Тельняшка — моряцкая рубашка. Повести, стр. 62
А Володя был как бы по-военному строг и очень подтянут. В нём не было и малой доли Костиной расхлябанности и несуразности.
— Смотри. Видишь, — сказал Костя, — вон за тем поворотом на столбе рельс и рядом человек стоит? Это регулировщица с флажком. Видишь?
Рассвет всё напористее вступал в свои права. Утренняя серость как бы растворялась в свете дня, пусть дождливого, но всё-таки дня. И этот дневной свет проник уже вниз, и здесь уже нельзя было скрыться — каждый бугорок был на виду.
— Пошли с тыла! — скомандовал Володя.
— Ой, Володька, боюсь! Там знаешь как скользко! Покатимся.
— «Боюсь, боюсь»! Вот как дам тебе!
— Ну дай, Володька, попробуй.
— Помалкивай. Ползи!
Добрый парень этот Володя. Даже его это «как дам тебе!» звучало как-то не зло. Тут же он прошептал:
— Рукава закатай, грязь черпаешь. Слышишь, Костя?
— Слышу. Не глухой.
ПО-ПЛАСТУНСКИ
Вы никогда не ползли по-пластунски? Думаете, это простое дело? Как бы не так!
Мальчики ползли и в это время переговаривались шёпотом:
— Костя, ниже голову. Ты же на карачках ползёшь, а совсем не по-пластунски.
— Не выходит, Володька. Ой, чувствую, будет нам капут — засыплемся!
— А у меня почему выходит? Голову нагибай, ещё ниже нагибай! Кому говорят? Капут несчастный!
— Нет, не выходит… Володь, а Володь, а что это за красные флажочки на палочках? Почему, а? Вчера их не было.
— Было, не было — какая разница! Голову прячь. Сколько раз тебе говорить! Представь себе, что ты на фронте. Голову поднимешь, и тебя сразу вжик — и готов. Как ты говоришь?
— Капут.
— Давай, давай, капут, ползи. И меньше трепись. Увидит нас с тобой регулировщица, и будет нам с тобой полный капут. Понял?
— Понял. Только ты, Володька, скажи, почему это красные флажочки на палочках? Они какие-то страшные.
— Трусишь, Коська, так и скажи. Тогда ползи обратно. Без тебя обойдусь.
Костя промолчал. Он промок, казалось, насквозь. Ноги, особенно колени, живот, грудь, подбородок — всё было в липкой грязи.
Ведь бахилы совсем не были приспособлены для того, чтобы ползти по-пластунски.
«Эх, — ругал себя Костя, — не послушался я утром Володю! Говорил он мне — не надевай эти раструбы. Всё же это так, один фасон только. Не послушался, а теперь мучаюсь».
Косте казалось, что ползут они не меньше часа. Но до цели было уже совсем близко. Вот это место, где лежал Перун. Оно со всех сторон окружено красными флажками величиной с ладонь.
— Володька!
— Я? Что?
— Видишь флажки? Тама.
— Обнаружили нашего Перуна, Костя, потому и флажками обложили. Теперь понял? А сами, значит, в музей побежали — заявку давать. Но мы сейчас быстро свою заявку сделаем.
Володя приподнялся и сделал бросок в круг, огороженный флажками. Костя быстро-быстро, по-лягушачьи, как позволяли бахилы, пополз за ним. Подумать только, куда девалась его медлительность! Костя был стремительным и быстрым. Он и на самом деле убедил себя, что всё это происходит на фронте, и теперь под страхом смерти боялся поднять голову…
— Володька, а тут кто-то был, — шептал Костя.
— Я ж тебе говорил, что Перуна обнаружили. Давай копай!
— Володька, это нога из золота, смотри — видишь, круглая: я же говорил, что ничего не выйдет. Нога толстая — не обхватишь. Перун, наверно, в три раза больше человека.
— «Говорил, говорил»! — буркнул Володя. — Копай!
Теперь они рыли быстро и молча, как кроты, пока Костя не прошептал суфлёрским шёпотом:
— Тут какой-то боёк!
— Скажешь тоже — боёк. Это, наверно, нос Перуна. Подцепляй за тот боёк. Давай я тебе помогу. Подвинься.
Костя просунул лопату под капсюль боевой головки снаряда, а Володя взялся за другой конец лопаты, чтобы нажать на неё, как на рычаг.
