Тельняшка — моряцкая рубашка. Повести, стр. 45
— Мальчик, тебе кого надо?
Костя оглянулся. Перед ним стоял худой человек в тонких золотых очках. Он был похож на учителя, очень строгого.
«Сейчас выгонит», — подумал Костя.
— Ну, — переспросил строгий, — ты кого здесь потерял?
— Я, дяденька, маму.
Костя соврал, как говорится, даже не подумав. А строгий повернул голову, отчего в очках сверкнули солнечные зайчики, и протянул руку к котловану.
— Она там — на мостовой одиннадцатого века. Вот какая штука.
— Спасибо, дяденька, — ангельским голоском произнёс Костя и подумал: «Почему моя мама должна быть здесь, в этой яме одиннадцатого века? Чудно!»
Владимир Петрович не уходил. Одним движением снял он свои золотые очки, протёр стёкла, надел очки и, чуть прищурившись, смотрел вслед удаляющейся фигурке мальчика. Много лет назад Бочин сам таким же мальчонкой пришёл на раскопки. Пришёл просто так, посмотреть. В те годы он очень любил останавливаться и смотреть вокруг: как вытягивают телегу, застрявшую в грязи, как пожарные заливают водой горящий дом, как маршируют солдаты. Посмотрит, посмотрит и побежит с хлопающим по спине ранцем, чтобы не опоздать в гимназию или домой после уроков.
На раскопки гимназист Бочин пришёл в год, когда начал проходить историю. Слушая рассказ учителя о всяких исторических событиях, он иногда думал: «Интересно! Только когда это было? Давным-давно и быльём поросло». А тут, на раскопках, глянул в котлован и увидел стены крепости, выступавшие из земли, как из тумана, бойницы и сторожевые башни, старинное оружие и щиты, которыми защищались от ударов врага.
История как бы ожила перед молодым Бочиным. Ему виделись сражения, которые были здесь, у этих раскопанных стен. Он стал видеть за сотни веков назад и в тот день, понял, что никогда не уйдёт с раскопок.
Так оно и случилось. Раскопки стали вторым домом профессора Бочина: он приходил сюда раньше всех и уходил последним. Владимир Петрович знал здесь каждую горушку, каждую ямку. Сейчас он смотрел Косте вслед и думал: «Нет, я ошибся. Безусловно ошибся. Этот мальчик не к маме пришёл. Его, так же как меня полсотни лет назад, привлекли раскопки, необычайность, чудеса…»
А Костя ещё дорогой сюда приготовил себя к чудесам. И потому, пробираясь по грудам земли к котловану, он старался ничему не удивляться. Правда, это было не так-то просто. Представьте себе большую площадь, огороженную забором, вдоль которого тянутся низкие дощатые будки-бараки. И на каждом из них вывеска на куске фанеры. На одном — три карты. Три огромные карты, каждая величиной со школьный портфель. На другом щите нарисован чёрт с рогами. На третьем — глиняный горшок.
ХОРОШИЙ ДЯДЬКА
Костя старался не смотреть по сторонам и ничем не выдавать своего удивления. Он шёл независимой походочкой, может быть излишне небрежно размахивая руками. Вся его фигура должна была изображать полное равнодушие к окружающему, как бы говоря: «Я здесь не в первый раз. На раскопках работает моя мама, и меня здесь ничто не удивляет».
Да, должно быть, Костя переиграл безразличие.
— Эй, мальчик, минуточку!
Это крикнул кто-то за Костиной спиной. И в голосе крикнувшего Костя почувствовал недоброе: «Сейчас выгонит. Обернуться или бежать?»
Но бежать было некуда. Место раскопок, или, как говорят в Новгороде — раскопа, было огорожено со всех сторон. Перед Костей зиял большой котлован, сзади — проходная…
Почувствовав на плече чью-то руку, Костя обернулся:
— Я, дяденька…
Перед Костей стоял человек в тёмном комбинезоне. На смуглом лице белели зубы. Лицо было чуть скуластое, а глаза большие и, как показалось Косте, добрые.
— Из кружка? — спросил человек в комбинезоне.
— Угу, — неопределённо ответил Костя.
— А где же остальные?
Костя пожал плечами, что должно было означать: «А я почём знаю?»
