Меморандум Квиллера, стр. 35

“Наша встреча произошла в Берлине в Нейесштадтхалле. Линдт вышла из зала суда раньше меня и шла впереди. Вероятно, водитель машины, пытавшейся сбить меня, ждал ее сигнала, чтобы иметь время завести мотор и быть наготове. Тогда я не думал, что сигнал подала Линдт, но позднее убедился в этом”.

После неудачной попытки нацистов убить меня, Инга попыталась сделать вид, будто бы в действительности жертвой аварии должна была оказаться она. Я этому поверил. Потом она рассказала, что ранее состояла в “Фениксе”, но порвала с этой организацией. Ее сообщение о себе и о раннем периоде жизни, видимо, соответствовало действительности, но у меня возникло подозрение, что она все еще находится под влиянием “Феникса” или даже по-прежнему состоит членом организации и выполняет ее поручения.

Мои подозрения подтвердились, когда она “между прочим” в разговоре упомянула, что Ротштейн в Берлине. Я решил: 1) Инге известно, что я когда-то знал его; 2) ей поручено “случайно” упомянуть его фамилию; 3) она предполагала, что я заговорю о нем, но разговор на эту тему не состоялся.

Я принял решение навестить Ротштейна, выяснить, знает ли он что-нибудь о “Фениксе”, и предупредить, что нацистам он известен. В лаборатории нам переговорить не удалось. Ротштейн, видимо, хотел что-то сообщить мне, но не решился это сделать при своих ассистентах, а о новой встрече мы не договорились.

Обстоятельства смерти Ротштейна и моей ответственности за нее (по халатности) даются в соответствующем разделе отчета. Необходимо лишь подчеркнуть, что мой визит к нему (как непосредственный результат упоминания Ингой Линдт его фамилии) серьезно усилил подозрения против него со стороны руководства “Феникса”. Если бы я не посетил его, руководители “Феникса” могли подумать, что никакой связи между нами нет и не было, и, возможно, отказались бы от своих подозрений. Упоминание Ингой Линдт фамилии Ротштейна привело к тому, что нацисты его убили, а я убедился, что Линдт – агент “Феникса”.

Я решил, что не буду мешать Линдт играть роль перебежчицы, работающей против “Феникса”, делая вид, что полностью ей доверяю. К тому же, я почувствовал, что она нравится мне, однако это не отразилось на выполнении мною задания. Я надеялся, что в личном общении с Линдт смогу получить дополнительную информацию о “Фениксе”.

Подробное описание попытки Октобера заставить меня говорить в квартире Линдт содержится в разделе отчета под заголовком “Допрос”. (Я отмечаю там, что Линдт находилась в соседней комнате и по распоряжению Октобера, с целью психологического давления на меня, делала вид, что ее пытают.) Как мне кажется, именно тогда с Линдт произошел коренной перелом. Все мои действия в дальнейшем исходили из того, что в ней этот перелом произошел, и мне следует подробно изложить здесь, почему я сделал такой вывод, хотя любой профессиональный психолог легко может отвергнуть его.

Линдт была помешана на концепции всепобеждающей и непреодолимой силы. В детстве ей, так же как и миллионам ее соотечественников, внушили слепую и фанатичную веру в Адольфа Гитлера. После самоубийства этого маньяка, несмотря на психологическую травму, полученную в результате того, что Линдт оказалась в последнем убежище Гитлера, она сохранила эту веру и охотно поддалась обработке неонацистов из организации “Феникс”, в самом названии которой содержится прямой намек на то, что фюрер возродится из пепла, подобно сказочной птице. Линдт по-прежнему обожествляла его, верила в его всемогущество и примкнула к людям, которых считала сильными, решительными и непреклонными. (Рейхсфюрер организации Октобер мог создавать о себе такое впечатление.) Во время моего допроса Октобером, после того как, по его мнению, моя сопротивляемость была ослаблена пытками Линдт, якобы происходившими в соседней комнате, в ее сознании произошло психологическое сопоставление, в результате которого она полностью отказалась от своих прежних убеждений. В процессе допроса я вел себя, исходя из понимания, что 1) никаким пыткам она не подвергается и лишь участвует в применении метода, с помощью которого Октобер надеется заставить меня говорить; 2) я должен делать вид, что будто верю, что Линдт пытают; 3) мне следует выбраться из создавшегося положения, не выдавая своей уверенности в принадлежности Линдт к “Фениксу”, с тем чтобы в будущем попытаться получить через нее информацию об этой организации.

