Как тесен мир, стр. 6
— Просто мне неинтересно с вами.
— С нами?
— Нет, лично с вами.
— А…
Глава VI
САША
— Пап, — спросил Саша у папы Иры, когда утром они в ожидании чая, который не вскипал здесь часами, сидели втроем на крылечке своего сарая. — Пап, ты знаешь, что такое хокку?
— Что с ребенком? — спросила мама Саша, поправляя тапку, которая вечно спадала с ее гладко отполированной правой пятки. — Ребенок, ты не болен?
— Он смутился от невежества, — сказал папа Ира. — Хокку, мой дорогой, — это японское трехстишие. Это очень древняя форма стиха…
Но мама Саша уже разлила по чашкам чай, поставила на уличный стол без скатерти сковороду с недожаренной картошкой.
— Давайте, ребята, я опаздываю.
Саша, обжигая губы картошкой, с удовольствием глядел, как мама, загорелая и узкокостная, как девчонка, скакала на одной ноге, стараясь надеть туфлю и не поставить босую ногу на землю.
— Поехали, сын.
Мама уселась на багажник, и они помчали к станции. По дороге, как всегда, мама давала Р. У. — руководящие указания:
— Купишь хлеба. Деньги в столе. Творогу тоже. Мясо есть у нас?
— Есть, есть.
— Ну, и все тогда. Подогрей папе суп…
— Ну мам!
— Да, да. Ты сейчас свободен, а у папы самое ответственное время. И чего ты теперь вечно спешишь? Куда?
Но тут на них наплыла станция, мама спрыгнула на ходу, Саша подал ей сумочку, которая висела на руле.
— Ну, будь, сынок!
А на соседней станции уже гуднул, отходя, поезд; значит, вот-вот будет здесь, и Саша, волнуясь, следил, как мама бежит по высокому мосту: так, поднялась наверх — хорошо! (А поезд на полпути.) Бежит по ровной площадке моста — отлично! (А поезд уже виден из-за липовой аллеи.) Мчится вниз по ступенькам — туп-туп-туп, — на каблуках легко ли! (А поезд стоит уже, открыл двери. Никто не выходит, только садятся.) Туп-туп-туп! Гудок! Поезд трогается. Пустая платформа. Уф! Успела.
И так каждый день. Хоть бы разок приехали заранее.
Теперь, когда все обошлось с маминым отъездом, Саша впадает в то странное состояние, которое называется «скорее». Скорее купить продукты, скорее накормить папу, починить разболтавшуюся педаль, прочитать книгу, которую дал Сергей Сергеич, — скорее, скорее!
А чего, собственно, торопиться, он и сам не сказал бы точно. Только надо. Надо!
Так, все готово. Теперь — на велосипед. О хэпи шейх! О хэпи, хэпи шейх!
Саша перемещался на своем дамском велике очень быстро, но все как-то кругами. И не мог решиться крикнуть Свете или Аде, что он здесь, мол, приехал. И тем более не мог решиться войти в калитку. Почему? Неизвестно почему. Вообще-то войти очень просто. Потому что там Сергей Сергеич, и он, если встретит в саду, обнимет за плечи или, если сидит на террасе, обнимет глазами: «Здравствуй, Александр, молодец, что пришел!» И сразу найдет дело — подвязать ли к колышкам помидоры какого-то особого сорта — продолговатые, которые он здесь насадил. (Вот тоже копается в земле, а глядеть приятно. И земля отвечает ему любовью.) А то прочтет вслух что-нибудь из книги, которая ему понравилась. Тогда уж всех созовет — и Аду, и Свету: «Послушайте, нет, вы послушайте только!» И они тогда все вместе, объединенные духом того человека, который так отлично сказал, и сами точно дотронулись до его мысли и стали чуть умнее и сильней.
Вот это все, наверно, и боится пропустить Саша. И не только это. Он вечно боится, что куда-нибудь уйдет Ада. Возьмет и уйдет с утра. Она же не должна ему говорить.
Жжж, жжж! — крутятся, напрягаются педали.
Вдруг калитка открылась, и вышла Ада. Саша как раз летел ей навстречу и резко затормозил, чуть не свалился. Он так обрадовался, что не сразу сообразил поздороваться. Ада протянула Саше крепкую руку и, хотя была много меньше его, посмотрела как бы сверху вниз — взглядом взрослого на ребенка. Неужели она всегда чувствует эти четыре года разницы? А может, просто показалось.