«СТОЙ! НЕ ДВИГАЙСЯ!»
Когда самосвал приближался к карьеру, Борис и его два пассажира молчали. Никто не смотрел на часы, но и так ясно было, что утро уже шагало по земле. Солнце поднялось и расцветило и без того позолоченные листья берёз. Берёз этих было несколько по бокам дороги, но как же украшали её эти деревца! Ветер и дождь обтрепали с берёз часть листьев, и они жёлтым ковром шуршали под шинами автомобиля. В этих местах дороги Борису приходилось чуть приподнимать носок своего сапога с педали газа — ещё больше снижать, скорость.
Женя при этом думал: «Как же медленно тянется время — не едем, а ползём! Не на карьере ли уже мальчики? Не натворили бы беды!»
Вот уже промелькнула последняя блондинка-берёзка, распустившая свои длинные пряди. За поворотом — карьер.
Что это? Два самосвала стоят возле учётчицы-регулировщицы, и сюда, на дорогу, доносятся сердитые голоса разгневанных людей.
Борис тормозит. Игорь и Женя соскакивают на землю. Хриплый голос кричит:
— Кто же он такой есть, чтобы останавливать всю работу, задерживать всё движение и ломать график? Кто, я тебя спрашиваю? Какие такие у него права?
— Я, — говорит Игорь, — я командир особой группы разминирования, лейтенант Каляга!
Женя бежит к карьеру.
Игорь отмахивается рукой от водителя, который хочет не то ему возразить, не то перед ним извиниться. И в это время из карьера доносится отчаянный крик:
— Стой! Не двигайся! Назад! Взлетите на воздух!
Лейтенант Каляга прыгает в карьер и соскальзывает вниз. Да он не столько бежит по скользкой дороге, проложенной для самосвалов, сколько едет по ней, как бы на салазках. И он видит, как Женя уже стоит внизу и держит за шиворот двух мальчиков.
ЖАЛО СНАРЯДА
Лейтенант Каляга опускается на землю и командует:
— Все назад! Наверх! Отойдите на двести метров. Живо!
— И я? — спрашивает Женя.
— Я сказал — все!..
Лейтенант вытаскивает откуда-то из-за пазухи маленькую деревянную лопаточку. Пока Женя и мальчики карабкаются по склонам карьера, он медленно и осторожно оголяет корпус снаряда. Лоб Игоря Каляги покрывается испариной, он чувствует, что гимнастёрка прилипает к спине. Оборачивается и смотрит вверх. В котловане никого.
Бам-бам, бам-бам! — доносится сверху. Это кто-то там бьёт в рельс. Но бьёт по-особенному, тревожно. Так бил, наверно, много столетий назад вечевой колокол новгородцев, когда городу грозила опасность.
Лейтенант снова припадает к земле, водит по грязи своей маленькой деревянной лопаткой, вычерчивая что-то вокруг снаряда. Спустя две-три минуты он поднимается во весь рост и идёт к подъёму, а затем в дощатой будочке карьера кричит в телефонную трубку:
— Да, я лейтенант Каляга. Стокилограммовый снаряд. Капсюль цел. Ограждение сделано. Жду.
А потом, когда подходит тёмно-зелёный военный автобус и четыре солдата и сержант спускаются в котлован, начинается трудная, утомительная и опасная работа сапёров.
Игорь Каляга пытается подобраться к тупому рылу снаряда. Пока пальцы осторожно разгребают землю, Игорь думает: «Глубокая воронка. Это не случайный снаряд. Здесь был бой. Этот поднимем здесь: сделаем две петли и два узла. Но ограждение снимать нельзя. Надо искать глубже. Возможно, что там…»
Так, вероятно, работают пальцы хирурга. Игорь уже разгрёб землю и прикоснулся к золотистому металлу. Так хирург ищет язву во внутренностях больного. И затем вырезает её. Игорь нащупал взрыватель. Это жало снаряда. Но жало, которое страшнее язвы. Взрыватель может принести смерть не одному, а многим людям.
Игорю хочется курить. Но у него нет времени: дорога каждая минута. Каждая секунда. Он не имеет права сделать неправильное движение, упустить время, ошибиться. Ведь известно же, что минёр ошибается в жизни только один раз.