Бунт на «Баунти», стр. 32

Сегодня я получил ваше письмо и весьма вам сочувствую, отлично понимая то глубокое отчаяние, в которое повергло вас поведение вашего сына Роджера Байэма. Низость его не поддается описанию, но я надеюсь, что вы сможете мужественно перенести такое несчастье, как его утрату. Полагаю, что он вместе с остальными мятежниками вернулся на какой-либо остров.

С почтением

Уильям Блай.

Глава XV. Арестантская

На следующее утро в нашей темнице впервые прибрали и поставили две свечи. Затем нам принесли ведро морской воды и позволили помыть руки и лицо. Мы все были в плачевном состоянии и невероятно грязны и попросили профоса, чтобы он позволил нам помыться полностью.

– Мне приказали только принести вам ведро воды, – возразил он. – Поторапливайтесь, идет капитан!

Только мы закончили свой туалет, как в сопровождении лейтенанта Паркина вошел капитан Эдвардс. Профос скомандовал нам встать, мы поднялись на ноги, и капитан Эдвардс оглядел нашу тюрьму и всех нас. Вонь стояла ужасающая, наши обнаженные тела лоснились от пота. Эдвардс обратился к профосу:

– Прикажите им вытянуть руки вперед.

– Арестованные, руки вперед!

Мы подчинились, и капитан осмотрел кандалы. У Стюарта ручные кандалы держались немного свободно, и капитан это заметил.

– Мистер Паркин, – сказал он, – проследите, чтобы оружейник проверил все кандалы. Он будет наказан, если кому-то из арестованных удастся их снять.

– Я займусь этим немедленно, сэр, – произнес Паркин.

Несколько мгновений Эдвардс холодно разглядывал нас.

– Сообщите арестованным, – продолжал он, – что теперь они могут разговаривать, но только по-английски. Если я услышу хоть одно слово, сказанное по-таитянски, разрешение будет отменено. И ни при каких обстоятельствах никто из арестованных не должен обращаться к членам экипажа, исключая мистера Паркина и капрала стражи. За нарушение этого указания я буду строго наказывать.

Отвечать за нас было поручено Паркину. Я с первого взгляда почувствовал отвращение к этому человеку. Он был низкоросл, полнотел и невероятно волосат. По его лицу было видно, что человек он жестокий; так оно и оказалось. Как только капитан ушел, Паркин принялся сам осматривать наши кандалы и начал со Стюарта, которому велел лечь на спину и вытянуть вверх руки. Взявшись за соединительную цепь и упершись ногой Стюарту в грудь, он изо всей силы дернул ее вверх и сорвал кандалы вместе с кожей. Когда кандалы слетели, Паркин чуть не упал. В гневе Стюарт вскочил, и не будь он прикован, то непременно ударил бы лейтенанта.

– Грязная скотина! И ты еще называешь себя офицером! – в ярости вскричал Стюарт.

– Что ты сказал? – переспросил Паркин своим высоким голосом, никак не соответствовавшим его внешности. – Ну-ка повтори!

– Я назвал тебя грязной скотиной, ты и есть грязная скотина!

– Ты пожалеешь об этом, – проскулил лейтенант, – обещаю, ты еще не раз в этом раскаешься, прежде чем тебя повесят.

По счастью, в этот миг появился оружейник, которому Паркин поручил продолжать осмотр. Ни с кого из нас больше снять кандалы не удалось, однако Паркин приказал подогнать их еще туже.

Тем временем я рассказал остальным о своем разговоре с врачом. Мы так наслаждались возможностью беседовать, что этот день пролетел гораздо быстрее, чем предыдущие.

Мы старались следовать приказу капитана и с часовым не заговаривали, тем более что Паркин постоянно за нами шпионил. Однако матрос по имени Джеймс Гуд, приносивший нам еду, никогда не упускал случая сам шепнуть нам словечко и рассказать какие-нибудь новости. Когда только мог, он приносил нам за пазухой кусочки свежей свинины, плоды хлебного дерева и сладкий картофель. Делал он это с согласия коков. Им угрожало жестокое наказание, но они шли на риск и старались хоть как-то облегчить наше незавидное положение. Однажды Гуд принес нам благую весть: нас собираются перевести в другое помещение.

– Слышали стук на палубе, сэр? – шепнул он мне. – Плотники строят для вас дом.

