Прошу взлёт, стр. 6

— И все? Негусто!

Геофизик промолчал. Он стоял в проеме палатки, прямые плечи его и плоская спина четко рисовались на сером фоне истлевающего дня. Он повернул голову и через плечо заглядывал на Шраина. И видно было по его взгляду, что он слегка смущен и растерян.

— Конечно, не каждый обладатель дачи — мещанин. Далеко не каждый, — сказал он после минутного замешательства. — Но чтобы мещанин поехал куда-нибудь на север, в тайгу, в район вечной мерзлоты, этому я никогда не поверю. Ни за что! И тут вы меня не убедите.

Шраин засмеялся.

— Да я вас и не собираюсь убеждать. Сами убедитесь. Только и мещанство, по-моему, не стоит на месте, а со временем прогрессирует, вернее сказать, приспосабливается к прогрессу, видоизменяется.

Иной раз простым глазом и не разглядишь… Может даже запросто и в компьютерах разбираться…

Голос Шраина становился глуше, как бы постепенно отдалялся и монотонно журчал. Под это журчание Женька незаметно уснул.

А когда проснулся, услышал тот же голос. И Шраин по-прежнему сидел за столиком, сигарета дымилась на кромке (видно, Женька спал совсем недолго), и геофизик стоял в проеме палатки в той же неловкой позе, глядя на Шраина через плечо. Но говорили они уже о чем-то другом, деловито и спокойно — о каких-то гранитных выходах, характерных для данного района, о радиусах съемок. Женька прислушивался к их разговору, стараясь понять.

— Надо хорошо прозондировать этот район… — говорил Олег Васильевич. — Помните, как в Горной Шории? Настояли и добились своего… И затраты оправдались, еще как оправдались!

— Горная Шория совсем другое, — возразил Шраин. — Там были основания настаивать и добиваться своего. А здесь смутные предположения…

— Разве это не основания?

— Слишком мизерные…

— Все равно… — …радиус не тот… — …нет…

Женька задремал и снова от какого-то внутреннего толчка очнулся. Открыл глаза. В палатке было тихо и темно. Все спали. Слева геофизик, справа начальник партии Шраин. В углу раскатисто, с присвистом храпел абориген. Женька ворочался, вздыхал, как бы стараясь освободиться от какой-то лишней тяжести, и мысли ворочались в его голове медленные и тяжелые: человек в футляре, человек в мешке… Он подумал, что между этими классическими человеками в «футляре» и «в мешке» великое множество людей обычных, ничем не выделяющихся, неприметных, которые живут просто, естественно и ни на что сверхъестественное не претендуют. Ему показалось — таких людей большинство. Женька отчаянной и лютой ненавистью ненавидел мещан, всяких крохоборов и приспособленцев и с такой же горячей страстью, но уже положительно противоположной относился к тем, кто по его мнению, являлся носителем добра.

Людей он делил на две категории: друзья и враги. Это было элементарно. И он считал, что задача человечества состоит в том, чтобы на земле как можно больше было друзей. Настоящих. А как это сделать? И почему, собственно, люди зачастую не понимают друг друга? Несовершенство человеческих отношений, несовпадение взглядов? Может быть. Он запутался и не мог разобраться во всей этой сумятице чувств и мыслей, нахлынувших на него. И не знал, как относиться к той части людей, которые, в отличие от него, не задумываются над жизнью, а просто живут, просто работают… Но откуда ему знать, что есть такие люди? Каждый человек — загадка, целый мир… Он совсем запутался. Голова разболелась. Измучившись он все же уснул, человек в мешке, тяжелым и неспокойным сном. И приснилось ему море. Почему море? Женька никогда и не мечтал о море, а вот поди ж ты, привиделось ему море. Не Черное, и не Красное, не Белое, а просто море, вообще море, огромное и гладкое, как зеркало. Женька наклонился над ним, опираясь на руки, и увидел глаза, но это были чужие, не его глаза. Они смеялись и смотрели на него в упор… И тогда он догадался, чьи это глаза, и повернулся спиной к морю. Он не хотел видеть эти глаза. Но море все равно оказалось перед ним, куда бы он ни поворачивался, а море было перед ним, и те же глаза упорно продолжали на него смотреть. Он не смог ни удивиться, ни возмутиться, потому что все это происходило во сне. И он это понял, во сне понял, что спит, и ему вдруг мучительно захотелось проснуться. Но прежде надо было как-то перехитрить море и… эти глаза. Удрать от них. И Женька побежал. Он долго бежал, до тех пор, пока не выросла перед ним высокая отвесная стена.

