Мама на выданье, стр. 38

Глава 8.

Попугай для попа

Она летела ко мне по платформе, одетая в элегантный синий костюм и синий шотландский берет, из-за которого ультрамариновые глаза ее казались вдвое больше обычного.

— Милый, я здесь! Это я, Урсула! — кричала она, ловко, что твой регбист, огибая чемоданы, носильщиков и пассажиров.

Я принял ее в свои объятия, и она прильнула к моему рту своими прекрасными губами, издавая при этом, как всегда в таких случаях, громкий стонущий звук. Все мужчины на платформе уставились на меня с завистью, а все женщины — с ненавистью, так она была восхитительна.

— Милый,— сказала наконец Урсула, освободив мои губы,— я жутко соскучилась по тебе.

— Да ведь мы с тобой виделись позавчера,— возразил я, силясь освободиться от ее цепких объятий.

— Верно, милый, но вчерашний день был такой долгий,— ответила она и снова поцеловала меня.— О, милый, быть вместе с тобой в Лондоне весной — это такой шик!

— Где твой багаж? — спросил я.

— Уже идет.— Она показала на бредущего по платформе престарелого носильщика, нагруженного четырьмя большими чемоданами, шляпной коробкой и огромной латунной клеткой с серым попугаем.

— Какого черта ты взяла с собой попугая? — осведомился я с тревогой.

— Милый, его зовут Моисей, он здорово умеет говорить, вот только нахватался всяких нехороших слов. Я купила его у одного моряка, наверно, тот его научил. Сам знаешь, какие моряки неотесанные, кроме капитанов и адмиралов. Уверена, Нельсон никогда не бранился. То есть он мог, конечно, сказать «черт побери», когда потерял руку или глаз, но ведь это вполне простительно, правда?

Как всегда при встрече с моей любимой подругой, я ощутил, что мной овладевает чувство нереальности.

— Но зачем тебе понадобился попугай? Тебя не пустят с ним в гостиницу.

— Глупости, милый, в «Клариджес» разрешают брать с собой все что угодно. Этот попугай — подарок для его преподобия Пенджа, он очень болен, бедняга.

Мне стало дурно. Еще одно из тех филантропических деяний Урсулы, которые неизменно влекли за собой катастрофические последствия, и я — один из соучастников. Решив пока что вынести за скобки вопрос о попугае, я обратил взгляд на гору ее багажа.

— Тебе в самом деле нужно столько вещей? — спросил я.— Или ты задумала прочно обосноваться в Лондоне?

— Глупости, милый, тут вещей всего на три дня, и я знала, что ты захочешь видеть меня красивой. Да я почти ничего не взяла, только самое необходимое. В конце концов, ты ведь не хочешь, чтобы я ходила голая?

— Воздержусь от ответа на этот вопрос, чтобы не изобличать себя,— ответил я.

Мы добрались до стоянки такси, где носильщик уложил вещи в багажник, после чего стал засовывать клетку с попугаем на заднее сиденье. При этом он имел неосторожность сказать Моисею: «Попка дурак» — на что попугай с поразительно четкой дикцией изложил, куда тому следует отправиться и что там делать, причем оба предложения были совершенно неосуществимы как в географическом, так и в биологическом смысле.

— По-твоему, этот попугай — подходящий подарок для священника со слабым здоровьем? — спросил я мою прелестную спутницу, когда такси взяло курс на «Клариджес».

Урсула удивленно обратила на меня магнетический взгляд своих синих глаз.

— Конечно,— сказала она.— Это ведь говорящий попугай.

— Знаю, что говорящий. Меня беспокоит, что он говорит. Словно по сигналу, Моисей снова заговорил:

— О-о-о, Чарли, дружок, давай еще раз, Чарли, дружок. О, я так люблю обниматься. Хе-хе-хе, что может быть лучше этого.

— Видишь,— заметил я.— Ты уверена, что такое твое благодеяние уместно?

— Ладно,— отозвалась Урсула,— я должна кое-что рассказать тебе о бедном старом преподобном Пендже. Он был приходским священником в Портель-кум-Харди, маленькой деревушке по соседству с нами, и у него были страшные неприятности с церковным хором.

— Хор был смешанный или только мальчики?