На следующий день нас вывели на палубу. Глаза наши отвыкли от яркого света, и, выйдя на солнце, мы в первые мгновения ничего не увидели. Нас тут же провели в новую тюрьму. На квартердеке стояло нечто вроде небольшого домика; мы взобрались по лестнице на его крышу и через люк спустились внутрь.

Это и было наше новое жилище. Называли его «арестантская», но мы между собою окрестили его «ящиком Пандоры» 25, Длиной арестантская была футов одиннадцать, шириной – восемнадцать. Свет проникал через два зарешеченных окна в переборке и одно в крыше. Посередине из палубы торчало в ряд четырнадцать рым-болтов, к которым прикреплялись ножные кандалы. Нас рассадили по углам: Стюарта и Скиннера у носовой переборки, меня и Коулмана – у кормовой. Ключи от кандалов хранились у профоса – один от ножных, другой – от ручных. Полом нашей тюрьмы служила сама палуба, с каждого борта были прорезаны небольшие шпигаты 26. В хорошую погоду люк на крыше открывали, но около него постоянно прохаживались двое часовых.

Мы сразу поняли, что столь просторная тюрьма построена не для нас одних: видимо, у капитана Эдвардса были причины полагать, что он захватит в плен и остальных. Долго ждать нам не пришлось: через два дня решетку на крыше подняли, и к нам присоединились Моррисон, Норман и Эллисон.

Под присмотром Паркина оружейник заковал вновь прибывших в кандалы. Паркин решил проверить их на Эллисоне так же, как несколькими днями раньше сделал это на Стюарте. Приказав тому лечь на спину, он поставил ногу ему на грудь и начал пытаться стащить кандалы через кисти. Несколько секунд Эллисон сносил это молча, а потом улыбнулся и заявил:

– Да бросьте вы, сэр, стащить их вам все равно не удастся. Если эти штуки вам так уж нужны, я готов отдать их сам.

Вместо ответа Паркин вдруг отпустил кандалы, и Эллисон упал на спину, крепко ударившись головой о палубу. Глазки Паркина просто засияли от удовольствия, когда Эллисон с трудом сел, потирая голову. Лейтенант снова велел молодому матросу вытянуть руки, но на этот раз Эллисон приготовился, и когда Паркин отпустил кандалы, тот упал на бок.

– Очко в мою пользу, сэр, – усмехнулся он.

Лейтенант тяжело дышал от возбуждения. Он не мог вынести, чтобы простой матрос и к тому же мятежник разговаривал с ним таким образом.

– Лечь! – приказал он.

Эллисон лег и снова вытянул руки вверх, но лейтенант изо всех сил ударил его ногою в бок.

– Я научу тебя, как нужно разговаривать с офицером, – проговорил он своим тоненьким голоском. Наблюдавший за этой сценой оружейник не сдержался и воскликнул:

– Боже мой, сэр!

По счастью, Паркин стоял неподалеку от Моррисона, и тот неожиданно нанес ему обеими руками такой удар, что лейтенант отлетел в мою сторону. Едва успев замахнуться, я хватил его так, что он растянулся во весь рост и ударился затылком об один из рым-болтов. Медленно поднявшись, он молча оглядел нас и обратился к оружейнику:

– Можете идти, Джексон, я справлюсь сам.

Оружейник полез вверх по трапу, а Паркин, подойдя к державшему за бок Эллисону, заговорил:

– Я мог бы запороть вас за это насмерть, собаки. Но я хочу увидеть, как вы будете болтаться в петле, запомните, болтаться в петле!

Произнеся эти слова, он вскарабкался по трапу и вылез наружу.

Когда мы остались одни, Моррисон рассказал, что его шхуна успела дойти лишь до ближайшего острова, когда появился катер с «Пандоры» и их троих взяли в плен. Остальные, видимо, появятся позже, так как в тот момент на шхуне их не было. Так оно и случилось. Теперь у нас в арестантской было уже вовсе не так уж просторно: вдоль одной стены лежали восемь человек, напротив них – шесть. Я помещался в углу, у самого борта и через некоторое время обнаружил, что мое место имеет важное достоинство: в одной из досок обшивки был высохший сучок, который с помощью Джеймса Гуда мне удалось вытащить. В образовавшееся отверстие я мог наблюдать за бухтой и далеким берегом Порою, когда течение немного разворачивало «Пандору», мне даже был виден дом Стюарта.