— Пойдем со мной на станцию, — сказала она. — Отец просил узнать расписание.
— Он уезжает? — испугался Саша.
— Да, на несколько деньков в Москву.
— Пошли.
И никакой неловкости. А вот Светка… Да Светка никогда бы не сказала так: «Пойдем». Стала бы крутить: «А я на станцию. Тебе не надо?» — «Нет». — «А жаль». — «Я могу проводить». — «Ну, это уж одолжение». — «Почему одолжение?» — «Ну, любезность». И после этого не о чем говорить.
А тут идут вместе люди: захотели вместе идти и идут.
— Как тебе мой папка? — спрашивает Ада. И заранее улыбается: ее отец не может не понравиться, раз он так нравится ей.
— Ты знаешь, Ад, я удивляюсь, неужели он брат Жучко?
— Ну конечно, младший брат. А ты думал — однофамилец?
— Нет, просто не вяжется.
— А чего? Люди ведь не помидоры, не обязаны быть похожими. Даже если на одной грядке. А они и росли-то врозь.
— А вам не скучно там, в деревне?
Ада помолчала.
— Видишь ли… Отец ведь там давно. Уже несколько поколений выучил — наготовил себе собеседников. Ты бы удивился прямо. Уж его ученики не спутают Пикассо с Сикейросом, а Сикейроса — с Дос Пассосом.
Это, конечно, она придумала заранее. Вот, мол, скажу Сашке. Значит, хотела ему сказать покрасивее. И поддеть немного, потому что двух третей (ни Сикейроса, ни Дос Пассоса) он совсем не знал.
— Да, конечно, — сказал он философично, — неважно, где человек живет, важно, к чему он стремится.
Ада засмеялась:
— А ты к чему стремишься?
— Я стремлюсь поспать подольше, да бабушка Саша не дает.
— У тебя бабушка тоже Саша?
— Да. И дедушка был Саша, и мама — Саша. Только папу не укомплектовали. Поэтому у нас такая путаница. Встанешь, а штанов нет — бабушка Саша надела и ушла в магазин.
Ада теперь смеялась не над ним, а над тем, как он рассказывал. Наконец-то!
— Она что же, такая худая?
— Конечно. Она спортсменка. Утром зарядку делает — только косточки хрустят! И прыжки, и приседания. Я в своей немощи и показаться боюсь. А тут прыгнула — подвернула ногу. Болит коленка. Болит и болит. Пошла к врачу. А врач говорит: «У вас травма футболистов — воспаление мениска».
Аде, видно, нравилось, она смеялась, уже не глядела свысока (еще чья возьмет: твой Сикейрос или моя бабушка Саша!).
— А мама теряет деньги, — продолжал Саша. (А чего? Аде можно.) — Получит зарплату, идет, а за ней дорожка, дорожка из мелочи и рублей!
Это, конечно, он приврал, но в семье все подсмеиваются над мамой, что она свою получку донести до дома не может. Бабушка даже говорит…
— А бабушка Саша говорит, — перебивает себя Саша. — Бабушка Саша говорит: «Зачем только ты работаешь? Дом запустила, а денег все равно нет. Овчинка, говорит, не стоит свеч!»
— Так и говорит: «Овчинка не стоит свеч»?
Они оба смеются и не замечают, что уже дошли до станции.
— Она все поговорки путает. Ни одной правильно еще не сказала! — кричит Саша.
Возле самого моста к ним подходит бледный такой, ушастый и веснушчатый паренек. Чуть пониже Саши.
— Ада, неужели ты? — говорит он не очень внятно, будто дорого ценит каждое слово.
— Ой, Влад! Приехал все-таки!
Они здороваются за руку, и оба рады.
— Познакомься, — говорит Ада. — Это Саша Чибисов.
— Веселый, — подает ему руку парень.
Это, как видно, его фамилия. Вот уж кто не веселый, так это он!
— Ты что же не написала?
— Я… (и — рассказ). А ты давно здесь?
— Я… (и тоже очень короткий и обстоятельный отчет о матери, которая заболела и пришлось снять дачу в этой дыре, потому что магазины рядом).
Теперь понятно: парень этот довольно взрослый, старше Ады. Может быть, даже тот Влад, о котором упоминал отец. А произносит невнятно, чтобы его слушали внимательнее.
— Ну, все, — обрывает он себя. — Пошли к нам.
— Пойдешь, Саша? — спрашивает Ада.