Человек в комбинезоне как-то очень по-доброму улыбался, и лицо его показалось Косте знакомым. И в это же время Борис Сергиенко отряхивал землю со своего комбинезона и думал: «Где я видел этого мальчонку?» Мелькнула было мысль: «Не он ли писал ночью в коридоре вагона?» Но Борис тут же сказал себе: «Да нет же! Тот был без очков, а этот в очках. Нет, не тот».
А Костя только на миг подумал, что скуластое лицо ему знакомо, и тут мысль у него оборвалась. Он вообще не был склонен долго думать. Человек в комбинезоне улыбался — ну и отлично. Значит, не выгонит. И Костя спросил:
— Дяденька, что за черти там на двери?
— Это студентов спросишь. Тебе разве ещё не объяснили?
— Нет, не объяснили.
— Узнаешь, хлопец. Эти студенты и будут вашим кружком заниматься. Тогда всё узнаешь… Эй, поосторожнее! Тут надо по сторонам глядеть, а то свалишься в котлован. Ну, бувай, энтузиаст!
«Хороший дядька, — подумал Костя. — «Бувай» — это по-украински «будь здоров». Наверно, так. А почему он назвал меня энтузиастом?»
Костя подошёл к огромному котловану.
Здесь, шурша и похлопывая брезентом, бежала из котлована лента транспортёра. Она несла на себе землю и небольшие камни.
Котлован был необычный. Его никак нельзя было назвать ямой или оврагом. Правильный куб, вырытый в земле, уходил так глубоко, что в нём вполне мог бы поместиться двухэтажный дом с крышей и трубой. Края этого котлована казались срезанными ножом: прямые и отвесные, они чем-то напоминали пирог, или, вернее, торт. Ну да, вот они, продольные полосы на срезе земли — чёрные и тёмно-коричневые, жёлтые и серые.
Костя подошёл к самому краю котлована и заглянул вниз. Дно котлована было вымощено тёмными брёвнами и как бы расцвечено яркими разноцветными косынками. Это дно казалось лугом со множеством пёстрых цветов.
— Э-эй! — крикнул кто-то с противоположной стороны котлована. — У вас там одиннадцатый век?
— Разбираем одиннадцатый!
Это крикнула со дна котлована одна из женщин в пёстрой косынке.
Женщины сидели на скамеечках и просеивали сквозь сита землю.
Теперь, присмотревшись, Костя увидел, что все эти косынки были на головах у женщин, а женщины сидели на скамеечках и просеивали сквозь сита землю. И ещё заметил, что на каждом продольном срезе земли прикреплены таблички: «XIX», XVIII», «XVII» и так далее.
Последняя табличка на шесте была воткнута в тёмные брёвна мостовой: «XI».
«Ага, — сообразил Костя, — копали, копали и докопались до одиннадцатого века. Тысячу лет, значит, пролежала в земле эта мостовая. Здорово! А мама где же? Ну, ясное дело — тут много женщин, и тот строгий дядька решил, что я пришёл к одной из них — к моей маме».
Теперь на душе у Кости было спокойно и хорошо. Он не любил решать задачи, и не только арифметические. А тут — смотри — попал к археологам и сразу же во всём разобрался. А ещё говорят о нём, что он медленный. Теперь бы только устроиться на работу. Землю пересыпать дело нетрудное. Лишь бы тут прижиться. А там разыщется дорожка и к золотому Перуну.
Размышляя так, Костя стоял у самого края котлована, разглядывая, как женщины просеивают землю, то и дело откладывая в ящики какие-то предметы или комочки земли: сверху не разобрать, что они там вылавливают в своём сите. Ведь в этой тысячелетней новгородской земле мог оказаться не только ковш, меч или черепок, но могла найтись и бусинка или монетка не больше нашей копейки. И её надо было обязательно найти.
Смотреть на то, что происходило на дне котлована, было интересно, и Костя как-то потерял представление о времени: стоял ли он и смотрел полчаса, а может быть, пять или десять минут. Из этого состояния Костю вывел возглас:
— Ну что, нашёл свою маму?
— А? Что? — Костя отвечал будто со сна. Перед ним поблёскивали тонкие золотые очки.
— Так где же твоя мама, мальчик? Ну? Молчишь. Вот какая штука. А это хорошо, что ты молчишь, а не врёшь, как давеча соврал. Соврал? Так? Ну!
— Так.
— Ты не из кружка?
Костя оглянулся. Никого. Только внизу пестреют косынки. И человека в комбинезоне не видно.