Линдт решила, очевидно, что встретилась с таким же сильным, решительным и непреклонным человеком, как Октобер, когда услышала, как я заявил ему, что он может убивать ее, но все равно не заставит меня говорить. (Она, наверное, знала о его безуспешной попытке получить от меня информацию под наркозом, и это явилось для нее дополнительным доказательством моей силы воли.) Следует отметить, что Линдт всегда покорно следовала за волевыми и решительными людьми своего лагеря, а тут впервые встретила такого же человека из стана врагов и влюбилась в него, а это, несомненно, серьезно повлияло на ее состояние. Таким образом, она внезапно оказалась со мной в одном лагере, то есть тоже стала противником “Феникса”. Рыдания Линдт, которые я слышал после того, как пришел в сознание, наверное, объяснялись недоумением по поводу происшедшей с ней перемены и боязнью мести от столь беспощадной и скорой на расправу организации, как “Феникс”.

Из осторожности я, разумеется, ничего не сказал Линдт и продолжал себя вести в соответствии с ее ожиданиями, то есть позвонил врачу и попросил его прийти. Я предполагал, что этим врачом будет надежный и проверенный член “Феникса”, которому Линдт просто скажет, что никакой необходимости в его услугах нет, поскольку была лишь разыграна сцена, будто бы ее пытали. Кровь на Линдт (она должна была доказать мне, что ее действительно пытали) была получена из небольшого пореза на мочке уха. Во время следующей встречи я специально обратил на это внимание и видел еще не зажившую ранку.

Перед тем, как уйти от Линдт, я решил проверить мое предположение об окончательном переходе ее на нашу сторону, написал на бумажной салфетке номер телефона и сказал, что при желании она может позвонить мне по нему. Этот номер я взял наудачу из телефонного справочника, когда вызывал врача; принадлежит он бару под названием “Брюннен”. В тот вечер я специально побывал в “Брюннен-баре”, но ни активного, ни пассивного наблюдения там не обнаружил, а это доказывает, что Линдт не сообщила “Фениксу” номера телефона. Этот ее поступок, как мне кажется, дополнительно подтверждал, что она действительно стала моей искренней помощницей.

Примерно в то же время Октобер решил прибегнуть к иной тактике. Фабиан (см. выше) рассказал ему о методах успешного получения в Дахау информации от заключенных, знающих о своей неминуемой смерти. Исполнение смертного приговора в таких случаях откладывалось в последний момент, а затем, пока заключенные все еще находились под впечатлением неожиданной отсрочки, создавались условия, при которых они могли надеяться на интимную близость с женщиной. Совсем недавно я побывал в таких же условиях, и нацисты полагали, что, придя в сознание у Грюневальдского моста (то есть после “отсрочки”), я обязательно появлюсь у Линдт. Октобер находил этот метод весьма перспективным, считая, что я неравнодушен к Линдт.

Недоумение и страх помешали тогда Линдт рассказать мне, что она порвала с “Фениксом”. Ей вообще было трудно это объяснить, тем более что она еще раньше сказала мне, что давно ушла из “Феникса”. Возможно, она пообещала Октоберу применить предложенную им тактику, желая лишь, чтобы он оставил ее в покое и поскорее ушел.

Слежка за мной с того вечера стала менее тщательной. Например, моя встреча с Полем и поездка в парк прошли без наблюдения. Я решил, что противник предоставляет мне большую свободу действий в надежде, что я несколько успокоюсь и в таком состоянии снова встречусь с Линдт, которая применит ко мне новую тактику. Однако я не проявил инициативы для встречи с ней. Руководители “Феникса” потеряли терпение и, не желая больше ждать, приказали ей связаться со мной и пригласить к себе. Я пришел и встретился у нее еще с одним агентом “Феникса” – Хельмутом Брауном. (Примечание: Линдт была во всем красном, хотя раньше я видел ее только в черном. Вероятно, это явилось подсознательным выражением происшедшей в ней перемены: красное олицетворяет жизнь, а черное – смерть. Во всяком случае, я воспринял это, как дополнительное доказательство правильности своего предположения о том, что она порвала с “Фениксом” и действительно перешла на нашу сторону). Далее я подробно напишу о Брауне”.