Янычар и Мадина, стр. 41

Он улыбнулся.

– Ты и вправду сделала это, Мадина, только намного раньше!

Женщина опустила ресницы.

– Тогда в моей душе что-то дрогнуло, я увидела в тебе не османского воина, врага, а человека, мужчину.

– И теперь ты только моя?

– Навсегда.

– Тогда иди ко мне и давай забудем обо всем, что было прежде, или… нет, будем помнить только то, что все-таки позволило нам быть вместе!

Мадина подошла, легла рядом, закрыла глаза и почувствовала его руки на своих плечах и талии, ощутила твердые мускулы мужского тела, а потом – его горячие губы на своих полураскрытых губах. После долгих поцелуев они сбросили одежду и приникли друг к другу на узком, пахнувшем овчиной ложе. Охватившее их чувство счастья было острым как нож и ошеломляющим, как горячий и сильный ветер.

В эту ночь они с Мансуром были так нежны и осторожны друг с другом, словно то, что происходило между ними, случилось впервые. Позже они долго говорили, размышляли о предстоящей дороге и строили планы.

В полдень Мансур и Мадина отправились искать Гюльджан, которая еще не вернулась. Они нашли ее неподалеку от хижины, она лежала под огромной сосной, привалившись затылком к стволу и сложив руки на груди. Рядом стояла корзинка с травами. Гюльджан была мертва.

Женщина сразу подумала о том, что старая знахарка знала, что умрет, потому и ушла из хижины. Мадина вспомнила, как однажды Гюльджан сказала:

– Я умру тогда, когда буду знать, что совершила нечто невероятное, отдала все силы последнему важному делу.

Мадина и Мансур похоронили Гюльджан, а спустя десять дней, простившись с Хафизой и Хайдаром, отправились в путь.

Мадина оглянулась на тронутые яркими красками лета низины, на иссеченные суровыми ветрами скалы, на заснеженные вершины. Перед ней было то, что существовало вне всякой связи с ее жизнью, ее волей, ее судьбой. Синее небо, суровые скалы, золотое солнце, бурная река – драгоценности, не имеющие цены, так же как и воспоминания о детстве, о матери и отце, о братьях и сестрах, о радостях и страданиях любви.

Потом Мадина посмотрела на Мансура. Его взгляд неуловимо изменился, он был хотя и спокойным, но тяжелым, ибо боль выжигает в душе человека особые отметины, а в минувшую зиму на долю янычара выпало немало страданий. И все-таки в руке, сжимавшей ее руку, чувствовалась прежняя сила. Он был полон любви и надежды на будущее.

Глава VII

1681 год, Стамбул, Турция

Бекир быстро шел по напоенному неповторимыми ароматами Стамбулу, по его продуваемым морскими ветрами улицам. Далеко внизу море наползало на берег, разбивалось миллиардами брызг и с приглушенным гулом откатывалось назад.

Было еще рано, и высоко над горизонтом, над светлым городом, зелеными холмами, которые вздымались волна за волною, постепенно исчезая вдали, плыла серебряная луна. Просоленный воздух побережья бухты Золотой Рог щипал глаза, привкус соли чувствовался на губах. Над ярко-синей пустотой моря кружились крикливые чайки. Паруса стоявших на якоре кораблей врезались в небеса.

Несколько дней назад Бекир встретил в хамаме своего товарища, и тот спросил его, знает ли он о том, что произошло с Мансуром.

– Он участвует в военном походе, – ответил Бекир.

Тогда офицер сообщил, что случайно услышал, будто Мансур вернулся в Стамбул четыре года назад, что он стал калекой, прикован к постели и останется таким до конца своих дней.

Бекир достаточно хорошо знал Мансура, чтобы понять, почему тот не дает о себе знать. Наверняка старый друг не хотел, чтобы его видели беспомощным, ибо не терпел жалости к себе. Бекир задавался вопросом, кто перевез Мансура в Стамбул и кто за ним ухаживает. Янычар помнил, где живет Эмине-ханым, и на следующее утро отправился к ней.

Улицы просыпались и наполнялись народом. Бекир не замечал ни расшитых яркими нитями пестрых нарядов женщин, ни мрачных черных платьев представителей духовенства и студентов медресе, [38] ни сияющих белизной тюрбанов эфенди, ни красной одежды дервишей. [39] В этот час открывались ставни магазинов и лавок, где выставлялись товары: мотки яркой пряжи, прозрачные, как воздух, шелка, сверкающая медная посуда, связки банщиков различных фасонов и расцветок.