Он остановился и уперся рукой в эту стену, зная, что спит, а во сне можно и стену отодвинуть… Он уперся и толкнул рукой стену, и она легко подалась. Тогда он еще раз толкнул ее… И проснулся. Рука его упиралась в бок палатки. Снаружи дул ветер, и брезентовая стена зыбко и податливо двигалась, покачивалась и хлопала. Сквозь откинутый полог просачивался в палатку мутный рассвет.

Геофизик стоял посреди палатки, как привидение, в одних трусах и кроссовках на босу ногу, в руках он держал гантели.

— Проснулся? — сказал он сердито. — Можешь спать. Делать все равно нечего: погода нелетная.

Глава вторая

1

Это точно, что беды в одиночку не ходят — за одной следует другая. Утром появился в лагере Скрынкин в сопровождении Михи и второго пилота, красивого и стеснительного парня. Их ждали с нетерпением и встретили многозначительным: «Ну, как?»

— Без перемен, — сказал Скрынкин и опустился на корточки, около слабо тлеющего костра. Ворох сырых сучьев дымил и никак не разгорался. Шраин скомкал газету и, сунув под сучья, долго и яростно дул. В лицо ему летела зола. Он чертыхнулся и зажег спичку. Так-то вернее. Он был опытный таежник, Шраин, но иногда ему не хватало выдержки. И так во всем — в большом и малом. Когда-то он работал в научно-исследовательском институте, считался перспективным сотрудником, вообще счастливчиком, везучим человеком, умевшим так славно совмещать личное с общественным. Удачно женился. Удачную выбрал тему для диссертации.

И дома порядок — красивая, понимающая жена. Квартира в центре города. Дача. Машина. Но он не справился со всем этим, не хватило выдержки. Зимой машина стояла в гараже, под брезентом, не доставляя хлопот, а летом отнимала уйму свободного времени — каждый день он мыл, чистил ее, что-то подтягивал, подвинчивал, а она презрительно смотрела на него и фыркала, когда он пытался ее завести… И он не выдержал, плюнул и продал машину намного дешевле, чем она стоила. И, наконец, освободившись, облегченно вздохнул и взялся по-настоящему за диссертацию. Вскоре он мог бы стать кандидатом наук. И снова, в который раз, подвела его выдержка. Вдруг он потерял вкус к этой работе, тема показалась ему мелкой, хотя и не лишенной некоторой оригинальности. Но мало ли таких тем, которые дают право на присвоение ученой степени, а в практике — нуль, пустое место! Он бросил все и напросился в геофизическую партию и каждую весну теперь (с тех пор прошло уже около десяти лет) отправляется в тайгу, в горы. Он исходил за это время Саяны, Горную Шорию, Алтай, работал на Урале… А вкуса к бродячей жизни не утратил. Хотя и здесь ему подчас недостает выдержки, он это чувствует и старается быть настойчивым.

Костер разгорелся. Веселые ручейки огня потекли с ветки на ветку, потрескивая и постреливая искрами. Одна искра угодила ему в щеку, он поморщился.

— Черт подери! — сказал Шраин. — Что значит не везет… Все время была отличная погода, пока ждали вас. Дождались — и на тебе! Как вам это нравится? — спросил он, потирая щеку.

— Мне это совсем не нравится, — сказал Скрынкин. — Но что поделаешь?

— А ничего, — вмешался Олег Васильевич. — На земле спокойнее!..

Правда, Скрынкин? Ведь спокойнее?

В голосе геофизика прозвучала плохо скрытая ирония. Скрынкин усмехнулся и ничего не сказал. Женька вспомнил, как отзывался о нем отец: спокойный. И ему вдруг захотелось, чтобы он не молчал, а что-нибудь выдал такое… такое!.. Но Скрынкин промолчал, не счел нужным возражать геофизику, даже не посмотрел в его сторону.

— Послушайте, Скрынкин, я серьезно… — не унимался Олег Васильевич. — Дождя ведь нет. И облачность не такая уж низкая… Может, слетаем на ближнюю горушку? Здесь же рукой подать. От силы минут пятнадцать — пять туда, пять там и пять обратно. А?