь домой, заведу голубей!.. — Запрокинул голову и глядит в небо. Эти ребята, новое поколение, напоминают нам Илью, Данилку, Ждана… — такими, какими видели мы их тогда на заставе. И глядя на них, весёлых, беспечных, мы невольно вспоминаем судьбы наших героев. Кого-то, как, например, Ждана, уже нет на свете, других суровая воинская дорога так и не привела к дому, к покою. Граница есть граница. И в самом деле, в крепость въезжает дозорный отряд, и тотчас разносится весть — дозор наткнулся на степняков, была перестрелка, есть раненые. Кроме того, захвачен пленник. Возглавляет отряд Годин.

— Пожаловали, значит! — говорит дружинник Кузьма. — Вот тебе и мир на вечные времена!

— Бать, а бать, это половчанин? — спрашивает старого ратника простоватый молодой парнишка, который только что «водил», во все глаза глядя на пленного.

— А то кто же!.. Видишь, жёлтый, как полова, потому и зовётся половец.