— Да-да, только мальчики. Разумеется, все обошлось бы, если бы речь шла только об одном маленьком хористе, но когда весь хор был вовлечен, жители деревни восстали. Они говорили, по-моему, совершенно правильно, что всему есть предел.

— И сколько же мальчиков было в этом хоре?

— Кажется, человек десять, точно не знаю. Но на мой взгляд, этот священник очень славный человек, напрасно они набросали ему в церкви черных шаров.

— Прямо в церкви? — заинтересовался я.

— Ну да,— не совсем уверенно сказала Урсула.— А может быть, белых, чтобы не испачкать церковь. Не знаю точно. Как бы то ни было, теперь он, бедняга, живет в комнатушке где-то в районе Кингз-Роуд, и я получила от него такое жалобное письмо, где он сообщает, что тяжело болен и ему не с кем поговорить. Потому я и привезла для него попугая.

— Поистине,— смиренно молвил я,— для священника с белыми шарами не может быть лучшего подарка, чем попугай-сквернослов.

— А что же еще,— отозвалась Урсула.— Не могла же я привезти ему юного хориста, верно? Сам рассуди, милый.

Я вздохнул:

— Почему ты решила остановиться в «Клариджес», а не в моей гостинице?

— Не нравится мне твоя гостиница, милый. Там от одного официанта всегда пахнет рыбьим жиром, к тому же мой папочка всегда останавливается в «Клариджес», сравнивает его с родным трактиром.

Моисей взъерошил свои перышки и обратился к нам:

— Сними штанишки, сними штанишки, дай поглядеть.

— А тебе не кажется, что твой священник предпочел бы маленького бессловесного хориста? — спросил я Урсулу.

— Глупости, милый. К тому же он мог бы угодить в тюрьму, если бессловесный.

— Кто бессловесный? — не понял я.

— Хорист. Кажется, это называется «обращение маломерок». Хотя я совершенно не понимаю, какое отношение маломерки имеют к хористам, ведь хористы поют в церкви, а маломерки продаются в магазине.

Как всегда при разговоре с Урсулой, я пришел в такое замешательство, что решил оставить эту тему и вернуться к началу.

— И когда же мы избавимся от Моисея? — осведомился я.

— Моисей знает,— сказал попугай.— Моисей знает... хе-хе-хе... сними штанишки, вот так, молодец.

— Завтра утром. Я думала прямо с утра отвезти его,— ответила Урсула.

— Моисей любит попку,— сообщил попугай.

— Я все еще считаю, что помешанный на сексе попугай — неподходящий подарок,— заметил я.— Кончится тем, что под влиянием этого распущенного Моисея преподобный Пендж помчится в собор Святого Павла в поисках юных хористов.

— Пошел ты...— посоветовал Моисей, уставившись на меня ярким глазом.

— Милый, преподобный Пендж не может никуда помчаться,— жалобно произнесла Урсула.— Он старый и очень слабый. Где ему угнаться за юными хористами. Он не может бегать так быстро. Их надо приводить к нему. Нет, я вовсе не предлагаю, чтобы так делали, но ты меня понимаешь.

— Понимаю... Удивляюсь только, почему ты не раздобыла для него овчарку.

— Овчарку? — удивилась Урсула.— Это еще зачем?

— Чтобы она загоняла для него юных хористов. Урсула сердито посмотрела на меня:

— Знаешь, милый, иногда мне кажется, что ты недостаточно серьезно смотришь на жизнь.

Я посмотрел на четыре чемодана Урсулы, на шляпную коробку, на Моисея в клетке, потом остановил свой взор на ее чудных глазах.

— Прости,— молвил я покаянно,— постараюсь впредь быть не таким легкомысленным.

— Вот и хорошо, милый,— отозвалась она.— Если в самом деле постараешься, будешь относиться к жизни так же серьезно, как я.

— Все силы приложу,— пообещал я.

Она просунула руку под мой локоть и чмокнула меня в щеку.

— Милый, правда, это будет что-то божественное,— мечтательно произнесла она.— Три дня в Лондоне с тобой — настоящий шик.

— Моисей любит попку,— напомнил попугай.

— Милый, я понимаю, что ты имеешь в виду,— задумчиво сказала Урсула.— Он явно помешан на разных частях тела.