Думы Бекира были мрачны. Пусть кто угодно, только не Мансур! Они много лет прослужили вместе, познали низость и величие, бессилие и героизм. Видели скованные смертельной судорогой тела тех, в чьем сознании мир погиб и исчез навсегда, но это не научило их бояться смерти и не отбило желания жить. Но теперь… На что может надеяться Мансур, чего он ждет от жизни?

Бекир легко нашел окруженный пышным садом домик с украшенными каменными арками окнами и плетеными деревянными ставнями. Он осторожно открыл калитку и пошел по выложенной белыми плитами дорожке.

Кругом росли цветы. Кто-то заботливо и любовно ухаживал за клумбами и садом. Эмине-ханым? Сколько же ей лет? Пожалуй, она слишком стара даже для того, чтобы просто жить на свете!

Навстречу выбежал мальчик лет трех и уставился на Бекира темными глазенками. Бекир остановился в сомнении. По всей вероятности, дом продан и здесь живут другие люди…

Он не успел ничего сказать, так как услышал строгий голос:

– Где ты, Аслан?

Из-за деревьев вышла пожилая турчанка в темной одежде. Хотя ее лицо было покрыто морщинами, спина оставалась прямой, а в глазах сверкал острый ум. Бекир узнал Эмине-ханым.

Он поклонился.

– Вы помните меня, ханым?

После секундной паузы женщина сказала:

– Вы товарищ Мансура.

– Да. Бекир. Я пришел его повидать.

– Что ж, входите.

Она взяла мальчика за руку и пошла вперед. Ребенок с любопытством оглядывался на незнакомого воина, а тот терялся в догадках. Эмине-ханым говорила приветливо, спокойно – ни намека на то, что в доме находится тяжелобольной человек. А чей это мальчик?

Женщина привела Бекира в комнату, стены которой были облицованы фаянсовыми плитками, а на покрытых яркой материей топчанах лежали мягкие подушки.

– Садитесь, – приветливо произнесла Эмине-ханым и удалилась вместе с мальчиком.

Минуту спустя в комнату вошел мужчина.

От неожиданности Бекир вскочил и стал смотреть на него во все глаза. Это был Мансур; он прекрасно выглядел и совсем не напоминал янычара. Спокойный, мирный, обеспеченный горожанин.

– Бекир! Рад тебя видеть! – Они крепко обнялись.

– Ничего не понимаю, – растерянно пробормотал Бекир, опускаясь на диван. – Признаться, я ожидал увидеть беспомощного калеку!

– Одно время я и был таким. К счастью, все позади.

– Давно живешь в Стамбуле?

– Почти пять лет.

– Почему я об этом не знаю?

Мансур помедлил. В выражении его лица что-то неуловимо изменилось, исчезли свобода и легкость, еще мгновение назад светившиеся во взгляде его ярко-синих глаз.

– Прости. Я оставил военную службу и… не хотел вспоминать о прошлом.

– Оставил? Почему и как? Что случилось? Ты был в последнем походе?

– Я вернулся с полпути. Был тяжело ранен, но выкарабкался. Я больше не «раб султана», а свободный человек. Живу, как хочу и делаю что хочу.

– Да, но…

– Все вполне законно. Я получил отставку, мне назначена пенсия на основании письма Джахангир-аги и свидетельства хакимов. Меня собирали по кускам, и никто не знал, чем все закончится.

– Хорошо собрали! – улыбнувшись, заметил Бекир. – Выглядишь лучше, чем прежде!

Мансур улыбнулся.

– Стараюсь.

– С кем живешь?

– С семьей. У меня всего одна жена и я тебя с ней познакомлю!

– Жена? – В голове Бекира мелькнула догадка. Он знал, что Мансур способен жениться только на одной женщине. – Черкешенка? Неужели она жива?!

– Да. Я нашел Мадину. И после отставки женился на ней.

– Мальчик, которого я видел, твой сын?

Мансур кивнул.

вернуться

38

Медресе – учебное заведение правового и религиозного характера.

вернуться

39

Дервиш – приверженец мусульманской религиозной секты, странствующий или живущий в обители, ведущий аскетический образ жизни.